К 115-летию со дня рождения и 70-летию памяти Зинаиды Райх

«Дорогая Гелия, прости…»

«Ветер с моря, тише дуй и вей,
Слышишь, розу кличет соловей?.....
Дорогая Гелия, прости,
Много роз бывает на пути,
Много роз склоняется и гнётся,
Но одна лишь сердцем улыбнется……
Пусть и жизнь моя за песню отдана (исправлено Есениным в его рукописи. – Г.И.)
Но за Гелию в тени ветвей
Обнимает розу соловей…..»[1].
Стихотворение «Голубая да весёлая страна…» Сергей Есенин посвятил «Гелии Николаевне» и на рукописи его написал: «Гелия Николаевна! Это слишком дорого. Когда увидите мою дочь, передайте ей. С.Е.».

«Гелией Николаевной «по имени какой-то актрисы» звала себя шестилетняя дочь Петра Чагина Роза, с которой Сергей Есенин был «в большой дружбе» (Все в окружении в шутку так её и называли)».

За солнечным именем «какой-то актрисы» я вижу Зинаиду Николаевну Райх в перекличке с её отчеством («Николаевна») и с её судьбой («актриса»).

О Зинаиде Николаевне Райх говорит сопоставление фактов биографии Райх и Есенина со словами этого стихотворения, его посвящение и послание этих строк их дочери Тане.

За это предположение говорят и обстоятельства написания Есениным на Кавказе в конце его жизненного и творческого пути стихов о любви, когда он вдруг заявил, что у него нет стихов о любви и написал стихотворения не посвященные, но легко проецируемые на его отношения с З.Н.Райх («Письмо к женщине», «Собаке Качалова», «Цветы мне говорят – прощай…», «Шаганэ ты моя, Шаганэ…», «Голубая да веселая страна…»).

Это один из тех само собой разумеющихся случаев, одна из тех ситуаций, о которой Георгий Иванов писал, что можно исследовать состав весеннего воздуха, но куда приятней его просто вдохнуть.

Мне кажется, не случайно, что именно посланием к своей дочери Тане, уже повзрослевшей, он обращается к Зинаиде Николаевне.

Зинаида Райх… Магическое имя актрисы, блиставшей не только талантом, но и обладавшей абсолютной женственностью… «Милая Зинон», «девочкой неловкой» представшая на пути Сергея Есенина…

Сергей Есенин увидел её впервые в приемной редакции газеты «Дело народа», где она служила тогда секретарем. Когда пришёл редактор и предложил зайти в кабинет, Есенин сказал: «Я лучше здесь посижу». А потом была поездка на Русский Север: Архангельск, Соловки, Вологда… Хотя его предложение выйти за него замуж было неожиданным, может быть, и для него самого, её ответ: «Я подумаю», - чуть было не стал серьёзной размолвкой. «Вышли сто, венчаюсь. Зинаида», - такую телеграмму в августе 1917 года получил Николай Райх и отослал деньги дочери в Вологду. Они венчались в церкви Кирика и Иулитты Вологодского уезда, где оказались во время путешествия вместе с уроженцем этих мест Алексеем Ганиным. Денег хватило только на кольца и платье, и жених преподнес невесте букетик полевых цветов.

Они снимали квартиру в Петрограде на Литейном проспекте. «По всей повадке они были настоящими «молодыми». «Первые ссоры были навеяны поэзией: однажды они выбросили в темное окно обручальные кольца (Блок – «Я бросил в ночь заветное кольцо») и тут же помчались их искать. Но по мере того, как они всё ближе узнавали друг друга, они испытывали порой настоящие потрясения».

Вскоре переехали в Москву, родилась дочка, фотографию которой Сергей Есенин всегда носил с собой: «И у меня был дом… У меня дочка есть. Топнет ножкой и говорит: «Я – Есенина… Не кто-нибудь, а Есенина». Квартирная неустроенность, рождение сына, непохожего на отца, а может быть, просто зависть неба к неземной гармонии вернула эти на миг скрестившиеся судьбы в традиционную быль: «параллели не скрещиваются» – так написала Зинаида Райх, намечая план воспоминаний о «Сергуньке». Растройство нервной системы, когда она рассталась с тем, кого называла «моя жизнь, моя сказка», грозило потерей рассудка. Только увлечение театром и забота Мастера – Всеволода Мейерхольда – вернули её к жизни. Репертуар театра имени Вс. Мейерхольда был поставлен в расчёте только на «Зиночку». Никаких действий и слов в театре и дома, которые доставили бы ей хоть малейшее волнение, не позволял себе Мастер. Константин Есенин позднее вспоминал, как однажды, опоздав на электричку до Болшево, они сошли на станции за семь километров от дачи и всю дорогу немолодой уже Мейерхольд бежал, не обращая внимания на усталость свою и Кости, боясь опоздать ко времени, чтобы «Зинаида Николаевна не волновалась».

В театре Мейерхольда шли пьесы классиков и современников, были намечены к постановке «Пугачёв» Есенина и «Заговор дураков» Мариенгофа, читка которых прошла в театре одновременно. Со свойственной ему откровенностью Анатолий Мариенгоф писал: «На одном из театральных диспутов Маяковский сказал с трибуны, обтянутой красным коленкором: «У нас шипят о Зинаиде Райх: она, мол, жена Мейерхольда и потому играет у него главные роли. Это не тот разговор. Райх не потому играет главные роли, что она жена Мейерхольда, а Мейерхольд женился на ней потому, что она хорошая актриса». Отчаянная чепуха! Райх актрисой не была – ни плохой, ни хорошей… Не любя Зинаиду Райх (что необходимо принять во внимание), я обычно говорил о ней: «Эта дебелая еврейская дама»… Хорошей актрисой Зинаида Райх, разумеется, не стала, но знаменитой – бесспорно». И так же искренне, как думал, говорил Мариенгоф о личных отношениях: «Кого же любил Есенин? Больше всех он ненавидел Зинаиду Райх. Вот её, эту женщину, с лицом белым и круглым, как тарелка, эту женщину, которую он ненавидел больше всех в жизни, её – единственную – и любил.

…Мне кажется, что и у неё другой любви не было. Помани её Есенин пальцем, она бы от Мейерхольда убежала без плаща и без зонтика в дождь и град». Вадим Шершеневич, тоже не считавший Зинаиду Райх талантливой артисткой, не мог не признать, что она «сумела развиться в столичную крупную актрису»: «Конечно, тут на первом месте было влияние Мастера Мейерхольда, но ни один Мастер не может вылепить что-то значительное из ничего». Михаил Чехов писал Зинаиде Райх: «Я всё ещё хожу под впечатлением, полученным мною от «Ревизора». Всеволод Эмильевич бывает гениален, и в этом трудность совместной работы с ним. Если исполнитель Всеволода Эмильевича только поймёт его – он погубит его замысел. Надо нечто большее, и это большее я увидел в Вас, Зинаида Николаевна. Что это большее в Вас – я не знаю, может быть, это сотворчество с Всеволодом Эмильевичем в данной постановке, может быть, Ваш природный талант, - не знаю, но результат поразителен. Поражает меня Ваша легкость в исполнении трудных заданий. А легкость – первый признак настоящего творчества. Вы, Зинаида Николаевна, были великолепны». Борис Пастернак признавался в поклонении в письмах: «Сегодня весь день шалый, и ни за что взяться не могу. Это – тоска о вчерашнем вечере… Я преклоняюсь перед Вами обоими, и завидую Вам, что Вы работаете с человеком, которого любите», - и написал стихотворение «Мейерхольдам»[2] : «…из этих признаний – любое
Вам обоим, а лучшее – ей
Я люблю ваш нескладный развалец,
Жадной проседи взбитую прядь.
Если даже вы в это выгрались,
Ваша правда, так надо играть.
Так играл пред землей молодою
Одарённый один режиссер,
Что носился как дух над водою
И ребро сокрушенное тёр.
И, протискавшись в мир из-за дисков
Наобум размещённых светил,
За дрожащую руку артистку
На дебют роковой выводил
Той же пьесою неповторимой,
Точно запахом краски дыша,
Вы всего себя стёрли для грима.

Имя этому гриму – душа».

Сергей Есенин приходил на спектакли Мейерхольда, навещал своих детей, были встречи, которые могли привести к возобновлению прежних отношений. Иногда после «дружеской попойки» Есенин срывался с места: «Пойду Зинке бить морду», - но это были только слова, друзья знали, что,
«Влагою живительной хранимый,
Он ей в сердце не запустит ножик.
Но, горя ревнивою отвагой,
Будет вслух насвистывать до дома:
Ну и что ж! Помру себе бродягой.

На земле и это нам знакомо».

Стихов с посвящением Зинаиде Райх нет, но есть строчки, в которых легко узнаваемы её отношения с Сергеем Есениным. Все эти стихотворения были написаны во время его поездки на Кавказ. Здесь он вдруг заявил, что у него «нет стихов о любви», и появились «Персидские мотивы» о придуманной Персии и реальной Шаганэ, стихи о России и о Зинаиде Райх:
«Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне…
Шаганэ ты моя, Шаганэ!»
«Заглуши в душе тоску тальянки,
Напои дыханьем свежих чар,
Чтобы я о дальней северянке

Не вздыхал, не думал, не скучал»…

Татьяна Есенина, дочь поэта, много лет спустя раскладывала, как пасьянс, фотографии в профиль Зинаиды Райх и Шаганэ Тальян, с которой Есенин познакомился в Батуме в 1924 году, - изображения были, действительно, «страшно похожи».

8 апреля 1925 года появилось стихотворение «Голубая да веселая страна…» с посвящением «Гелии Николаевне» (так звала себя этим именем «какой-то актрисы», придуманным, как мне кажется, Сергеем Есениным, шестилетняя дочь Петра Ивановича Чагина Роза. – Г.И.) и с припиской: «Гелия Николаевна! Это слишком дорого. Когда увидите мою дочь, передайте ей. С.Е.».

В марте 1925 года, приехав на месяц в Москву из Баку, Сергей Есенин написал стихотворение «Собаке Качалова», где есть строчки, которые можно отнести к Зинаиде Райх, тоже бывавшей в гостях у знаменитого артиста:
«Мой милый Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и невсяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?
Она придет, даю тебе поруку,
И без меня, в её уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку

За всё, в чем был и не был виноват».

В этот же период было написано и «Письмо к женщине», прочитав которое несколько лет спустя, Константин Есенин вспомнил один из моментов отношений Зинаиды Райх и Сергея Есенина и спросил: «А что, это о том случае написано?»:
«Вы помните,
Вы всё, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили
Вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне…
Любимая!

Меня Вы не любили…»

Зинаида Райх читала все эти стихи как свои и как чужие: они не были ей посвящены, и, хотя легко проецировались на обстоятельства её жизни, не попадали в такт её отношения к Сергею Есенину:
«Не все ль равно – придёт другой,
Печаль ушедшего не сгложет,
Оставленной и дорогой
Пришедший лучше песню сложит.
И, песне внемля в тишине,
Любимая с другим любимым,
Быть может, вспомнит обо мне,
Как о цветке неповторимом».

В тёплый зимний день, плачущий мокрым снегом, Россия провожала своего поэта. «России плачущие руки несут прославленный твой прах…» Когда гроб с телом Сергея Есенина опускали в могилу, раздался голос истерический, просветленный: «Сказка моя родная!»…

Она не вспоминала, а любила и помнила его всегда – всю жизнь свою и его, и смерть, и долго после его смерти, до самого своего последнего часа, когда затихла от ножевых ран. В декабре 1935 года в десятую годовщину гибели Сергея Есенина Зинаида Райх подарила свою фотографию – Зинаиде Гейман – с дарственной надписью: «Накануне печальной годовщины мои печальные глаза – тебе, Зинуша, как воспоминание о самом главном и самом страшном в моей жизни - о Сергее».

Снова и снова читаю стихотворение «Голубая да весёлая страна…» со словами Сергея Есенина «Дорогая Гелия, прости…» и особенно этими: «жизнь моя за песню отдана»[3] , «это слишком дорого», - и вспоминается навечно неразрешенная загадка, тайна, о которой на похоронах Есенина выкрикнула Зинаида Николаевна: «Серёжа, ведь никто ничего не знает». Сколько бы ни появлялось догадок, никто не знает и не узнает, какие обстоятельства скрыты и за этими словами актрисы и за словами поэта «жизнь моя за песню отдана».

И когда фотографии Зинаиды Райх или материалы о ней напоминают мне о её судьбе, во мне вновь и вновь проявляется чувство вины, которое переживаю сейчас и вместе с Есениным, как чувствовал он это тогда: «за все, в чём был и не был виноват», - и вместе со страной за судьбу актрисы, её близких, её театра, и вместе с её и моими современниками за все камни и ножи, «за каждый крик», брошенный в неё, - красавицу, умницу, великую актрису в жизни и на сцене, и вновь и вновь я повторяю слова Сергея Есенина: «Дорогая Гелия, прости».

Прости за твои не раз дрогнувшие плечи от обидных слов, прости за твою боль и твою муку непризнания, уничтожения при жизни и после смерти, за продолжающуюся слепоту моих современников, не понимающих или не желающих признать тебя и не увековечивших тебя в достойных твоего таланта и твоей сути исследованиях и экспозициях.

Прости моих современников, уже очумевших от несчётного количества музеев Есенина с бесконечно повторяющимися копиями рукописей, фотографий поэта. Прости их, восхваляющих друг друга в бездарных экспозициях и там, где был, и там, где не был поэт, и не удосужившихся создать достойную тебя экспозицию там, где была актриса и где был поэт, где были их дети. «Дорогая Гелия, прости».

__________________

1. С.А.Есенин. ПСС в 7 томах. Т 1. С. 275.
2. Борис Пастернак. Стихотворения и поэмы. Екатеринбург. У-Фактория, 2008, стр. 171-172.
3. С.А.Есенин. «Голубая да веселая страна…». Автограф. ОНФ ГМЗЕ.