За­хар При­ле­пин на­чал круп­но – с вой­ны и ре­во­лю­ции. Боль­шие те­мы. Муж­ские те­мы. «Па­то­ло­гии». «Сань­кя». На фо­не бес­ко­неч­но мно­жа­щих­ся бес­силь­ных тек­с­тов пост­мо­дер­на, лож­но­го раз­но­об­ра­зия ге­ро­ев, ка­с­т­ри­ро­ван­ных ав­тор­ской во­лей до не­до­че­ло­ве­ков, – на та­ком фо­не при­ле­пин­ская про­за чи­та­лась обо­д­ря­ю­ще. Обо­д­ря­ю­ще по­то­му, что к кон­цу XX ве­ка уже на­чи­на­ло ка­зать­ся, что по­ко­ле­ни­ям не­че­го ска­зать друг дру­гу. Ка­за­лось, что од­ни, на­ши стар­шие, кто из­не­мо­гал под тя­же­с­тью мёрт­во­го для них ду­ха ры­ноч­но­го по­ряд­ка, оди­но­ко над­ры­ва­ют­ся и поч­ти на­до­рва­лись – как Ва­лен­тин Рас­пу­тин в по­ве­с­ти «Дочь Ива­на, мать Ива­на». Ка­за­лось, что дру­гие, мо­ло­же, уш­ли из ли­те­ра­тур­ной про­фес­си­о­наль­ной сре­ды поч­ти что в оди­но­че­ст­во, в «за­твор» – как Олег Пав­лов. А меж­ду ни­ми в зре­лой си­ле ны­неш­ние пя­ти­де­ся­ти­лет­ние – вот уже во­об­ще «не­за­ме­чен­ное по­ко­ле­ние» – про­дол­жа­ют ду­мать и пи­сать, не ог­ля­ды­ва­ясь ни на ко­го. Про­сто де­ла­ют свою ра­бо­ту. И бы­ли все глу­хи друг к дру­гу, из­ред­ка ис­пы­ты­вая вза­им­ную рев­ность и, в прин­ци­пе, не бо­ясь ни раз­ры­вов, ни оди­но­че­ст­ва.

И тог­да мо­ло­дые ска­за­ли о вой­не. При­ле­пин был на вой­не – и это са­мое глав­ное. Но не толь­ко За­хар – о Чеч­не и вой­не пи­са­ло всё их по­ко­ле­ние, да­же те, кто не был на вой­не. Они все бо­ле­ли Чеч­нёй. Да, вот так – че­ло­ве­че­с­кая судь­ба на­чи­на­лась вой­ной, но и ли­те­ра­тур­ная воз­ра­с­та­ла на ней же. Не у всех. И тут вы­жи­вал силь­ней­ший. При­ле­пин, на­при­мер, ко­пил вни­ма­ние к се­бе с пер­во­го ро­ма­на о вой­не, а у М.Сви­ри­ден­ко­ва «че­чен­ский ро­ман» не по­шёл. Не знаю, из вой­ны ли вы­рос «ре­во­лю­ци­о­нер» При­ле­пин или всё бы­ло не так, но, как по­ни­маю я, его не­тер­пи­мость к со­вре­мен­но­му ми­ру бы­ла не столь ве­ли­ка и се­рь­ёз­на, что­бы мож­но бы­ло го­во­рить о При­ле­пи­не-ре­во­лю­ци­о­не­ре.

Ре­во­лю­ци­о­нер­ст­во при­го­ди­лось При­ле­пи­ну для «би­о­гра­фии», «ли­те­ра­тур­ной судь­бы», в ко­то­рой по но­вым ус­ло­ви­ям долж­ны быть «фор­му­лы кли­пов». «Я за­ни­ма­юсь ре­во­лю­ци­ей» – го­во­рит ге­рой При­ле­пи­на. И это уже ос­ле­пи­тель­но, это уже раз­дра­жа­ю­ще, это уже кру­то. И, в прин­ци­пе, ес­ли все­рьёз от­не­с­тись к «ре­во­лю­ции» При­ле­пи­на, то по­нять её до­воль­но не труд­но. В его ре­во­лю­ции нет ни­че­го боль­ше со­ци­аль­но-про­те­ст­но­го по­ры­ва. Да, соб­ст­вен­но, и сам про­тест не сфор­му­ли­ро­ван, не об­ду­ман и ча­ще без­мыс­лен. Это – не про­те­ст­ное ми­ро­воз­зре­ние, но про­те­ст­ное на­ст­ро­е­ние, и это, мне ка­жет­ся, для За­ха­ра прин­ци­пи­аль­но. Прин­ци­пи­аль­но по­то­му, что те, кто жил и шёл впе­ре­ди, – те слиш­ком мно­го бол­та­ли о «ду­хов­ном опы­те», ис­ка­ни­ях, «ма­ло­внят­ном по­ни­ма­нии до­б­ра». И всё это бы­ло так лег­ко от­да­но и пре­да­но, по­то­му что их, преж­них, «ис­ка­ния» и «ду­хов­ность» вы­еде­ны бы­ли до дна глу­бо­ким ра­зо­ча­ро­ва­ни­ем. А по­то­му они, но­вые и све­жие лю­ди, не хо­тят ре­флек­сий – вплоть до вы­зо­ва рус­ской ин­тел­ли­гент­ской тра­ди­ции: ге­рой При­ле­пи­на го­тов окон­ча­тель­но ре­шить, что рус­ский че­ло­век «не скло­нен к по­ка­я­нию», «и хо­ро­шо, что не скло­нен, а то бы его пе­ре­ло­ма­ли все­го» («Сань­кя»).

Они, бук­валь­но би­тые, уз­нав­шие фи­зи­че­с­кое на­си­лие (и это очень уни­зи­тель­но), бу­дут кри­чать со стра­ниц при­ле­пин­ских книг о том, что «у каж­до­го в серд­це своя бе­да»: «мы – бе­зот­цов­щи­на в по­ис­ках то­го, че­му мы нуж­ны как сы­но­вья», мы воль­ны и в нас есть «страсть хо­дить стро­ем», и у нас есть «на­ша зло­ба»; те­перь вре­мя не­на­ви­деть и всё ме­нять, ведь вы, стар­шие, «при­нес­ли стра­ну мою в жерт­ву сво­им ра­зо­ча­ро­ва­ни­ем»; мы бу­дем жить и чув­ст­во­вать во­пре­ки вам. Прав­да, у не­ко­то­рых ге­ро­ев При­ле­пи­на «за­ни­мать­ся ре­во­лю­ци­ей» – то же, что у дру­гих и сла­бых – «за­ни­мать­ся сек­сом». «За­ни­мать­ся ре­во­лю­ци­ей» – это преж­де все­го оп­ре­де­лён­ным об­ра­зом ощу­щать се­бя в ми­ре. Ощу­щать, как изо­щ­ря­ет­ся твоя зло­ба в ад­рес тех мен­тов и про­чих спец­служб, ко­то­рые, как ка­жет­ся при­ле­пин­ским ге­ро­ям, толь­ко и хо­тят сде­лать каж­до­го из нас пу­с­тым и не­нуж­ным. Ощу­щать, как пуль­си­ру­ет в жи­лах кровь гне­ва, на­прав­лен­но­го на раз­ру­ше­ние их мерз­ко­го, вы­зве­рев­ше­го ми­ра. Сла­дость бун­та При­ле­пин пе­ре­дал точ­но. Вот в этой сла­до­сти и вся фиш­ка. И я его по­ни­маю – ру­и­ны по­вер­жен­ных ба­с­ти­лий и крас­ное по­лот­ни­ще ре­во­лю­ции бу­дет все­гда вол­но­вать «че­ст­ную и бед­ную мо­ло­дость», да­же ес­ли на этих ру­и­нах «ди­ри­жи­ру­ет» та­кой пси­хо­пе­да­гог как Э.Ли­мо­нов, уме­ю­щий по­треб­лять юные ду­ши. Впро­чем, есть и та­кая точ­ка зре­ния, что «про­ект При­ле­пин» толь­ко и ну­жен был для то­го, что­бы мяг­ко и бар­хат­но вы­тес­нить из ме­дий­но­го про­ст­ран­ст­ва са­мо­го «учи­те­ля» – Э.Ли­мо­но­ва. И это поч­ти уда­лось, ес­ли, ко­неч­но, «про­ект» был.

Я не бу­ду по­дроб­но го­во­рить о ро­ма­нах За­ха­ра При­ле­пи­на и его двух кни­гах рас­ска­зов («Грех» и «Па­цан­ские рас­ска­зы»). Учи­ты­вая весь его твор­че­с­кий опыт, я ска­жу о двух рас­ска­зах и «по­эме», в ко­то­рых есть всё луч­шее и всё про­блем­ное в При­ле­пи­не. Это – «Жил­ка», «Грех» и «Рус­ские лю­ди за длин­ным сто­лом».

«Рус­ские лю­ди за длин­ным сто­лом» кра­си­во на­зва­ны ав­то­ром «по­эмой», что, на мой взгляд, со­вер­шен­но ху­дож­ни­че­с­ки не­о­прав­дан­но и вы­пол­не­но пло­хо; а ту­ман­ное на­зва­ние жа­н­ра все­го лишь при­кры­ва­ет не­ко­то­рую туч­ность кон­ст­рук­ции, рас­плыв­ча­тость мыс­ли, вер­нее, по­вто­ре­ние чу­жих мыс­лей: «На­род, во­ис­ти­ну, дан­ность в со­вре­мен­ной Рос­сии. А на­ция – во­ис­ти­ну – за­да­ние» (ис­точ­ник – ин­тел­лек­ту­а­лы кру­га С.Бел­ков­ско­го). По­эза бу­ду­щей на­ции для ме­ня со­мни­тель­на во всех от­но­ше­ни­ях. Из­лиш­не-пре­тен­ци­оз­но в ней биб­лей­ское эс­тет­ст­во: весь за­чин – «Рус­ский че­ло­век есть гли­на, в ко­то­рую до сих пор лег­ко вдох­нуть дар, дух и жизнь. На­род – гли­на, ког­да в не­го вды­ха­ют жи­вой дух – он ста­но­вит­ся на­ци­ей» – зву­чит по мень­шей ме­ре стран­но, ес­ли вспом­нить, что на­ция у При­ле­пи­на – «это за­да­ние» (при­чём «не для всех»). От­рыж­ки чу­жих мыс­лей под­ве­ли При­ле­пи­на – за­пад­ни­че­с­кая кон­цеп­ция не уга­да­на и не по­чув­ст­во­ва­на. А ес­ли все­рьёз, – то, что не стыд­но «экс­пер­ту» (не знать, что де­лать с рус­ским ду­хом, про­яв­лен­ном в ис­то­рии), то стыд­но пи­са­те­лю – это как: на­ци­о­наль­ный дух есть, а на­ции нет?!

Во­об­ще, в кра­си­вой по­зе сто­я­щая «по­эма» При­ле­пи­на – ма­ни­фест все­об­ще­го при­ми­рен­че­ст­ва, вуль­гар­но­го бра­та­ния: это рань­ше (в кон­це 90-х) он хо­тел «убить, фи­зи­че­с­ки унич­то­жить не­сколь­ких че­ло­век из чис­ла, ска­жем ус­лов­но, ли­бе­ра­лов, ли­бе­раль­ных по­ли­ти­ков, ли­бе­раль­ных жур­на­ли­с­тов», а те­перь, в 2007 го­ду, он смо­т­рит «на этих лю­дей поч­ти с неж­но­с­тью. Они – од­ни из не­мно­гих, ох­ра­ня­ю­щих то, что кре­пит и ме­ня». Жаль, что при­чи­ны «неж­но­с­ти» ос­та­лись не объ­яс­нён­ны­ми, как и то «не­что», что кре­пит этих «не­мно­гих», в круг ко­то­рых те­перь по­пал и наш со­блаз­нив­ший­ся ав­тор (даль­ше прав­да ска­за­но, что «ли­бе­ра­лизм не­на­ви­жу по сей день как чу­му»).

За «длин­ным сто­лом» При­ле­пи­на (он лич­но на­блю­дал или знал эти ти­пы) си­дят сле­ду­ю­щие рус­ские лю­ди: де­ре­вен­ские с ма­лой ро­ди­ны, сол­дат­ня (сроч­ни­ки и кон­тракт­ни­ки), «бо­д­рые бой­цы спец­на­за» и от­дель­ные на­сто­я­щие ге­не­ра­лы, на­ци­о­нал-боль­ше­ви­ки, рус­ские пар­ни «из по­ро­ды но­вых ре­во­лю­ци­о­не­ров», ре­ци­ди­ви­с­ты, опе­ра, шо­фё­ры, про­фес­со­ра, по­ли­ти­ки, биз­не­с­ме­ны, «ка­му­ф­ляж­ная брат­ва», гу­бер­на­то­ры, мил­ли­ар­де­ры с Руб­лёв­ки, лю­ди Крем­ля. («Там то­же жи­вые лю­ди, они то­же пла­ка­ли бы, ес­ли бы» – так ко­ря­во на­пи­са­но у ав­то­ра, но пе­ред этим у не­го пла­ка­ли бом­жи, ко­то­рых ли­ши­ли жи­лья на за­го­род­ной по­мой­ке. Силь­ные ас­со­ци­а­ции за то­бой – до­ро­гой чи­та­тель!)

«Пусть все жи­вут» – и ми­ро­лю­би­во, и все­че­ло­веч­но, и все­объ­ят­но-слез­ли­во, и про­тив­но-сен­ти­мен­таль­но за­яв­ля­ет ав­тор. Но тут же, че­рез не­сколь­ко аб­за­цев сво­ей по­эзы, вос­кли­ца­ет: «Есть кровь, и поч­ва, и судь­ба. И речь, про­пи­тан­ная ими». Кра­си­вая фра­за эта мог­ла бы быть под­лин­ной и му­же­ст­вен­ной, ес­ли бы хо­тя бы в чём-ни­будь кон­крет­ном она уз­на­ва­лась (не счи­тать же, что у всех, си­дя­щих за сим­во­ли­че­с­ким при­ле­пин­ском сто­лом, есть не­кая «оди­на­ко­вость» – не знаю, прав­да, как и ка­кой «кро­вью», а осо­бен­но судь­бой, из­ме­рить «оди­на­ко­вость» сроч­ни­ка, по­ли­ти­ка и мил­ли­ар­де­ра с Руб­лёв­ки. Впро­чем, я по­ни­маю – При­ле­пин, ес­ли и не на­чи­тал­ся, то «по­ли­стал» кни­ги, из­ла­га­ю­щие кон­цеп­ции эт­но­на­ци­о­на­лиз­ма.

Мне про­тив­но бы­ло чи­тать эту не­ум­ную «по­эму» За­ха­ра, про­пи­тан­ную ка­ким-то ду­хом верт­ля­во­с­ти сра­зу по всем на­прав­ле­ни­ям. Рус­ский на­род на­зы­ва­ет этот про­цесс так: «Од­на ж..а – семь хво­с­тов». Пред­став­ляю, ка­кую на­цию по­ст­ро­ит та­кой «ак­ти­вист», тем бо­лее что он сам при­зна­ёт­ся, что хо­дит по на­шей зем­ле со стран­ным чув­ст­вом, что ему «всё от­зы­ва­ет­ся во­круг»: «На­вер­ное, так хо­дят лес­ни­ки по лю­би­мо­му ле­су». Что тут ска­зать? В ка­кой-то го­ряч­ке при­ми­рен­че­ст­ва пи­са­лась не­сча­ст­ная по­эма – слиш­ком ви­ден грим на чу­жых мыс­лях, ус­во­ен­ных пла­кат­но и с не­нуж­ным до­ве­ри­ем к ним; слиш­ком ма­ло под­лин­но­с­ти и соб­ст­вен­ной вну­т­рен­ней ра­бо­ты. При­ле­пин (нац­бол и быв­ший омо­но­вец) те­перь спо­со­бен к боль­шой и не­раз­бор­чи­вой «че­ло­веч­но­с­ти» – и это един­ст­вен­ный итог его пло­хой «по­эмы». Пе­чаль­но.

На са­мом-то де­ле, о чём уме­ет пи­сать в пол­ную си­лу За­хар – это о люб­ви, сво­бо­де и «па­цан­ской» друж­бе. Сво­бо­ду он по­ни­ма­ет по-муж­ски: ему ка­жет­ся впол­не под­лым же­ла­ние из­ба­вить­ся от вся­кой от­вет­ст­вен­но­с­ти, ему не­на­ви­ст­на пу­с­тая тре­с­кот­ня ры­ноч­но­го вре­ме­ни, его ге­рои не нуж­да­ют­ся в том, что­бы кто-то снял с них чув­ст­во не­на­ви­с­ти к не­на­сто­я­ще­му, «бу­маж­но­му» ми­ру. В «Жил­ке» как раз и пе­ре­пле­лись эти глав­ные те­мы – люб­ви и сво­бо­ды, осо­бен­но обо­ст­рён­но чув­ст­ву­е­мой пе­ред уг­ро­зой её по­те­рять.

Рас­сказ ды­шит про­стор­но, воль­но, но по­сте­пен­но на­пол­ня­ет­ся сдер­жан­ной то­с­кой, что­бы по­том, в фи­на­ле, вы­плес­нуть­ся ра­до­с­тью муж­ской друж­бы. «Жил­ка» – про­сто ре­флек­сия-вос­по­ми­на­ние о ссо­ре с же­ной и про­зрач­ном мае; о боль­шой тай­не люб­ви меж­ду этим муж­чи­ной и этой жен­щи­ной, – о тай­не, не­из­беж­но убы­ва­ю­щей в ус­та­лой, «поч­ти не­жи­вой» его жен­щи­не. При­ле­пин мно­го ска­зал су­ще­ст­вен­но-про­сто­го о сво­ём ге­рое в этих ску­пых опи­са­ни­ях – нет, не сек­са, но со­сто­я­ния «мы вме­с­те» че­рез са­мые тес­ные, под­спуд­ные объ­я­тия – во сне. Эта тес­ная те­ле­сность, эта пе­ре­пле­тён­ность, врас­та­ние друг в дру­га – буд­то ещё и страх по­те­рять друг дру­га, буд­то чи­с­тая удив­ля­ю­щая ра­дость од­ной пло­ти му­жа и же­ны. А по­том бу­дут ут­ра­ты – жизнь ли, са­ми ли ук­ра­ли друг у дру­га эту хруп­кую бли­зость? «Я об­ни­мал её, – но она от­ст­ра­ня­лась во сне… Я по­мню это ноч­ное чув­ст­во: ког­да се­бя не­по­мня­щий че­ло­век чуж­да­ет­ся те­бя, ос­тав­ляя толь­ко ощу­ще­ние от­ст­ра­нён­но­го теп­ла, как от ма­лой звез­ды до даль­не­го, мрач­но­го, оди­но­ко­го ку­с­ка твер­ди. И ты, ту­пая твердь, ло­вишь это теп­ло, не впра­ве оби­деть­ся». Жё­ст­кая пла­с­ти­ка рас­ска­за ста­но­вит­ся не­сколь­ко иной имен­но тог­да, ког­да ге­рой по­мнит о «сча­с­тье люб­ви»: «А ведь ка­кое бы­ло сча­с­тье: ту­гое как па­рус». Жар от лю­бов­ных строк ос­та­ёт­ся, од­на­ко, вну­т­рен­не-сдер­жан­ным. Во­об­ще в лю­бов­ной те­ме При­ле­пин уме­ет се­бя «дер­жать в уз­де», что толь­ко луч­ше и яр­че пе­ре­да­ёт ощу­ще­ние бла­го­дар­ной – муж­ской – силь­ной неж­но­с­ти: «Вер­ность и вос­хи­ще­ние – толь­ко это нуж­но муж­чи­не, это важ­нее все­го, и у ме­ня бы­ло это, у ме­ня это­го бы­ло с из­быт­ком! – вдруг вспом­нил я с бла­го­дар­но­с­тью». Муж­чи­на без сво­ей жен­щи­ны-же­ны, ко­то­рой он да­ру­ет ма­те­рин­ст­во, от­лу­чён слиш­ком от мно­го­го: от­лу­чён от пол­но­ты ми­ра, от ра­до­с­ти серд­ца и «ог­ром­но­го све­та». Да, соб­ст­вен­но, сча­с­тье, ко­то­рое бы­ло, и де­ла­ет его бес­ст­раш­ным и силь­ным, воз­вра­ща­ет ему до­сто­ин­ст­во – он не же­ла­ет бе­гать как за­яц, пет­ляя и за­ме­тая сле­ды, от опас­но­с­ти (воз­мож­но­го аре­с­та). Во­об­ще этот пе­ре­ход в со­сто­я­нии ге­роя на­пом­нил мне клас­си­че­с­кое: тол­сто­вско­го Пье­ра, ко­то­рый во­про­шал, – и это вы ду­ма­е­те взять ме­ня в плен? Мою бес­смерт­ную ду­шу?

Да, ве­че­ром ге­рой сно­ва по­ру­га­ет­ся с же­ной (при­выч­ная ру­гань, об­рам­ля­ю­щая рас­сказ, – это сво­е­об­раз­ное «но­ше­ние ада в се­бе»). Впро­чем, всё рав­но и это не­ст­раш­но, – ведь он на­всег­да зна­ет, «что та­кое ла­донь сы­на и ды­ха­ние до­че­ри», раз­ры­ва­ю­щие его серд­це неж­но­с­тью; ведь в нём на­всег­да это звон­кое чув­ст­во люб­ви-па­мя­ти к сво­ей же­не.

«Жил­ка» – это ещё и со­сто­я­ние ге­роя в ка­нун воз­мож­но­го аре­с­та (ведь он «за­ни­ма­ет­ся ре­во­лю­ци­ей»). Впро­чем, как он ею за­ни­ма­ет­ся, мы не уз­на­ем, кро­ме то­го, что «во­ди­ли… вдво­ём стра­ст­ные, бес­ст­раш­ные ко­лон­ны па­цан­вы по ули­цам са­мых раз­ных го­ро­дов на­шей за­мо­ро­чен­ной дер­жа­вы, до тех пор, по­ка власть не ок­ре­с­ти­ла всех нас ра­зом мра­зью и па­да­лью, ко­то­рой нет и не мо­жет быть ме­с­та здесь».

Глав­ное дру­гое – глав­ное что эти, ко­то­рые схва­ти­ли его дру­га Ха­ма­са, (а в кон­це рас­ска­за он сво­бо­ден), эти хо­тят «ли­шить ме­ня теп­ла, про­сто­ра, мая». Ре­во­лю­ция и воз­мож­ная опас­ность тут то­же да­ны как бы и не все­рьёз, но для оп­ре­де­лён­но­го пси­хо­ло­ги­че­с­ко­го кон­флик­та с тем су­гу­бо глад­ким и при­чё­сан­ным куль­тур­ным про­ст­ран­ст­вом, ко­то­рое лю­бит обур­жу­а­зен­ная про­за.

Ре­во­лю­ция – со­ци­аль­ное или асо­ци­аль­ное дей­ст­вие у При­ле­пи­на? Нет, не со­ци­аль­ное – у При­ле­пи­на и его ге­ро­ев нет про­грам­мы, стра­те­гии, так­ти­ки, круп­ных по­ли­ти­че­с­ких идей. И Сань­кя, и ге­рой «Жил­ки» ни­ка­кие ни ос­т­ро­вские Пав­ки и ни горь­ков­ские Пав­лы. При­ле­пин­ский ге­рой сов­сем не го­тов к то­му, что­бы кор­рек­ти­ро­вать ход ис­то­рии (ход жиз­ни в Рос­сии) со­зна­тель­ной жерт­вой. Да, ге­рой-кон­тракт­ник в «Па­то­ло­гии» ри­с­ку­ет, но и не раз­мы­ш­ля­ет сов­сем об этом. Да, ге­рой «Жил­ки» то­же ри­с­ку­ет, но и оп­рав­да­ние-опо­ру сво­е­му ри­с­ку ищет не в мыс­лях, а в дей­ст­ви­ях. И хо­тя они ино­гда и вспо­ми­на­ют «ре­жим», – всё же кри­ти­ка эта ка­са­ет­ся эфэ­с­бэш­ни­ков, мен­тов, т.е. лю­дей струк­ту­ры, лю­дей «в фор­ме». Ни­ка­ко­го ре­во­лю­ци­он­но­го ми­ро­воз­зре­ния соб­ст­вен­но нет и в по­ми­не, как нет и ге­роя, пы­та­ю­ще­го жизнь, про­ве­ря­ю­ще­го на де­ле ка­кие-ли­бо идеи жиз­ни и ре­во­лю­ции. И это по­нят­но – ес­ли бы всё это бы­ло, да к то­му же из­ло­же­но все­рьёз, «по-взрос­ло­му», При­ле­пи­ну бы не да­ли раз­вер­нуть­ся. Ведь в «Сань­ке» «ре­во­лю­ция» все­го лишь вы­сту­па­ет в лёг­кой де­с­т­рук­тив­ной фор­ме, а зна­чит – при­ят­но-асо­ци­аль­ной (по­го­во­рить же о ре­во­лю­ции, оп­по­зи­ции, со­про­тив­ле­нии – это вам, по­жа­луй­ста, сколь­ко угод­но мож­но! Всё рав­но дав­но ни­кто и ни­ко­го – ес­ли не вы­год­но – не слы­шит!) НО асо­ци­аль­ность-про­те­ст­ность в со­вре­мен­ных ус­ло­ви­ях, сум­б­ли­ми­ро­ван­ная в ли­те­ра­ту­ру, ста­ла стерж­нем об­нов­ле­ния са­мой ли­те­ра­ту­ры. Это-то всем кри­ти­кам (не­за­ви­си­мо от преж­них по­зи­ций в ли­те­ра­ту­ре) и по­нра­ви­лось. По­сле при­дур­ков, ко­то­рые ели свой кал; по­сле мерз­ких ста­ру­ше­чек Ав­до­ть­ю­шек, стран­но­го на­род­ца-урод­ца и ря­дом с при­па­доч­ны­ми из­вра­щен­ца­ми, де­би­ла­ми, на­при­мер пер­со­на­жа­ми ели­за­ров­ских «Ку­би­ков», при­ле­пин­ский ге­рой вы­гля­дит по­ло­жив­шим пре­дел ли­те­ра­тур­но­му ни­ги­лиз­му и об­ла­да­ю­щим шан­са­ми про­ти­во­сто­ять ан­ти­иде­а­лу со­вре­мен­ной ли­те­ра­ту­ры (здесь я долж­на уже вспом­нить и С.Шар­гу­но­ва с его фан­та­с­ти­че­с­ким – для ме­ня – оп­ти­миз­мом). Ко­неч­но, они пи­са­ли контр­ли­те­ра­ту­ру по от­но­ше­нию к мейн­стри­му – все­му из­ве­ст­но­му и рас­ти­ра­жи­ро­ван­но­му.

О ка­ких «шан­сах» я го­во­рю?

Во-пер­вых, мы ви­дим не­ко­то­рое воз­вра­ще­ние на клас­си­че­с­кие ус­той­чи­вые по­зи­ции: над жиз­нью у При­ле­пи­на и Шар­гу­но­ва всё-та­ки есть Су­дия, а зна­чит – не всё поз­во­ле­но. Для мо­е­го по­ко­ле­ния в этой по­зи­ции нет ни­ка­кой смыс­ло­вой и жиз­нен­ной но­виз­ны – но При­ле­пин и Шар­гу­нов вы­ска­за­ли её по­сле чу­до­вищ­ной де­с­т­рук­тив­но­с­ти «лик­ви­да­тор­ской ли­те­ра­ту­ры» пост­мо­дер­ни­с­тов, по­то­му и про­зву­ча­ла она оз­до­ров­ля­ю­ще.

Во-вто­рых, у При­ле­пи­на нет ра­ди­ка­ли­за­ции по­всед­нев­но­с­ти: обы­ден­ное, ча­ст­но-ин­тим­ное, на­про­тив, для не­го аль­фа и оме­га бы­тия; при­выч­ный ре­естр сча­с­тья – это и есть вну­т­рен­нее яд­ро его про­зы. Обы­ден­ность сов­сем не де­с­по­тич­на – она все­гда ис­точ­ник ра­до­с­ти, по­то­му что в ней бы­ла су­ще­ст­вен­ная про­сто­та – был де­дов дом, бы­ла ба­буш­кой под­жа­рен­ная кар­тош­ка, был «весь этот день и его за­па­хи кра­с­ки, не­ес­те­ст­вен­но яр­кие цве­та её, обед на ско­рую ру­ку – зе­лё­ный лук, ре­ди­с­ка, пер­вые по­ми­дор­ки, – а по­том ру­ло­ны обоев, дур­ма­ня­щий клей», а «под ут­ро при­шла не­о­жи­дан­ная, с даль­ним пе­ни­ем птиц, ти­ши­на – про­зрач­ная и неж­ная, как на клад­би­ще» («Грех»). Бы­ла яр­кая и жар­кая ран­няя лю­бовь, в ко­то­рой всё бы­ло скром­но и бес­те­лес­но, но ко­то­рая на­учи­ла по­ни­мать соб­ст­вен­ное те­ло, уга­ды­вать грех его же­ла­ний. «…Вся­кий мой грех… – сон­но ду­мал За­хар­ка, – …вся­кий мой грех бу­дет тер­зать ме­ня… А до­б­ро, что я сде­лал, – оно лег­че пу­ха. Его уне­сёт лю­бым сквоз­ня­ком…». Чи­с­тая и яс­ная про­за.

Во­об­ще стро­и­тель­ст­во ам­би­ци­оз­ной ли­те­ра­тур­ной тра­ек­то­рии За­ха­ру При­ле­пи­ну уда­лось: па­т­ри­о­ты до сих пор по­ла­га­ют де­ре­вен­ское про­ис­хож­де­ние (а наш ге­рой ро­дил­ся в ря­зан­ской де­рев­не) га­ран­ти­ей на­сто­я­ще­с­ти, на­ци­о­на­ли­с­ты-ин­тел­лек­ту­а­лы це­нят бру­таль­ность, дей­ст­вен­ную му­же­ст­вен­ность его рус­ско­го ге­роя; ос­тав­ши­е­ся ли­бе­ра­лы силь­но за­ма­те­ре­ли, но не на­столь­ко, что­бы не под­дер­жи­вать оп­по­зи­ци­он­ность в дру­гих. При­ле­пин – го­су­дар­ст­вен­ник, пред­ве­ща­ю­щий ги­бель го­су­дар­ст­ва. При­ле­пин – «ско­рее па­т­ри­от», ра­бо­та­ю­щий на ли­бе­раль­ной тер­ри­то­рии (он счи­та­ет, что пре­одо­лел гра­ни­цу де­ле­ния на па­т­ри­о­тов и ли­бе­ра­лов, но на са­мом-то де­ле тут что-то дру­гое, что я ещё не про­ду­ма­ла до кон­ца, а по­то­му по­мол­чу). Най­ти у При­ле­пи­на вы­ска­зы­ва­ния пря­мо про­ти­во­по­лож­ные, и по этой при­чи­не мо­гу­щие ус­т­ра­и­вать всех, не­труд­но. Но у При­ле­пи­на не най­ти се­рь­ёз­ной дис­кус­сии ни с те­ми, ни с дру­ги­ми (за­то есть дис­кус­сия с Аве­ном и Соб­чак). Не знаю, быть мо­жет, пи­са­те­лю это и не нуж­но? Я по­ни­маю, по­че­му они, мо­ло­дые, не стре­мят­ся в Со­юз пи­са­те­лей – он им всё рав­но бы ни­че­го не дал, как не дал и бо­лее стар­шим по­ко­ле­ни­ям.

Это прав­да, что де­ре­вен­ские кор­ни При­ле­пи­на да­ли ему мно­го то­го, че­го нет у го­род­ских. Зем­ля­ной, жи­вот­ный (жи­вот-жизнь) при­вкус его про­зы оче­ви­ден и си­лён: «Всё это жи­вое, пре­сы­щен­ное жиз­нью в са­мом на­сто­я­щем, пер­во­быт­ном её ви­де и во­все ли­шён­ное ду­ши, – всё это с яр­ки­ми, цвет­ны­ми, аро­мат­ны­ми вну­т­рен­но­с­тя­ми, с рас­кры­ты­ми на­стежь но­га­ми, с бес­смыс­лен­но за­дран­ной вверх го­ло­вой и чи­с­тым за­па­хом све­жей кро­ви не да­ва­ло, ме­ша­ло на­хо­дить­ся на ме­с­те, влек­ло, раз­вле­ка­ло, кло­ко­та­ло вну­т­ри. …Та са­мая, тя­го­ст­ная ло­мо­та, слов­но от ле­до­вой во­ды, му­чав­шая его, не­ждан­но сме­ни­лась ощу­ще­ни­ем сла­до­ст­но­го, пред­чув­ст­ву­ю­ще­го жа­ра. Жар­ко бы­ло в ру­ках, в серд­це, в поч­ках, в лёг­ких: За­хар­ка яс­но ви­дел свои ор­га­ны, и вы­гля­де­ли они точ­но те­ми же, что ды­ми­лись пред его гла­за­ми ми­ну­ту на­зад. И от осо­зна­ния соб­ст­вен­ной тёп­лой, влаж­ной жи­вот­но­с­ти За­хар­ка осо­бен­но стра­ст­но и сов­сем не бо­лез­нен­но чув­ст­во­вал, как сжи­ма­ет­ся его серд­це, на­сто­я­щее мяс­ное серд­це, тол­ка­ю­щее кровь к ру­кам, к го­ря­чим ла­до­ням, и в го­ло­ву, ош­па­ри­вая мозг, и вниз, к жи­во­ту, где всё бы­ло… гор­до от осо­зна­ния бес­ко­неч­ной юно­с­ти» (всё это рос­кош­ное фи­зи­о­ло­ги­че­с­кое пись­мо свя­за­но с на­блю­де­ни­я­ми ге­роя над за­ре­зан­ной де­дом и ос­ве­жё­ван­ной сви­нь­ёй). Этим креп­ким ин­стинк­том жиз­ни, при­ня­ти­ем её вся­кой-раз­ной, вся­кой-лю­бой, ка­жет­ся, и осо­бен­но при­вле­ка­тель­но твор­че­ст­во За­ха­ра При­ле­пи­на для со­вре­мен­ни­ков.

При­ле­пин, ког­да ос­нов­ные ли­те­ра­тур­ные иг­ро­ки ли­бо бле­фу­ют (изо­б­ра­жа­ют, что они пи­са­те­ли), ли­бо «ра­бо­та­ют» над тем, что­бы ли­те­ра­ту­ра из пост­мо­дер­нист­ской пре­вра­ти­лась в пост­че­ло­ве­че­с­кую (см. Ю.Буй­да, М.Ели­за­ров), – При­ле­пин в этой си­ту­а­ции пред­ло­жил иное от­но­ше­ние к ми­ру: он ут­верж­да­ет со­сто­я­тель­ность твар­но­го ми­ра, он за­щи­ща­ет пра­во че­ло­ве­ка на про­стей­шее и фун­да­мен­таль­ное в бы­тие. Ци­ви­ли­за­ции смер­ти, – «тех­но­ло­гич­но­му и со­зна­тель­но­му от­вер­же­нию жиз­ни» (а имен­но та­ко­ва она сей­час), – он про­ти­во­по­с­та­вил идею жиз­ни как по­лы­ха­ю­щей, рос­кош­ной си­лы. Жиз­ни юной, ог­нен­ной, злой и ак­тив­ной, с му­же­ст­вен­ной и без­жа­ло­ст­ной во­лей, где бе­да и лю­бовь, где не­на­висть и чи­с­тый за­пах мла­ден­ца, где кровь, боль и не­ис­то­вая то­с­ка, где хлеб и вод­ка, где ро­ди­на и лю­би­мая жен­щи­на аб­со­лют­но рав­ны друг дру­гу: «Бог есть. Без от­ца пло­хо. Мать до­б­ра и до­ро­га. Ро­ди­на од­на». Ак­си­о­мы. Они – ге­не­ти­че­с­кий код про­зы За­ха­ра При­ле­пи­на, на­столь­ко же не же­ла­ю­ще­го ни­ка­ко­го ис­то­ще­ния вну­т­рен­них, скры­тых за­дач это­го «ко­да», на­сколь­ко и «не за­ме­тив­ше­го», что «ре­аль­ный мир» вновь во­шёл в мо­ду. А зна­чит – глав­ные ин­стинк­ты, «ро­ман­ти­че­с­кое му­же­ст­во» и мо­ло­дой «бунт про­кля­тых», про­длён­ные без мыс­ли во вре­ме­ни и про­ст­ран­ст­ве (от глу­би­ны жи­во­та – ввысь), чре­ва­ты раз­ло­же­ни­ем и бес­пло­ди­ем. А зна­чит – они вновь долж­ны быть пре­об­ра­зо­ва­ны, на­пи­та­ны, за­щи­ще­ны со­зна­тель­ной си­лой тра­ди­ции, к ог­ром­но­му ре­сур­су ко­то­рой За­хар При­ле­пин толь­ко при­кос­нул­ся. Про­за За­ха­ра При­ле­пи­на – энер­ге­ти­че­с­кая. Толь­ко в от­ли­чие от ту­пых на­пит­ков-энер­ге­ти­ков, в ней до­ми­ни­ру­ет на­сто­я­щая си­ла жиз­ни, креп­ко за­то­чён­ная им в сло­во.