Помимо решения свойственных задач, охотничьи команды в русских полках играли также роль опытовых подразделений. На них возлагалась (или же с ними организационно соединялась) функция поверки новых средств вооружённой борьбы и управления войсками. Так, в конце 1880-х гг. с целью усовершенствовать, сделать более надёжной и оперативной, полевую связь, при пехотных частях создаются команды велосипедистов (см. Прил. 18). В 11-м гренадерском Фанагорийском полку эту команду принимает под своё начало опять же командир охотников В.А. Городцев, что, надо признать, было в данном случае вполне разумно. В Других воинских частях наблюдались менее рациональные варианты - когда «в езде на велосипеде практиковались» [632, с. 121] непосредственно чины охотничьих команд. Со временем велосипеды в русской армии прижились и стали важной компонентой службы связи; даже в 1930-е гг. велосипедистов (или, как их тогда ещё называли, «самокатчиков») В.А. Городцев мог видеть в строю военных парадов на Красной площади. Лишь совершенствование мотоциклов, приноровление их к жестким полевым требованиям России постепенно вытеснило велосипеды из нашей боевой службы. А вот, скажем, в Швейцарии велосипед до сих пор используется в сухопутных войсках как индивидуальное транспортное средство пехотинца. Оно чрезвычайно эффективно на тамошних горно-лесистых, но весьма обильно и качественно обустроенных дорогах; в 1994 г. армия Швейцарии даже приняла на вооружение новую модель боевого велосипеда [368]. Стал В.А. Городцев и свидетелем первого по времени широкого при¬менения велосипедов в военных действиях. По ходу англо-бурской войны в Южной Африке (1899-1902 гг.) обе стороны активно использовали велосипеды для «полевой, почтовой и фельдъегерской службы», а также в интересах разведки, в том числе при сопровождении бронепоездов.

Позднее, уже в Ярославле, В.А. Городцеву и его охотникам придётся опробовать ещё одно нововведение - обучение собак «службе для военных целей». Следует признать, что эта идея довольно трудно приживалась в русской армии, поскольку военное ведомство, отдав приказ на уровне министра, так тол¬ком и не разъяснило, чего же именно оно хочет от подчинённых. Соответственно, данное начинание было воспринято в войсках как очередной каприз, блажь и «умствование» верхов, а потому большинство служивых предпочло избрать режим выжидания (фактически - бойкота приказа военного министра). Характер¬ное отражение этой ситуации можно видеть в Прил. 1 - на личном примере В.А. Городцева, которого довольно-таки крепко взгрели в своё время за участие в вышеозначенном бойкоте. Вместе с тем, именно Василий Алексеевич добился серьёзных успехов в полевой работе с собаками - настолько серьёзных, что эти успехи оказались заметны в масштабе всего Московского военного округа. В общеармейской кинологической сводке «Результат опытов в 1895 г. применения собак для военных целей» отмечалось, в частности: «Некоторый результат был также достигнут в 11-м Фанагорийском полку, в котором собаки "смешанной породы" (говоря по-русски -дворняги. -А.Ж.) довольно правильно поддерживали связь между полком и секретной командой на походе и в других случаях, исполняя при этом приказания не только своих учителей, но и офицеров команды» (цит. по: [239, с. 93]). Но уже очень скоро во время Русско-японской вой¬ны армейские собаки блестяще зарекомендуют себя на службе в командах разведчиков (в которые волею Императора Николая II будут преобразованы охотничьи команды), а чуть позже, после революции 1905 г. - и во внутренней службе, когда в Строгановском парке под Москвой будут созданы первые по времени в нашей стране питомник и школа полицейских собак [142, II, с. 223, 235]. В.А. Городцеву как одному из первых «собачников» нашей армии всё это, конечно же, не могло не быть интересно.

В начале 1891 г. поручик 11-го гренадерского Фанагорийского полка Василий Алексеевич Городцев был, наконец-то, удостоен первого своего ордена - Св. Станислава 3-й степени (см. Прил. 1). Согласно «Статуту Императорского и Царского ордена Св. Станислава», «право на награду орденом Св. Станислава во¬обще предоставляется всем тем из верноподданных Российской Империи и Царства Польского, кто преуспеянием в Христианских добродетелях или отличною ревностию к службе на поприще военном, как на суше, так и на морях, или гражданском, или же и в частной жизни, совершением какого-либо подвига на пользу человечества, или общества, или края, в которых живет, или целого Российского государства, обратит на себя особенное внимание Императорского и Царского Величества» [618, ст. 624, с. 132].

Оговорка в Статуте ордена Св. Станислава относительно «Царства Польского» отнюдь не случайна. Этот орден был учреждён ещё в 1765 г. тогдашним королём Польши Станиславом-Августом Понятовским в честь его личного патрона, почитаемого Католической Церковью епископа Краковского Станислава (на кафедре с 1071 по 1079 гг.), который был прославлен в 1253 г. Орден понравился Императору Александру I, и с декабря 1815 г. он стал жаловать его своим подданным, для начала - уроженцам Царства Польского; тогда этот орден имел ещё четыре степени. В ноябре 1831 г. «Св. Станислав» был включён в систему орденов Российской Империи, а в мае 1839 г. утверждается его новый Статут, который, с незначительными изменениями, действовал до 1917 г. В частности, этим Статутом упразднялась четвёртая степень ордена. Важная оговорка: поскольку Православная Церковь не признаёт епископа Краковского Станислава (+ 1079 г.) за угодника Божия, орден, учреждённый в его честь, в отличие от большей части прочих орденов Российской Империи, не возлагался на священнослужителей Русской Православной Церкви. Тем более что и праздничным днём этого ордена официально почиталась именно католическая память епископа Станислава -25 апреля по русскому календарю [618, ст. 617, с. 131]; а вот Православная Церковь никакого Станислава 25 апреля вообще не вспоминает. В 1891 г. этот новый для В.А. Городцева весенний служебный праздник пришёлся на четверг.

По случаю своего кавалерства Василию Алексеевичу пришлось, конечно же, немного раскошелиться. Согласно статье 640 Статута об этом ордене, «со всякого лица, пожалованного орденом Св. Станислава, определяется единовременно денежный взнос в Капитул Орденов на дела богоугодные, в следующем количестве: по первой степени сто двадцать рублей; по второй тридцать рублей; по третьей пятнадцать рублей» [ib., с. 134— 135]. Впрочем, эти деньги взимались щадяще, с учётом хронического безденежья русского служилого люда. «Взыскание единовременных по ордену Св. Станислава денег производится с чиновников и других лиц, состоящих на службе, их начальствами, вычетом из получаемого каждым жалованья, из третного при первой выдаче оного, а из месячного в течение первых четырех месяцев от вручения орденского знака» [III., ст. 642, с. 135]. Тем более что следовало учитывать: такое награждение никак не могло обойтись без достойного «вспрыска», а на это всякому свежему кавалеру опять же требовались деньги...

Ещё одной серьёзной проблемой, которая непосредственно касалась В.А. Городцева (как батальонного адъютанта и как «хозяина» нескольких команд), было размещение Фанагорийского полка в Рязани. Так, согласно «Краткому квартирному расписанию», все команды Василия Алексеевича (и, кроме того,

ещё две команды - 1) учебная и 2) сигналистов и барабанщиков, которая через некоторое время была переподчинена одному из полковых субалтернов) располагались к началу 1890-х гг. в одном, хотелось бы надеяться, достаточно поместительном доме по Астраханской улице [278а]. Следует отметить, что за время пребывания в Рязани гренадер-фанагорийцев вопрос об их квартирном расположении так и не был окончательно решён. Что уж говорить про отдельные команды, когда даже штаб полка помещался все эти годы не в собственном, но в частном доме - в доме некоего Турбина по Почтовой улице [ib., л. 171 об.).

Разумеется, такое положение дел очень беспокоило командование. Ещё в январе 1883 г. начальник 3-й гренадерской дивизии информировал командира полка полковника Л.Ф. Савицкого: «Квартирное размещение полка в Рязани неудовлетворительно... На сношение моё с Рязанским Губернатором получено уведомление, что со стороны Его Превосходительства приняты меры к побуждению Городской Управы к удовлетворению законного требования полка и при отказе со стороны Управы (судя по всему, подобные отказы со стороны органов местного самоуправления стали для наших военных к тому времени уже привычны¬ми. - А.Ж.) будет составлена смешанная Комиссия для осмотра помещений. Предлагаю с Вашей стороны на ближайшее настояние к приведению в скорейшее исполнение мер, предложенных Губернатором Городской Управе и при замедлении с её стороны донести мне» [366, л. 206-207].

Дело, однако, осложнялось тем, что 11 -й гренадерский Фанагорийский полк был далеко не единственной в Рязани воинской частью. В 1880-е гг. скромная, уютная Рязань не в меньшей, пожалуй, степени, чем сейчас, представляла из себя город военных. Помимо фанагорийцев, здесь стояла дивизионная артиллерия - 3-я гренадерская артиллерийская бригада, а также 1-я бригада кавалерийского запаса. Кроме того, здесь же, в Рязани, дислоцировались 77-й резервный пехотный батальон, «назначение которого было первоначальное обучение рекрут, поступающих ежегодно для укомплектования войск» [632, с. 35], и Рязанская конвойная команда, которая находилась в двойном подчинении - Министерства Внутренних Дел и Военного Ведомства [382, с. 93-96; 80, с. 367-376]. Очевидно, что разместить в столь небольшом городе, как Рязань, всю эту массу воинов было действительно очень трудно.

Кое-что, однако, делать удавалось, и совершавшиеся персмены производили на начальство явно благоприятное впечатление. Вот что, в частности, писал в одной из официальных бумаг, направленных в Рязань в начале 1889 г., тогдашний исправляющий должность командира 2-й бригады 3-й гренадерской дивизии генерал-лейтенант Бискупский. «В первой половине декабря месяца 1888 г., по приказанию Начальника Дивизии, вверенный Вашему Высокоблагородию полк был осмотрен мною инспекторским смотром. <...> Вообще во всех строевых ротах наруж¬ный вид людей здоровый, бодрый, выправка молодецкая. <...>

Размещение полка. Все роты полка и все собранные при полку команды размещены прекрасно, за исключением 6-й роты, которая занимает дом не совсем удобный. Вообще в этом отношении полком в последнее время сделано все возможное, так что, можно сказать, все лучшие и здоровые дома города заняты полком.

Полковая канцелярия помещена широко и удобно, но в день моего посещения замечено было в канцелярии домашняя нечистота (грамматические шероховатости оригинала здесь и далее я сохранил соответственно подлинному тексту. - А.Ж.): не выметено, полы нечисты. Кроме того, комнаты, в которых живут писаря, можно было убрать по удобнее, особенно в виду блестящего размещения всего полка. Помещение для учебной полковой команды желательно было бы несколько расширить.

Помещение для полкового лазарета и околодка (правильнее "околоток", но, возможно, так, через "д", в то время писали. Согласно В.И. Далю, околоток -это не только городское пред¬местье; "перевязочные и легкие больные, выздоравливающие или слабые, числятся не в лазарете, а при полку, в околотке; они свободны от службы, являются ежедень ко врачу, но ходят в полковой, небольничной одежде, и на них не идет больничных харчей" [136, II, с. 665]. -А.Ж.) очень удобное, но надо бы средствами полка несколько освежать комнаты лазарета, именно: поставить зелень в палатах и тому подобное, так как в настоящем виде лазарет выглядит сумрачно.

Вещевой полковой цейхгауз (на Астраханской улице. -А Ж.) удобен. Помещение для запасных винтовок отличное. Конюшни для подъемных лошадей хорошие. Мастерские размещены очень хорошо и мастеровые помещены очень удобно и чисто. Ротные цейхгаузы удобны и просторны; кухни и пекарни везде сухи, просторны. Полковая гауптвахта и карцеры устроены по установленному правильно; обоз помещен удобно и безопасно; пороховой погреб (на Касимовской дороге. -А.Ж.) также. Помещение для Офицерского Собрания превосходное, желать в этом отношении больше нечего.

Наконец, что делает особенную честь полку, так это устройство в настоящем году (1888 г. - А.Ж.) полковой церкви. Полковая церковь достаточно обширна, светла, отличается притом трудно доступным для наших средств благолепием и подобающим церкви блестящим видом» [229]. Разумеется, тогдашний командир фанагорийцев полковник Николай Николаевич Вишневский таким мнением начальства о своём полку был весьма доволен. От себя добавлю, что полковой храм был, в значительной его части, устроен тогда на пожертвования старосты этой церкви, местного купца Николая Ивановича Селиванова.

В заключение этой главы следует, пожалуй, сказать несколько слов о том человека, под чьим непосредственным руко¬водством В.А. Городцев находился тогда, когда приступил к научным занятиям. И сделать это тем приятнее, что, как можно видеть из Прил. 15, ближайший начальник В.А. Городцева, командир батальона, бывший при первых шагах его археологической изыскательности, - личность, безусловно, замечательная. Питомец славного Аракчеевского Кадетского Корпуса, который дал стране немало видных деятелей [133; 156; 303], а затем «павлон», т. е. окончивший не менее славное Павловское Военное Училище, одно из лучших военно-учебных заведений России, Лев Викентиевич Нижевский всю четверть века своей строевой жизни провёл в 11-м гренадерском Фанагорийском полку. Здесь он стал героем Русско-турецкой войны 1877-1878 гг., участником сражения под Плевной и зимнего перехода через Балканы; здесь он прошёл скромный, достойный путь русского пехотного офицера - от субалтерна до командира батальона; здесь он создал семейство - столь же многочисленное, как и у В.А. Городцева. И так же, как сам В.А. Городцев, начальник его был чело¬век весьма недостаточный, ибо не только не имел недвижимого имущества, но и женился, подобно своему подчинённому, лишь и тут же по миновании брачно-возрастного ценза. Достоинства Л.В. Нижевского были очевидны: всего через год по прибытии в полк он назначается батальонным адъютантом, заведует полковой учебной командой, а через 5 лет службы в полку становится командиром роты. Можно не сомневаться, что Николаевская Академия Генерального Штаба, если бы Лев Викентиевич смог до неё добраться, наверняка открыла бы перед ним блестящую генеральскую карьеру.

Впрочем, гораздо более яркую страницу в историю русской армии вписали дети Льва Викентиевича, и прежде всего Роберт, который в начале XX в. испытывал многие русские дирижабли и самолёты, в том числе первый в мире тяжёлый бомбардировщик «Илья Муромец» конструкции И.И. Сикорского, а также разработал первое в России наставление по службе с управляемыми аэростатами. В 1914 г. штабс-капитан Р.Л. Нижевский назначается командиром военного дирижабля «Альбатрос» на беспримерный по замыслу перелёт по маршруту С.-Петербург -Владивосток. К лету трасса перелёта была подготовлена до Омска включительно, однако с началом войны проект был оставлен и впоследствии забыт.

На фронте Роберт Львович Нижевский успешно командовал дирижаблем «Астра», а затем - одним из бомбардировщиков «Илья Муромец». Позднее Р.Л. Нижевский возглавил на Румынском фронте 4-й (который в августе 1917 г. переименовали в 1-й) Отряд Боевых Кораблей, причём лично совершил подавляюще большую часть боевых вылетов в составе этого отряда. Но, к сожалению, на следующий год он попал в довольно глупое политическое положение, став начальником Эскадры Воздушных Кораблей при гетмане Скоропадском; на «Муромцах» же Р.Л. Нижевский служил впоследствии и в Белой армии [633, с. 19, 25, 42-44, 52]. В Париже, где Роберт Львович естественным образом оказался после Гражданской войны, раскрылся ещё один его талант: он помогал своей супруге Вере Александровне (старшей дочери создателя и первого руководителя русского боевого воздухоплавания генерала А.М. Кованько) реставрировать и писать иконы для православных храмов Парижа.

Не менее замечательной оказалась служба старшего брата Роберта, Виктора. Еще в 1903 г. он окончил офицерский класс Учебного Воздухоплавательного Парка; в Русско-японскую и Первую мировую войны, а также между ними много летал на аэростатах, дирижаблях и аэропланах, участвовал в испытательной работе, был крайним по времени начальником Полевого Управления Авиации и Воздухоплавания при штабе Верховного Главнокомандующего (причём в самый тяжёлый для нашей армии период, с декабря 1917 по апрель 1918 г.). Впоследствии В.Л. Нижевский становится одним из ведущих организаторов советского воздухоплавания. В январе 1921 г. он испытывает дирижабль «Красная Звезда» (восстановленная «Астра»), в но¬ябре 1923 г. - второй советский дирижабль «VI-й Октябрь», в ию¬не 1925 г. - третий, «Московский химик-резинщик» («Красный калошник-галошник», как ехидно переиначивали тогда в обиходе имя этого аппарата [216, № 21], а в апреле 1931 г. - «В-1», первый серийный дирижабль советской постройки. В 1926 г. Э.Л. Нижевский командовал ротой, которая принимала дири¬жабль «Норвегия» перед полётом на Северный полюс, а на па¬радах 1 мая и 7 ноября 1932 г. пилотировал флагманский «В-1» кильватерных колонн дирижаблей, которые проходили над Красной площадью [37, с. 129-136; 238, с. 84; 377, с. 392-400]. Можно не сомневаться, что уже маститый на то время археолог, действительный член Императорского Московского Археологического Общества, а затем и профессор Московского университета В.А. Городцев с гордостью следил за героическими деяниями сыновей своего давнего батальонного командира.

Ист.: «Василий Алексеевич Городцев в рязанский период его жизни, службы и научной деятельности: монография» / А.В. Жук. - Омск: Изд-во ОмГУ, 2005. - Стр.85-227.