На мой взгляд, телевидения в Рязани практически нет. Ну а то, что по недоразумению называется областным телевидением, чаще всего беспомощно и смешно.

Не знаю, как удаётся достичь такого эффекта местным телевизионщикам, но достаточно, щёлкая кнопками пульта, нарваться на любой из местных каналов, и можно не дожидаться голоса за кадром – уже по телевизионной «картинке» становится понятно, что перед тобой именно местный канал. Исключений из правила немного и касаются они не телеканалов, а отдельных людей, выделяющихся на общем фоне. Одно из самых заметных, бросающихся в глаза исключений – Николай Потапов.

Главное его преимущество перед большинством местных коллег (обычно это какие-то маловразумительные девочки в районе 20-25 лет) – то, что с пришедшими в студию людьми он заинтересованно разговаривает, а не бодро тарабанит заранее подготовленные вопросы, мало слушая собеседника. И при этом всегда находит, о чём поговорить, даже если собеседниками оказываются люди совсем не рядовые. Пожалуй, один из главных его «секретов» заключается в том, что Николай искренен и открыт в процессе общения, это тяжело не почувствовать и не ответить взаимностью.

Вот буквально на днях я чисто случайно посмотрел эфир передачи «Разные люди», где Николай Потапов беседовал с Владимиром Познером, приезжавшим в Рязань снимать один из своих проектов. И был в очередной раз приятно удивлён, насколько профессионально мой коллега общался с одним из гуру своего цеха. С «Разных людей» мы и начали разговор.

– Что за программа «Разные люди»? Название очень уместное: сколько тебя помню, ты всегда общаешься на экране с разными людьми. Это, кстати, случайно сложилось или тебе интересней общаться тет-а-тет с людьми, чем делать, например, новостные сюжеты?

– Программа «Разные люди» – не совсем авторская, не я её создал, она уже выходит год или два на «Рен-ТВ.Рязань», её вели разные люди, в основном, Римма Максимова. Сейчас она в отпуске и мне предложили пока что её заменить – я не работаю в штате телекомпании.

Что касается интервью с разными людьми, то да, мне интересен именно такой формат, тем более, он не требует особых затрат, в отличие, скажем, от производства фильма. Если у тебя есть студия, свет и оператор, то этого уже достаточно. Беседа на камеру – это неумирающий жанр. У телевидения есть выразительные средства, благодаря которым оно может показать самые разные вещи самыми фантастическими способами. Но самое удивительное, что оно может показать – это живого человека, его характер, мысли. Если человек нас «цепляет», не только я, но и зрители пускаются с ним в некий диалог. Допустим, актриса рассказывает о семейных неурядицах – тысячи женщин примеряют это на себя и собственные жизненные ситуации. Мне кажется, у нас есть два самых главных стремления – познать мир и познать себя. Но так как мы неразделимы с миром, то разговор – это самое интересное.

– А кто из телевизионных собеседников оставил особенно яркий след в душе?

– Конечно, эта выборка будет условна. Случаи бывали очень разные. Вот, например, из моей практики как новостного корреспондента. Я сначала снимаю сюжет про женщину-бомжа, которую кто-то заманил в глухой двор, украл костыли, и она теперь передвигаться не может, потому что она без ног. И вот мы её сняли, а потом – не прошло и часа – я еду общаться с президентом крупного банка. Из одного мира – в другой. Несоизмеримые впечатления.

А вот моя тройка особенно ярких собеседников... Это Резо Чхеидзе, приезжавший к нам на фестиваль «Золотой витязь», культовый советский режиссёр, снявший фильм «Отец солдата», человек-история. Это музыкант Дживан Гаспарян, приезжавший в Рязань по приглашению армянской диаспоры – он в 17 лет играл на дудуке перед Сталиным и ему подарили именные часы, которые он, юноша-сирота, только что впервые оказавшийся в Москве, тут же продал на барахолке, чтобы купить пирожков и пива. Третье потрясение – это Георгий Жжёнов, человек фантастической судьбы, у него два тюремных срока, лет 15 лаге¬рей, а потом – премия от КГБ СССР за фильм «Судьба резидента».

Из свежих впечатлений – Алексей Архиповский и Владимир Познер. И когда ты в рабочем ритме, этот «банк впечатлений» постоянно пополняется. Ещё для меня потрясением было общение с Евгением Иосоновичем Соколовым, благодаря которому в Рязанской области проходит акция «Река жизни» – это председатель общества больных гемофилией. Потрясающий человек, мудрый и светлый, при этом совсем в стороне от киношного и эстрадного глянца.

– Как так получилось, что ты, тележурналист номер один в Рязани, несколько лет был занят другими делами? Почему не был востребован? Это что, обычная рязанская болезнь, являющаяся одним из следствий Принципа Питера: в иерархиях низкого уровня сверхкомпетентность принимается за некомпетентность?

– Это же не как в спорте: кто дальше прыгнет. Поэтому и первым называться не могу. Тем более, меня никто ниоткуда не выгонял – я сам ушёл с телевидения три с половиной года назад, это было моё решение. Потому что накопились факторы, обламывающие удовольствие от работы, и дискомфорт от них оказался сильнее желания работать. После трёхлетнего телевизионного «поста» я снова получаю удовольствие от процесса, а с дискомфортными факторами пришлось смириться. Конечно, удовольствие не то, как во время самых первых юношеских шагов в профессии, когда всё в кайф, даже если откровенной фигней занимаешься. Но в целом удовольствие от работы ко мне вернулось.

А уходил я тогда по вполне конкретным причинам – это было при губернаторе Шпаке. Помимо вещей чисто бытовых, очень достала цензура. Например, когда Маматов был вынужден уйти с поста мэра Рязани, мы подумали, что это уже фигура вне политических процессов – можно дать ему слово, задать пусть даже и неудобные вопросы. Записали программу с Павлом Дмитриевичем и его супругой, где говорили о том, как он всё случившееся переживал. .. Но её даже смотреть не стали – просто запретили и всё: «Маматова в телевизоре быть не должно». То есть работаешь, вкладываешься, а потом кто-то приходит и всю твою работу херит, перечеркивает.

Потом, уже после «маматовской» истории, была история с Александром Сучковым – это сын той самой Сучковой, которой Шпак расписку писал с обещанием дать ей заведовать экономикой области. Сучковы были сильно атакованы командой тогдашнего губернатора – я не помню деталей, но это было очень некрасиво.

Ну и апофеозом стал в 2006-м рок-фестиваль «Нашествие», когда весь город питался слухами о том, что кого-то порезали, кого-то изнасиловали, и шла очень жесткая блокировка информации на этот счёт. Мы с Сашей Тиняевой делали программу-видеоотчёт. У нас в рабочих материалах было интервью врача «Скорой помощи», спрашивали как раз о справедливости ходящих по городу слухов. И врач нам говорит: «Нет, ничего такого не было». Но как только оператор отводит камеру, врач, не понимая, что звук все ещё пишется, начинает уже доверительно общаться: «Вот только что девушку отвезли с анальным изнасилованием...» Ну и так далее. Конечно, мы знали, как блокируется вся эта информация, как трепетно относится к «Нашествию» действующий губернатор, который очень обидчив. Поэтому мы «вылизали» тему, как могли. Но нельзя было закрыть глаза на совсем очевидные вещи – на многочасовые очереди в туалеты, на грязь. Хотя бы мельком мы обязаны были это показать. Я написал «подводку», начинавшуюся так: «Организаторы фестиваля, похоже, не ожидали такого ажиотажа и не справились с потоком желающих посетить фестиваль».

Дальше шли объяснения: что область должна была предоставить площадку и обеспечить безопасность, и она с этим справилась, что «Наше радио» должно было привезти артистов и оборудование, а «Балтика» отвечала за гигиену и не справилась. То есть губернатор как бы и ни при чём, но как только он услышал первую фразу с «не ожидали» и «не справились» – а он только что вернулся из Москвы, где по НТВ показали очень добрый сюжет про фестиваль – тут же взбеленился: «Как так? Я их с рук кормлю, а они меня за эту руку кусают!» Для меня тот скандал стал последней каплей, после него я и решил уйти.

– Меня удивляет в нашем местном как бы телевидении, что достаточно, щёлкая кнопками на пульте, случайно на него наткнуться, и ещё до того, как раздастся голос за кадром, уже становится понятно: вот это – Рязань. Можешь объяснить, как твои коллеги ухитряются добиться такого эффекта гиперпровинциальности? Это из-за непрофессионализма журналистов и операторов? Получается, что раз уж город бедный, платят мало, плюс любой канал предельно цензурирован хозяевами, то свободный человек на местное телевидение вообще работать не пойдёт?

– А много ли ты видел свободных людей, без самоцензуры, среди работников НТВ или Первого канала? Когда был жив сайт «Новые люди», там на меня многие обиделись однажды за фразу «девочки на телевидении». Но это такая новая реальность. Причём девочки тоже хотят честно заниматься делом, у них свои успехи и неудачи, у каждой из них свой путь. И это не вина девочек, что у нас такое телевидение.

Вот я, например, не очень быстро бегал в школе. И, как умный мальчик, чтобы показать нормальное время, старался бежать рядом с теми, кто однозначно быстрее. Когда пришёл на «телек», было то же самое. Рядом были старшие коллеги, за которыми можно тянуться. А теперь люди, приходящие на телевидение, такой возможности лишены. Почему у нас ощущение пустыни в телевизоре? Потому что это и есть пустыня: когда-то была богатая экосистема, где корни держались за почву, а сейчас этих корней нет, они вырваны. Даже люди, которые создавали рязанское телевидение, вытолкнуты из этой системы. А если взять рязанцев, которые работают сейчас в Москве – и на каналах, и на телесериалах – из них можно с легкостью две или три телекомпании создать. Но эти люди не нужны: почву постоянно выдувает. И приходят новые люди на маленькую зарплату.

Не очень корректно чьи-то личные истории комментировать. Но вот ты говоришь, что я – не востребованный, но я-то сам ушёл. А есть Галина Максимовна Калядина, Станислав Номероцкий, другие, кто остался с тех времен, когда телевидение здесь только создавали и людей «выписывали» из других городов, где оно уже было развито. Сейчас, например, здесь операторов учат те, кого учил Стас Номероцкий. Стас вроде бы работает на «9-м канале», но только лишь студийным оператором. Хотя Номероцкий – это совсем другая школа, он вышел из кино и фотографии, он со светом умеет работать; «старая школа» — это школа мастеров. Сейчас при цифровой технике много даже свадебных операторов приходит: им сразу дают камеру в руки. А раньше человек должен был годик походить ассистентом, штатив потаскать, прежде чем взять камеру и впервые нажать кнопку. Но такой подход – это хлопотно, в это надо вкладываться, куда проще минимизировать затраты. То есть люди, которым есть чему научить – они не востребованы, вот это проблема.

По этому поводу есть гениальный анекдот про двух одесситов, которые гуляют по набережной и находят лягушонка. Один берёт его на ладошку: «О! Лягушонок! Какой симпатичный!» На что лягушонок ему говорит: «Я не лягушонок – я джазовый тромбонист, меня злая колдунья заколдовала. Надо, чтобы кто-нибудь меня поцеловал – тогда расколдуюсь и снова стану джазовым тромбонистом». Первый одессит говорит: «Ладно, я тебя сейчас поцелую». Другой ему: «Ша! Шо вы будете иметь с джазового тромбониста? И шо вы будете иметь с говорящего лягушонка?!» Немногие хотят джаза, говорящий лягушонок привычней.

По поводу «узнавания» рязанских каналов – это ещё и вопрос индустрии, технологии. Если на НТВ посмотреть какую-нибудь программу и обратить внимание на «братскую могилу» – так мы называем на слэнге пробегающие в конце титры – там будет огромное количество имён. А посмотришь конец любой рязанской передачи – и там три-четыре фамилии. Но на любительскую камеру не снимешь фильм «Аватар». Технология отражается и на звуке, и на картинке: именно поэтому ты, не задумываясь, и отличаешь федеральное телевидение от местного.

У рязанского телевидения, конечно, есть какая-то индивидуальная история, но в целом она повторяет историю телевидения провинциальных городов – Псков, Волгоград, всё очень похоже. Настоящая телеиндустрия есть только в больших независимых городах – Екатеринбурге, Красноярске, Томске – там в свое время создали почву, на которой что-то растёт. А в Рязани с этим сложней, потому что людей не очень любят и не очень ценят.

– Если ты по-прежнему не работаешь на телевидении, то чем деньги зарабатываешь?

– В основном, занимаюсь производством представительских фильмов – для заводов, для выставок, в общем, для тех, кто платит деньги. Но это, что называется, ремесло. Я должен узнать, чего хочет заказчик, какими возможностями располагает, сделать так, чтобы он остался доволен. И заказчик обычно остаётся доволен. При этом «заказуха» тоже бывает разной. Когда делаешь фильм про завод – это одно. А вот недавно мы делали фильм по заказу всероссийского общества больных гемофилией к конференции, и мне эта тема оказалась очень интересна ещё и в творческом плане.

– Я недавно с удивлением узнал, что ты, оказывается, ещё и стихи пишешь – даже выступал на поэтическом вечере в клубе «Галерея 42».
– Это было увлечение юности, которому в последние годы я начал снова посвящать время, особенно когда жизнь даёт пинка или «любовная иголка в сердце». К поэтам я себя не причисляю и отношусь к этому как к сеансам филологической терапии. Вот, например, из того, что я тогда читал.
Когда псы подлого Делоржа осадили замок
Я не просил пощады и не слал гонцов.
К кому ? Кто к нам придёт на помощь?
Меня отец учил достойно умереть.
Его уроки стали добрым даром
Тому, кто рыцарем рожден
И рыцарем умрёт...
Мой шлем пробит,
Султан потерян... Тихо
Перед атакой так всегда бывает.
Когда они пойдут на стены, мы покажем,
Чему отцы учили нас –
смирять дрожание копья,
Вонзённого врагу, пробив его кирасу, в сердце.
Они идут, мечите в луки стрелы,
смолу готовьте,
Встретим гостя.
Граф Делорж сегодня ночью поломает зубы

О нашу твердость...

– Это похоже, скорее, на трубадуров и миннезингеров, чем на что-то современное. Ты, случаем, медиевистикой не увлекаешься?

– Я очень люблю романтическое время до эпохи огнестрельного оружия. Я его, конечно, по-своему идеализирую, но всё равно люблю.

Беседовал Анатолий Обыдёнкин

«Новая газета», №17/2010