Из глубин веков идет мудрое и прекрасное устное народное творчество. В нем запечатлены думы и чаяния далеких предков, их мировоззрение, обычаи и нравы. И еще, фольклор - это учитель нравственности и этики, добра и справедливости. Весьма своеобразен могучий и певучий язык фольклорных произведений. В устном творчестве отразились разные исторические события и взаимные связи веками живших по соседству народов. Чем теснее и длительнее были их контакты, тем становились теснее и разностороннее их взаимные фольклорные связи. Тут достаточно сослаться на нартский эпос, который имеется у многих народов Северного Кавказа и гордо именуется Нартиадой.

Но связи народов Кавказа выходили далеко за рамки региона. Например, имеются данные, позволяющие говорить о наличии общения русских и северокавказских народов еще со времен Киевской Руси. В доказательство этого достаточно обратиться к глубоко научному труду профессора Дошлуко Мальсагова "О некоторых непонятных местах в "Слове о полку Игореве". Возможно, что кое-что из этого исследования все же остается в рамках предположений и догадок. В науке без этого не обойтись, но большая часть приводимого материала сомнений в своей подлинности не вызывает. И еще одно большое достоинство научного труда Д. Мальсагова в том, что он дает отповедь скептикам, подвергающим сомнению подлинность величайшего памятника древнерусской словесности.

Весьма интересно и полезно выявить специфические общности сходства фольклора русских, ингушей и др. народов. Так, в ингушском фольклоре имеется следующий устойчивый и очень древний сюжет - нарты и их предводитель Сеска-Солса останавливаются ночевать у отдаленно живущей старухи - вдовы, которая кормит богатырей пищей, оставшейся от "благодатных времен". Пища эта почти неиссякаемая. Интересно отметить, что этот сюжет, типичный для ингушского и ряда других северокавказских народов, зафиксирован у русских известным писателем В. Г. Короленко. В его записях повествуется: "Пугачев с небольшим отрядом как-то спустился под землю к своей тетке, которая угостила их неистощающимся хлебом". Приведенный древний нартский сюжет, оставшийся как отголосок верований о мифическом "золотом веке", несомненно имелся и в Древней Руси, а позднейшее введение в традиционный сюжет имени популярного в народе Емельяна Пугачева весьма обычно для фольклора. Исследователь прошлого века В. Миллер, проанализировав былины о так называемых "старших" богатырях типа Святогора и нартские сказания северокавказцев, пришел к выводу о несомненном генетическом единстве образов древних эпических богатырей России и Северного Кавказа. А исследователь фольклорных связей народов Кавказа И. Тресков отмечал: "Испытали влияние северокавказских сказаний образы могущественных и суровых великанш русского эпоса (Баба Горинкина, Поляница и др.).

Подобное предположение возникает и относительно образа Святогора, а также некоторых других образов русского фольклора". Также представляет интерес близость весьма древнего мотива о рождении главного героя нартского эпоса Сеска-Солсы из камня с мотивом русских сказаний, повествующих о рождении богатыря Кремешка. Влияние русского фольклора на ингушский несомненно. Вот лишь некоторые примеры. Широко известна русская сказка про смекалистого солдата, который из топора сварил щи, обманув жадных хозяев. Точно такой же сюжет имеется и у ингушей. Различие здесь лишь в том, что в местной сказке солдат вместо топора варит зуб бороны. Всем известны русские пословицы: "Ученье свет, а неученье - тьма", "Терпи, казак, - атаманом будешь". Их калькулируют ингушские пословицы: "Дешар - сердало, цадешар - боадо", "Са техача салтечох эпсар хиннав". Несомненно, что эти пословицы, как и целый ряд иных, появились в ингушской среде с установлением тесных контактов с русским народом. Взаимные связи народов Кавказа и их связи с русским народом стали более тесными и взаимообогащающими после того, как Кавказ вошел в состав России. Как известно, ингуши стали активно тянуться к ней еще со времен Ивана Грозного, но окончательное юридическое оформление добровольного вхождения Ингушетии в состав России произошло в 1770 году. С этого времени в истории Ингушетии произошли значительные позитивные изменения во всех сферах ее жизнедеятельности.

Постепенно в Ингушетии стало развиваться светское образование на русском языке. Стали появляться из народной среды такие люди, как Чах Ахриев, Магомет Джабагиев, которые живо заинтересовались фольклором своего народа. Причем, второй из них сам создал свой алфавит ингушского языка и на нем же на родном языке записал героические и лирические песни своего народа. Особенно же хочется отметить ту большую работу по изучению местного фольклора, которую начали и проделывали ученые русской и иных национальностей. И сегодня фольклористы, историки и языковеды с благодарностью вспоминают имена российских ученых 18 - начала 20 вв. И. Гюльденштедта, А. Берже, Н. Грабовского, Т. Услара, Б. Долгата, М. Иванова, К. Харичкова и многих других, сумевших подняться выше тех порочных настроений и идей, апологетом которых выступала официозная наука той поры. В первые десятилетия после октябрьского переворота и гражданской войны совместно с выросшим и ставшим довольно многочисленным отрядом местных краеведов в ингушеведении плодотворно трудились русские ученые Н. Яковлев, Л. Семенов, В. Пожидаев, И. Щеблыкин, А. Генко, Е. Крупнов и др.

Основное достоинство их исследований - большое уважение к местному краю и его народу, значение же исследовательского наследия заключается в неоценимом вкладе в развитие местной науки Бландаря, их трудом устное народное творчество ингушей раскрывается как значительное творческое достижение и как ценный исторический источник. Особенно многое для развития ингушской науки, в том числе и фольклористики, сделали Л. Семенов и Е. Крупнов. Профессор Леонид Петрович Семенов был членом просветительного Ингушского литературного общества, одно время он руководил ингушским краеведческим музеем. От Ингушского НИИ краеведения им в конце 20-х - 30-х годах организовались археологические, фольклорно-этнографические экспедиции в горную Ингушетию. Результаты этих экспедиций им были опубликованы в первых четырех томах Ингушского НИИ. В 1963 г. Е. И. Крупновым были переизданы эти работы в книге "Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925 - 1932 годах". В своем предисловии к этой книге Е. Крупнов пишет: "Возглавляя в 20-30 годах нашего (20 - И.Д.) столетия экспедиции бывшего Ингушского научно-исследовательского института, Л. П. Семенов основательно обследовал отдельные нагорные районы Ингушетии. Эти работы, проводившиеся им систематически из года в год, осуществлялись комплексным изучением средневековых памятников и ознаменовались важнейшими научными достижениями".

По материалам этих экспедиций Л. Семенов подверг научному изучению древнюю ингушскую башенную архитектуру, святилища и храмы, верования ингушей, древние циклопические постройки, фаллические памятники, мавзолей Борга-каш и многое другое. Говоря обо всем этом, Е. Крупнов отметил: "Изучение всех этих памятников автор (Л. Семенов - И.Д.) осуществил на широком фоне сравнительного материала смежных областей, что позволило ему прийти к ряду важных выводов". Например, Л. Семенов, производя археологические раскопки, обнаружил в Ингушетии оригинальной формы височные кольца. Нигде более в регионе подобные кольца не были найдены. О них Л. Семенов пишет: "Изделия эти представляют большую археологическую ценность, так как имеют заметное сходство с височными кольцами вятичей; от вятических они отличаются меньшей изысканностью и числом лопастей ( 8 вместо 7).А. В. Арциховский датирует вятические семилопастные кольца эпохой 12-13 вв." Л. Семенов, ссылаясь на А. Арциховского, отмечая несомненную близость ингушских колец с кольцами вятичей, говорит о культурных сношениях этих двух народов еще в 12 -14 вв. Проводя свои археологические и этнографические разыскания, Л. Семенов попутно интересовался фольклором.

В особенности его внимание привлекли предания. В 1927 году от Бибо Ахриева, от некого Матиева и от кузнеца селения Духаргашт Л. Семенов записал интересное во многих отношениях предание о роде Дударовых: "Дударов был родом из селения Кий. Обладая редкой отвагой, силой воли и властолюбием, он не уживался с местным населением, постоянно враждовал с ним. Теснимый ингушами, он, с небольшой наемной дружиной, переселялся из одного места в другое и вот, покинув Ассинское ущелье, укрепился в Мецхальском обществе, близ аула Харпе. Здесь, у подножия утеса, на котором расположен этот аул, он воздвиг крепкий замок, подчинил себе ближайшие селения и брал с них дань - по одному бревну с каждого воза дров, проезжавшего мимо него. Один юноша приехал из Галгая в Харпе погостить к своему дяде. Дударов, пользуясь отсутствием родственников этого юноши, взял его в плен и заковал в цепи. Во владение Дударова зашла с какой-то просьбой женщина из Харпе. Хозяина в это время не было дома. Пленнику удалось обмолвиться с нею несколькими словами. Он сказал ей: "Передай харпиевцам, что меня повезут продавать в рабство.

Когда будем ехать в долине, я закричу, подражая крику черного ворона". Женщина передала это родственникам пленника. Те устроили засаду. Когда сыновья Дударова везли юношу по долине, он крикнул, подражая крику черного ворона, Харпиевцы напали на сыновей Дударова, убили их и освободили пленника. Победители отрубили головы врагам и на следующий день утром крикнули Дударову с вершины: "Дударов, смотри, вот козлиные головы!" В это время Дударов стоял возле своего замка, покуривая большую трубку. Головы сыновей покатились к ногам отца, одна из них упала в ручей и была унесена течением. Дударов ответил: "Не буду пить воду, смешанную с кровью моих детей". Он покинул замок, переселился в соседний аул Духаргишт и выстроил там башню.

Через некоторое время Дударов уехал в Ларе и вернулся с богатой добычей. Куштовым, проживавшим в этом ауле, он привез в дар быка, к хвосту которого был привязан осел, нагруженный щелком и золотом. Дударов побратался с Куштовыми и потом, с их помощью, напал на Харпе и взял в плен всех мужчин. После этого набега, опасаясь мести ингушей, Дударов переселился за Терек, в Осетию". И в Осетии Л. Семеновым были записаны предания о роде Дударовых. Весьма показательно, что выйдя из Ингушетии и влившись в осетинское Тагаурское общество, Дударовы уравнялись в нем с ведущими родами (алдарами) и сыграли большую роль, особенно в Дарьяльском ущелье, а также и в вопросах сближения края с Россией. Деятельность этого рода значительно расширялась за счет того, что у Дударовых были кровнородственные родовые братья как в Ингушетии так и в Осетии. Записывая осетинские предания, Л. Семенов сделал и такое интересное наблюдение: "Существует осетинское предание о том, что ингуши некогда жили в Куртатинском и Даргавском ущельях. Под натиском осетин, сражавшихся под предводительством легендарных героев Тага и Курта, и кабардинцев, надвигавшихся на ингушей с плоскости, последние отступили на восток - сначала в Санибанское ущелье, затем, через Чми, на правый берег Терека". Действительно, ингуши некогда жили в ущелье Саниба ( троица - по-грузински). Об этом свидетельствуют и исторические источники. У Чаха Ахриева сказано, что местом жительства ингушских нартов была Саниба.

Исходя из того, что сегодня Саниба административно входит в Осетию, ее некоторые ученые утверждают, что здесь речь идет об осетинских нартах. Это глубочайшее заблуждение. По Чаху Ахриеву ингушские нарты, живя в Санибе, тем самым жили в своей родной Ингушетии. Да, Санибанское (как и некоторые другие ущелья) было отторгнуто от ингушей, но память народная все же осталась незабвенной. И вышеприведенная цитата из Л. Семенова справедливое тому подтверждение. Экспедиции Л. Семенова нашли и обследовали циклопические постройки из больших камней близ аула Дошхакле и Карт. Об этих постройках Л. Семеновым были записаны мифологические предания о великанах дэвах. Исследователь справедливо отмечает наличие родства ингушской мифологии с мифологией народов Закавказья, Предней Азии. Между прочим, о глуповатых великанах дэвах сообщается и в родовом предании рода Баркинхоевых. Якобы его предок Барким и его сын вели упорную борьбу против дэвов до тех пор, пока все они не были уничтожены. В записях Л. Семенова имеется немало ссылок на предания, повествующие о миграционных процессах, происходивших между ингушами и грузинами. Особое его внимание привлекли предания, связанные с миграцией предков бацбийцев в Грузию. Вспоминается утверждение Н. Марра о том, что горные грузины (тушины, хевсуры, пшавы, мохевцы) являются потомками огрузиненных вайнахов. Так, Л. Семенов сообщает, что между хевсурами небольшими хуторами продолжали жить ингуши еще не до конца подвергшиеся ассимиляционным процессам, и даже называет среди них фамилию Ломрольговых.

Кстати, миграционные процессы шли как в Грузию, так и в Ингушетию. Любопытное предание в 1932 где записал Л. Семенов от жителя аула Салги Билала Эльджеркиева. В нем сообщается, что среди горных грузин жила ингушская фамилия Зауровых, которые хорошо знали обычное право и потому ингуши часто обращались к ним по разным спорным вопросам. Далее предание сообщает: "Как-то произошел такой случай. Один из Хамхоевых спал в поле. К нему подошел один из Тергимхоевых и, желая в шутку напугать его, изо всей силы ударил палкой оземь около головы спящего. Тот от неожиданности и испуга внезапно умер. Из-за этого между Хамхоевыми и Тергимхоевыми началась тяжба. Первые говорили, что Тергимхоев - виновник смерти члена рода Хамхоевых; Тергимхоевы считали, что обвиняемый не виновен, так как не коснулся спящего и ударил лишь о землю.

Тогда Хамхоевы обратились за помощью к Бекбузарову. Тот приехал из Хевсуретии и , расспросив об обстоятельствах дела, велел принести чашку с нетронутым кислым молоком, поставил ее на землю и попросил Тергимхоева, обвинявшегося в убийстве, сильно ударить палкой о землю, не задевая чашки. Тот ударил, и молоко в чашке треснуло. Тогда Бекбузаров сказал, что точно так же и у спящего Хамхоева должен был от сотрясения повредиться мозг, что и послужило причиной его смерти. Все присутствовавшие, в том числе и обвиняемый Тергимхоев, признали справедливость решения Бекбузарова. Тергимхоевы уплатили Хамхоевым то, что следовало отдать за убийство члена их фамилии. После того Бекбузаров попросил у жителей селения Хамхи маленький клочок земли, на котором можно было бы построить башню. Ему позволили, и он построил жилую башню. Спустя некоторое время Бекбузаров обратился к Хамхоевцам с просьбой дать ему еще небольшой клочок земли, чтобы он мог косить траву для своего скота.

Хамхоевцы не хотели исполнить этой просьбы. Бекбузаров обратился к народному суду, и тот признал требование Бекбузарова правильным, потому что если человек имеет целую башню, то ему для хозяйства нужна и земля. Так Безбузаров получил участок земли и навсегда переселился в Ингушетию". Обычное право ингушей в древности нигде не записывалось, а сохранялось в устной форме. Некоторые, обладая завидной памятью, хранили в своих головах "законы" обычного права, особенно этим славились мелхитинцы и майстинцы. Знание народных обычаев давало человеку некоторые преимущества пред своими соплеменниками.

Именно воспользовавшись этим, Бекбузаров и обратился со "скромной" просьбой выделить ему всего-навсего небольшой клочок земли под башню, но про себя он имел в виду далеко идущую цель - обосноваться на земле Хамхоевых и получить себе надел земли. В этом ему, как видим, опять же помогло хорошее знание ингушского обычного права, которое гласит, как о том сказано в предании, "если человек имеет целую башню, то ему для хозяйства нужна и земля". Позднее в ингушском фольклоре был записан и опубликован подобный сюжет, только "судьею" в нем выступает умудренная жизненным опытом девушка. Бекбузаровы же сроднились с Хамхоевыми. Кстати, одним из потомков этого замечательного знатока обычного права был знаменитый генерал Сосламбек Бекбузаров. Об имевшем место в прошлом социальном неравенстве родов повествует следующее предание, записанное Л. Семеновым: "В старину жители селения Хули платили дань жителям селений Эгикал, Таргим и Салги.

Один из хулинцев, по имени Борз, не пожелал платить дани. Он был женат, но имел возлюбленную в селении Эрзи и временами посещал ее. Однажды в его отсутствие жители из Эгикала, Таргима и Салги сделали набег на Хули и взяли в плен его жену. Пастух Борза пошел в Эрзи известить об этом хозяина. Он встретил его у поселка Белхан и сообщил о случившемся. Борз, охваченный гневом при известии об этом оскорблении, ударом шашки убил пастуха; возвратившись в Хули, он убедился, что тот был прав. Тогда он удалился в башню Магой - джел. Враги осадили башню. Борз долго отражал их нападения, стреляя из лука, но вдруг у него порвалась тетива. Жена его, находившаяся в стане осаждаемых, успела ему крикнуть, что если он будет голоден, то найдет еду в своем правом кармане.

Эти слова имели скрытый смысл, так как она знала, что у мужа в том кармане спрятана запасная тетива, о чем он забыл. Борз понял намек, успел переменить тетиву и вновь стал отражать врагов; он разогнал их и освободил жену. С тех пор хулинцы перестали платить дань жителям других селений". Вариант этого предания был записан и позднее опубликован также и Е. Крупновым, когда он был участником экспедиций, проводивших Л. Семеновым. Сюжет этого предания имеет международное хождение и принадлежит к так называемым "бродячим сюжетам". Это позволяет усомниться в подлинности изложенных событий. И все же это предание запечатлело, во-первых, что в Ингушетии имело место неравенство родов, а во-вторых, в фольклорной форме показана социальная борьба на этом фоне. Сам Борз - личность историческая и от него идет целый ингушский род Борзовых.

О Борзе пишет и Чах Ахриев, у которого сообщается, что Борзовы являлись в ауле Хули жреческим сословием при поклонениях Тамаж-ерду. Л. Семенов был первым ученым, взявшим на себя труд по изучению ингушского фольклора. Ему посвящены его работы: "К вопросу о мировых мотивах в фольклоре ингушей и чеченцев", "Нартские памятники в фольклоре ингушей и осетин", "Ингушская и чеченская" народная словесность", "Фригийские мотивы в древней ингушской культуре". Наукою давно установлено, что по фольклорным связям народов можно судить о степени имевших место контактов. Статья Л. Семенова "К вопросу о мировых мотивах в фольклоре ингушей и чеченцев" ценна прежде всего тем, что она доказывает культурно-этнографические связи далеких предков ингушей с древними народами Передней Азии. Например, со ссылкой на Н. Я. Марра Л. Семенов пишет о древневавилонской богине неба - воды - дождя - плодородия Иштар и приходит к выводу: "Не трудно подметить ряд характерных черт, сближающих Иштар с местным божеством Тушоли, символизирующим плодородие", - и далее он пишет: "Культ Тушоли (Иштари) заключает в себе, как видим, пережитки тотемизма (удод) и матриархата (плодородие, дождь).

К образу дождя, влаги приближается и другое ингушское божество Хинана (Мать вод), также являющееся отзвуком матриархата". Касаясь анализа сказания о Калой-канте, Л. Семенов обнаруживает в нем параллели с древневавилонской (идущей от шумер) поэмой о Гильгамеше. Герой этой поэмы, как и ингушский Калой-кант, путем обольщения врагами лишается своей телесной силы. Одновременно с обобщенным Калой-кантом Л. Семенов сближает и другого древнего героя - библейского Самсона. Также прослеживается связь этого ингушского мотива со средневековым романом "Тристан и Изольда". Широкую общемировую известность приобрела древнегреческая поэма о похождениях хитроумного Одиссея. Особой известностью из этой поэмы пользуется рассказ о том, как Одиссей избежал смертельной опасности со стороны циклопа Полифема.

Едва ли не полное тождество с этим рассказом Л. Семенов видит в ингушском сказании, записанном Б. Далгатом. В кратком пересказе его содержание сводится к следующему: семеро братьев, считая себя сильнее всех на свете, повстречали одноглазого великана - пастуха. Со страха они спрятались в лошадиный череп. Великан надел его на палку и, принеся в свою пещеру, изжарил шестерых, съел их и заснул, оставив седьмого в живых себе на завтрак. Ночью он, этот седьмой, шампуром выкалывает единственный глаз великана, а утром, накинув на себя шкуру козла, незамеченным покидает пещеру. Погнав стадо великана, он имел неосторожность крикнуть ему: "Ты съел моих шестерых братьев, но я спасся и лишил тебя глаза, отомстив тебе хоть сколько-нибудь". Великан на звук его голоса бросил скалу и тем самым лишил его одной руки и одного глаза. Мораль сказания выражена в словах: "Не считайте себя сильнее всех на свете".

Как видно, ингушский сюжет вплоть до некоторых деталей идентичен древнегреческому, но дополнен четко и ясно определенной моралью. В разных вариантах сюжет этот встречается и у других северокавказских народов. В гомеровской Одиссее есть и другой мотив: Одиссей узнается тем, что только он один смог натянуть лук. Л. Семенов обнаруживает этот мотив в ингушском фольклоре и приводит запись "Сказания про Хидыр Мирзу". Фрагмент из которого повествует о нижеследующем: "Когда Хидыр Мирза состарился, сыновья его поженились, а к нему потеряли должный почет и уважение, он не вытерпел такого унижения и отправился к своему присяжному брату, предку нынешней осетинской фамилии Тугановых. В то время присяжного брата его не было дома, а были у него кабардинские гости. В том доме находился лук, подаренный Хидыр Мирзой еще в молодости своему присяжному брату. Кабардинцы, не обращая никакого внимания на пришедшего старика, жалкого на вид, стали натягивать лук, но никто из них не мог этого сделать.

Тогда Хидыр Мирза сказал: "Подайте мне сюда". Кабардинцы засмеялись, сказав: "Ну - те, подайте ему, посмотрим", - и подали лук Хидыр Мирзе. Мирза натянул лук, как следует, не спеша, и выпустил стрелу в перекладину. Стрела, пробив перекладину, наполовину вонзилась в потолок. Тогда кабардинцы, объятые ужасом, с удивлением стали смотреть на старика. После этого Хидыр Мирза положил лук на место, сказав: "Да будешь ты на счастье тому, кому подарен!" Как только известили гостей о приезде хозяина дома, все кабардинцы отправились к нему навстречу. После первых приветствий они сказали ему, что не могли натянуть лука, а какой-то дряхлый старик натянул и, пробив потолок стрелой, положил лук на место, промолвив: "Да будешь на счастье тому, кому ты подарен!" "А, это мой присяжный брат Хидыр Мирза", - сказал он и поскакал домой". Л. Семенов далее обнаруживает целый ряд других параллелей ингушского фольклора с фольклором других народов. В этой же статье Л. Семенов также выступает против авторов А. Аршаруни и С. Гайкуни, которые, лишь поверхностно ознакомившись с жизнью ингушей, взяли на себя смелость в книжонке "По Ингушетии" (Москва, 1931 г.) заявить, что "ингушский народный сказ беден".

В противовес этим авторам Л. Семенов, хорошо изучивший местный фольклор, прямо заявил: "В отношении содержания, изобразительных средств, композиционных приемов чечено - ингушский фольклор чрезвычайно богат". Во времена древней Греции существовало довольно развитое государство Фригия. Расположено оно было на северо - западе современной Турции (в ее азиатской части). Уровень развития этого государства был не ниже, если не выше, его соседки Греции. Казалось бы, между Ингушетией и Фригией лежат тысячи километров и многие сотни веков, и все же, прозорливый ученый Л. Семенов и тут нашел точки соприкосновения двух культур, ингушской и фригийской, результатом чего явилась его работа "Фригийские мотивы в древней ингушской культуре". В ней автор предварительно сообщает: "Ингушетия, находясь в средней части Северного Кавказа, замкнутая в глубоких ущельях, не была, однако, отрезана от культурного мира. Близ ее территории проходит путь, соединяющий Северный Кавказ с Закавказьем (нынешняя Военно-Грузинская дорога).

По этому пути шли караваны купцов, полчища завоевателей - арабов, монголов и других. Ингушетию связывали с Грузией вполне доступные перевальные тропы по рекам Арамхи и Асса. Ингушетия имела широкие сношения с южной окраиной Древней Руси и с греческими колониями Причерноморья". К такому выводу Л. Семенов пришел в результате накопления огромного археологического материала в период проводившихся им комплексных научных экспедиций 20-30 годов 20 века. Этот вывод компетентного ученого весьма важен как сам по себе, так и в свете оппонирования тем некоторым авторам, которые в горах Кавказских видели некую тюрьму, узниками которой якобы были горцы, в частности, ингуши, также этот вывод позволяет Л. Семенову протянуть связующие нити от Ингушетии в отдаленные регионы. Есть небольшое ингушское нартское сказание "Как родился Сеска-Солса". Оно повествует: "Одна девушка доила коров.

Близ того места, где она доила, лежал синий камень. Молодой человек, любивший эту девушку, сел на этот камень, и, глядя на нее, пришел в возбуждение, отчего с ним произошло что-то; и от этого в камне образовался зародыш Сеска - Солсы. Об этом узнала святая женщина Сели Сата, она разбила камень и взяла оттуда Сеска - Солсу". С этим ингушским сказанием, с ярко выраженными мифологическими чертами, Л. Семенов сопоставляет древний миф о фригийской богине Кибеле. Ссылаясь на древних авторов Павзания, Арнобия, Тимофея, Л. Семенов повествует: "На фригийской границе был горный хребет Агбус. Там из камня произошла Кибела. Зевс долго тщетно домогался ее любви и, потерпев неудачу, пролил свое семя в скалу, которая родила ужасное двуполое существо Агдистис". Сопоставляя явно родственные между собою мотивы ингушей и древних фригийцев, Л. Семенов приходит к неизбежному выводу: "В этих мотивах, - как во фригийских, так и в ингушских, - явно заметен культ камней. По представлениям ингушей и осетин, происхождение нартов из камня свидетельствует об их необычайной физической силе и крепости.

Описывая подвиги нартов, нартские певцы постоянно упоминают о камнях, скалах, монументальных каменных сооружениях. Особенно богаты этими подробностями сказания о знаменитом нарте Сеска-Солса". В языческой религии многих народов древности были весьма популярными мифы о нисхождении некоего божества в потусторонний (подземный) мир мертвых. Обычно эти божества олицетворяли собою умирающую (осенью) и воскресающую (весною) природу. То есть, когда божество уходило в мир мертвых, то и природа "умирала" (наступала зима), но когда оно возвращалось, - природа "оживала" (наступала весна). Анализируя ингушскую мифологию и сравнивая ее с верованиями древних, в их числе и фригийцев, Л. Семенов также приходит к выводу: "Мотив сошествия в загробный мир, получивший большое развитие в языческой поэзии (легенды об Иштари и Таммузе, об Одиссее и др.) и христианской, был, как видим, известен нахскому эпосу. Совершенно очевидно, что нарт Батыг - Шертга означает божество, периодически умирающее и воскресающее. Это сближает ингушского героя (божества) с фригийским богом Аттисом, возлюбленным Кибелы, у которой так много общих черт с богиней Тушоли: обе символизировали в представлении своего народа плодородие и материнство, были очень популярны, имели особые святилища, особо почитавшиеся женщинами".

Еще в 1638 году русское посольство, проходя через горную Ингушетию, отметило: "Дома у них каменные, выстроены в горах; мужчины одеты по - черкесски, а женщины носят на головах рога в пол - аршина". О подобном ингушском колпаке писал позже и исследователь Клапрот в своем труде "Путешествие по горам Кавказа и в Грузию". Послы и Клапрот имели в виду, как отмечает Л. Семенов, ингушский женский головной убор "курхарс". Исследователь также отмечает, что подобного головного убора не зафиксировано ни у одного другого кавказского народа. Но, делая открытие, Л. Семенов находит идентичный колпак у древних фригийцев. Им даже приводится иллюстрация богини в этом своеобразном колпаке. До сих пор ни один исследователь не смог объяснить, почему наличие колпака - курхарса являлось исключительной особенностью ингушей. Исследование же Л. Семенова проливает кое - какой свет на этот вопрос. Оказывается, фригийский колпак красного цвета в древнем Риме и Греции носили свободные, ни от кого не зависящие люди, и таким образом этот колпак сам являлся символом свободы, которую ингуши ценили превыше всего, и возможно этим и объясняется наличие этого символа у них.

Представляет интерес заключение Л. Семенова к своей статье:

"Напомним, наконец, в итоге, что ингушская культура формировалась и развивалась не в изолированной обстановке, а в общении с другими народами - ближайшими к ней и отдаленными. К настоящему времени имеется материал для освещения связей ингушской культуры с культурой Грузии, Хевсурии, Северной Осетии, с древней Грецией, с древней Русью".

Отметив, что имеется материал, позволяющий написать об этих связях, Л. Семенов далее не смог пойти, и первопричина тут кроется в депортации ингушского народа.

"Нартские памятники в фольклоре ингушей и осетин", - так называется небольшая статья Л. Семенова, посвященная фольклорным взаимосвязям двух соседствующих народов, в традиционной культуре которых много общих черт. Л. Семенов касается весьма важной даже для сегодняшней науки о нартах проблемы - что же означает сам термин "нарт". Тут им приводятся предположения Л. Лопатинского о том, что слово "нарт" восходит к иранскому языку и оно созвучно армянскому "мард" (человек) и сванскому "мар" в том же значении. Также упоминается предположение А. Грена, что корень слова "нарт" якобы надо искать в казикумыкском (даргинском) языке.

Упомянуто тут и предположение М. Туганова, что слово "нарт" на осетинском языке якобы означает "наш огонь или наша присяга". И, наконец, назван В. Рклицкий, который видит тут в основе иранизм "нар" - человек. Необходимо отметить, что все вышеизложенное также приводится в труде В. Абаева, посвященному осетинскому нартскому эпосу, изданному по прошествии пятнадцати лет, в 1945 году, без всякой ссылки на Л. Семенова. В этой же статье Л. Семенов далее пишет:

"В ингушском и осетинском эпосе нередко находим упоминания о том, что ингуши жили некогда в Осетии, а осетины - в Ингушетии".

Однако, это сообщение во второй его части не было автором подкреплено примерами.

Ингушская фольклористика, в подлинно научном ее понимании, восходит к Л. Семенову и его труду "Ингушская и чеченская народная словесность. Библиографический очерк". Впервые в этой работе Л. Семенов дает свою периодизацию изучения фольклора народов Северного Кавказа. Первый ее этап охватывает 18 век и первую половину 19 века. Временные рамки второго этапа - 60-е годы 19 века - 1917 год. Третий этап приходится на годы советской власти. Затем исследователем приводится библиография всех известных публикаций по местному фольклору. Библиография сопровождается комментариями. Впервые именно Л. Семенов обратился к ингушским преданиям. По этому фольклорному жанру имелись некоторые текстовые публикации, однако они совершенно не были ни кем исследованы. Л. Семенов пишет:

"Прошлое аулов и отдельных родов чрезвычайно интересует ингушей и чеченцев. Существуют легенды о возникновении или гибели различных плоскостных и горных селений; в частности, и ныне очень популярна традиционная легенда о построении аулов Ассинского ущелья - Эгикал, Таргим и Хамхи. Предания, повествуют также о построении старинных башен, храмов, склепов. В связи с этим ингуши и чеченцы упоминают о неизвестных народах, живших в горах в незапамятную старину".

Уделил внимание исследователь и ингушским мифам. Известно, в связи с поздним принятием ислама ингушами у них были еще свежи в памяти мифы, связанные с их доисламскими верованиями. Мифы эти записывали Чах Ахриев, Башир Далгат. Их сведения дополняет своими изысканиями и Л. Семенов. Ингушские мифологические божества он делит на высших и низших и далее пишет:

"Таковы, например, громовержец Сели, Селиат (СелаIад - И.Д.) (лук Сели, радуга), Сели - хашк (головешка - Сели, молния), Хинана (мать вод), Гань - ерда (покровитель деторождения), Мелер - ерд (покровитель плодородия), Елта (покровитель охотников), Дардза - нянальк (мать вьюг), алмас (лесное существо, враждебное человеку), убур (злое существо, вроде вампира), Гешиб (дух, подобный лешему) и др."

Этот список можно было бы продолжить: Тушоли (богиня плодородия и деторождения), Миха - нана (мать ветров), У-нана (мать заразных болезней), Мехка-нана (мать страны), Болам - дяла (бог путников) и др. В особый раздел ингушской мифологии Л. Семенов выделяет космогонические мифы. Тематика ингушской мифологии очерчена им следующим образом: "о создании земли, о море, тумане, громе, молнии, дожде, небе, солнце, звездах, а также мотивы иного порядка - о загробном мире, об убитых молнией, о чудодейственных костях, вызывающих дождь, о происхождении леса, о происхождении отдельных растений: конопли, табака, кукурузы, о происхождении меры для хлеба".

В этом своем научном труде о нашем фольклоре Л. Семенов делает попытки увязать его с произведениями Пушкина, Лермонтова, Толстого и других. Так, Л. Семенов приводит отрывок из Лермонтовского "Измаил - Бея":

Темны преданья их. Старик - чеченец,

Хребтов Казбека бедный уроженец,

Когда меня чрез горы провожал

Про старину мне повесть рассказал.

И под столетней, мшистою скалою

Сидел чечен однажды предо мною;

Как серая скала, седой старик,

Задумавшись, главой своей поник...

Известно, что в те времена, начала 19 века и позже, для русских авторов все горцы представали как бы на одно лицо. Отсюда шла и путаница в их этнических наименованиях. Горцев, независимо от их национальной принадлежности, именовали то "татарами", то "лезгинами", то "черкесами" и т.д. Особенная же путаница происходила между чеченцами и ингушами из-за относительной близости их языков. Конечно же, в этом приведенном отрывке Лермонтов писал про ингуша. "Хребтов Казбека уроженцами" были ингуши из аула Гвилети, лежащего прямо напротив Казбека у его подошвы.

Жители аула Гвилети, которых называли гвилетцами (гелатхой - по-ингушски) были провожатыми по Военно - Грузинской дороге и первовосходителями на гору Казбек, на нее же они сопровождали разных альпинистов. Первым восходителем на Казбек был Соси Бузуртанов из Гвилети. На середине склона Казбека гвилетцами даже был воздвигнут каменный домик, в котором альпинисты могли бы укрываться при перемене погоды. Помимо всего прочего гвилетцы рассказывали путникам местные мифы и легенды. Таким образом и сам Лермонтов имел беседу с гвилетцем - Казбека уроженцем, когда проезжал по Военно - Грузинской дороге.

Перу Л. Семенова принадлежит и первое исследование жизни и творчества Чаха Ахриева, которое называется "Чах Ахриев - первый ингушский краевед". Благодаря Л. Семенову, нам стали известны многие биографические сведения из жизни Чаха Ахриева. Подвергнув анализу творческое наследие первого ингушского ученого, Л. Семенов делает следующее о нем заключение:

"Он (Ч. Ахриев - И. Д.) уделяет внимание далекому прошлому своего края, и его настоящему. Все его заметки и статьи очень содержательны, обнаруживают прекрасное знакомство автора с духом страны, с особенностями ее своеобразного быта и древней культуры.

У него было подлинное исследовательское чутье. Он подбирал материал не случайного характера. Его описания точны, выводы осторожны и основаны, большею частью, на фактических данных".

Как сказано, Л. Семенов регулярно проводил и возглавлял археолого-этнографические и фольклорные экспедиции в горную Ингушетию. В составе его экспедиций принимали участие Хаджи - Бекир Ахриев (художник и переводчик), И. Щеблыкин (архитектор и этнограф), профессор И. Бороздин, студент Горского сельхозинститута А. Шадиев. Все они были покорены чудесной природой и величественной архитектурой горной Ингушетии. Собранные ими археологические и фольклорно - этнографические материалы представляют большую научную ценность. К сожалению, большая часть материала собранного экспедициями Л. Семенова в горной Ингушетии, была расхищена после депортации 1944 года и в период военных действий в Грозном в 90-х годах 20 века. Будучи еще студентом этнологического отделения МГУ, Евгений Иванович Крупнов начал принимать участие в экспедициях Л. Семенова. После окончания учебы он принимал участие в них уже в качестве дипломированного археолога. Много позднее Е. Крупнов стал ведущим ученым кавказоведом. Его объемная монография "Древняя история Северного Кавказа" послужила тому, что ее автору была присуждена Ленинская премия - самая высшая премия в СССР. Но научный свой путь Е. Крупнов начинал именно с экспедицией в горную Ингушетию. Много позднее, в 1971 году издавая глубоко научную монографию "Средневековая Ингушетия", в ее предисловии Е. Крупнов с большой теплотой так отозвался об Ингушетии и ее народе:

"Публикацией этой работы я выполняю, правда с большим опозданием, свой долг перед кавказоведением и в первую очередь перед ингушским народом. Историей и культурой этого народа я заинтересовался еще будучи студентом МГУ и участвуя в 1928 - 1930гг. в археолого-этнографических экспедициях, возглавляемых профессором Л. П. Семеновым".

Помимо своих историко-археологических разысканий Е. Крупнов живо интересовался ингушским фольклором. Так, в 1968 г. в Археолого-этнографическом сборнике (Т. II, Грозный, 1968) он опубликовал весьма интересные по содержанию (ингушские) одно нартское сказание и три предания. К ним он от себя сделал небольшое вступление- "Несколько ингушских народных сказаний". Как свидетельствует сам Е. Крупнов, записи фольклорных произведений им осуществлялись, когда устанавливалась непогода и археологические раскопки производить было невозможно. Записи он производил в аулах Эгикал, Салги, Шуан. Все фольклорные тексты ему переводил постоянный участник экспедиций Хаджи - Бекир Ахриев.

Первая из записей называется "Сказание о Сеска-Солсе":

"В далекие теперь забытые времена в горах Ингушетии жил могучий богатырь, нарт Сеска-Солса. Он пользовался славой и большим уважением всего народа за свой ум, силу, храбрость и справедливость. Жил Сеска-Солса со своей дочерью - красавицей в огромной пещере, находящейся в отвесной стене горного перевала Цейлам.

Сердца многих молодых джигитов покорила красавица-дочь нарта. Многие из них сватали ее, но безуспешно. Сеска-Солса не соглашался выдать ее замуж за обыкновенного, не знатного ингуша. Тогда один из молодых людей, в тайне от отца, ставший ее возлюбленным, пошел на хитрость. Предварительно договорившись с красавицей, он решил ее похитить. Но надо было обезопасить себя от бдительности Сеска-Солса.

По наущению своего возлюбленного, красавица сытно накормила Сеска-Солса бараниной: а баранина была приправлена особым соусом, сильно сдобренным цветами азалии. Как известно, цветы азалии одурманивают человека. Наевшись досыта, Сеска-Солса быстро уснул крепким сном. Тогда красавица срезала свои длинные косы и, с помощью друзей своего возлюбленного, крепко связала ими сонного отца. Затем заговорщики с трудом завалили вход в пещеру громадной плитой, сели на коней и бежали.

Долго, очень долго спал Сеска-Солса. Проснувшись, он не сразу осознал случившееся, попытавшись своими силами освободиться от связывавших его пут, он скоро убедился в безуспешности своих попыток. При малейшем усилии, волосяные путы впивались в его крепкое тело и причиняли невероятную боль. И понял тогда Сеска-Солса, что он обречен на медленную и голодную смерть.

Но у нарта Сеска-Солса были друзья не только среди людей, которые ничего не знали о заживо замурованном великане. Настоящими друзьями связанного богатыря оказались некоторые птицы и животные. Горный орел приносил в когтях печень и кормил его. Лесной голубь доставлял в клюве воду и утолял его жажду, а полевая мышь медленно перегрызала связывавшие его путы.

Наконец путы пали и Сеска-Солса стал свободен. Расправив свои богатырские плечи, он легко отвалил каменную глыбу, закрывавшую вход в пещеру. Выбравшись же в долину и не найдя дочери, он убедился в похищении своей любимицы.

Ярый гнев и чувство мести охватили тогда Сеска-Солса. В безумной ярости принялся он рубить своим огромным стальным мечом скалистую вершину Цейлама, чуть не ставшую его могилой.

Затем он сел на своего быстроходного скакуна и бросился в погоню за похитителями. Уверенные в успехе задуманного дела, они не очень спешили, и Сеска-Солса скоро нагнал их в глубине Ассинского ущелья. Жестоко расправившись с похитителями, он вернул свою дочь в свое пещерное жилище.

С тех пор сама вершина Цейлама превратилась в ряды очень острых и высоких пик или утесов. Это - следы рубки нартского меча Сеска-Солса. Каждый погожий день в лучах восходящего и заходящего солнца они кажутся кроваво - красными и у всех видевших их живо воскрешают в памяти богатырские дела нарта Сеска-Солса".

Е. Крупнов в примечании к этому нартскому сказанию дает следующие паспортные данные: "Записано 23 июля 1929 года в селении Салги, со слов Белала Эльджаркиева (Заурова), при посредстве (в качестве переводчика) ингушского художника Хаджи - Бекира Ахриева". Само сказание уникальное и не имеет других вариантов в ингушском нартском эпосе. Правда в нем есть упоминания о дочери Сеска-Солсы, но она нигде не выступает супротивницей своего отца, чаще всего она, будучи выдана замуж за какого-то именитого родового богатыря (Аьшка Бохтара и др.), служит примирению героев и прекращению вражды между ними через заключенное родство. Е. Крупнов делает тонкое наблюдение: он считает это сказание одним из древнейших, так как в нем имеются весьма близкие взаимоотношения человека (Сеска-Солса) с миром животных (орлом, голубем, мышью).

Отметим также, на древность сказания указывает и то, что Сеска-Солса жил в пещере. Пещера являлась древнейшим убежищем и жильем для человека. В горах Ингушетии имеется немало пещер, приспособленных под жилье. То, что Сеска-Солса жил в пещере перекликается со сказанием о Калой-канте, который также жил в пещере.

Вершины Цейлама действительно очень скалисты и зазубрены и потому в народе не зря появился мотив, по которому герой в гневе рубит вершины гор. Теперь нередко можно слышать, что Цейлам порубил своим мечом Турпал Али, в чем, конечно же, уже видно исламское влияние.

Большая заслуга в изучении нартского эпоса народов Кавказа принадлежит Е. Крупнову. Дело в том, что до него в фольклористике усиленно насаждалась идея: основное ядро нартского эпоса на Кавказ занесено, якобы, скифо-сарматскими племенами и их потомками. Тем самым аборигенные народы Кавказа представали людьми, лишенными этического творчества, способными лишь заимствовать культурные достижения каких-то полудиких кочевников, сама история которых покрыта густою тьмою.

Относительно ингушского нартского эпоса также со стороны внедрялась злонамеренная идея о том, что у ингушей будто бы не было своего нартского эпоса и они его заимствовали у своих соседей. Величие Е. Крупнова в том, что он, не в пример другим, не впадая в голословные утверждения, на основе неопровержимых фактов развенчивает порочную идею о привнесении к народам Кавказа основного ядра нартского эпоса какими-то степными народами. Но лучше обратиться к словам самого Е. Крупнова из его статьи "О времени формирования основного ядра нартского эпоса у народов Кавказа" (см. в "Сказания о нартах - эпос народов Кавказа". М., 1969., с. 19-20):

"И сейчас вновь со всей категоричностью хотел бы подчеркнуть свой главный тезис о том, что героический нартский эпос - это результат самобытного (а не заимствованного) творчества сугубо местных кавказских племен, носителей родственных языков, развившихся на основе древнего и единого кавказского субстрата. Поэтому не случайно нартский эпос возник и развивался в таких районах Северного и Западного Кавказа, на территории которых на рубеже бронзового и железного веков бытовали морфологически близкие между собой так называемые археологические культуры: кобанская, прикубанская и колхидская. Они развились и развивались также на базе более древних родственных культур эпохи бронзы. Ныне же на этой территории проживают чеченцы, ингуши, кабардинцы, черкесы, адыгейцы, абазины и абхазы, т.е. народы, принадлежащие к особой, так называемой кавказской языковой семье, отличной от всех языковых систем мира. Здесь я сознательно не упоминаю ираноязычных осетин, проживающих на северном склоне Центрального Кавказа и тюркоязычных балкарцев и карачаевцев, также представляющих один и тот же единый так называемый кавкасионский антропологический тип, как и все адыги и вайнахи. И наличие у них, в особенности у осетин, развитых циклов нартского эпоса, для меня служит одним из доказательств их сугубо местного, а не пришлого происхождения. Только на протяжении столетий они сменили свой язык: одни племена, как осетины - на иранский, другие - балкарцы и карачаевцы - на тюркский языки".

Е. Крупнов был русским. У ингушей исстари существует также мнение, что русский человек - самый справедливый. Своими глубоко научно обоснованными изысканиями Е. Крупнов подтвердил это, и он же вывел кавказское нартоведение на подлинно научный путь. Это его исследование, как он и подчеркнул в нем, напрямую касается и ингушского нартского эпоса - эпоса аборигенного кавказского народа, являющегося равноправным членом общекавказской Нартиады. Вспомним, что Е. Крупновым было записано нартское сказание.

Е. Крупнов, будучи историком, живо интересовался ингушскими преданиями. Одно из них, озаглавленное им "Сказание о Тэт-Батыке", записано Е. Крупновым также от жителя аула Салги Белала Эльджаркиева 23 июля 1929 года:

"Это было в далекое, старое время. Красавец - джигит Тэт - Батык из с.Таргим одновременно имел 3-х возлюбленных. Когда это стало достоянием гласности, все стали осуждать Тэт - Батыка, и он решил наконец жениться. Но был в большом затруднении - на ком остановить свой выбор? Ибо все три его любовницы были милы и привлекательны. Тогда он решил жениться на той, которая окажется наиболее сообразительной.

Всем трем своим любовницам он объявил: "Та, которая раньше других придет ко мне на свидание к Цейламскому перевалу и будет моей женой". Между прочим, одна из трех была уже законной женой одного из жителей сел. Таргим.

Разумеется, каждая из трех, желая прийти первой, пошла своим путем. Одна - направилась обычной дорогой, через сел. Эгикал; другая - прямо по косогору через сел. Кост, а третья - через глухое ущелье Целой. Раньше других пришла та, что избрала кратчайшую дорогу через Кост. Это и была замужняя любовница Тэт-Батыка, оказавшаяся опытнее и дальновиднее своих соперниц.

Тэт-Батык сдержал свое слово, но, во избежание неминуемого скандала, вынужден был покинуть сел. Таргим. С помощью своих родственников, он построил каменную башню в сел. Салги и стал открыто жить с соблазненной красавицей, как с женой.

Ее муж в это время был в отлучке. Вернувшись домой и узнав о коварной измене своей жены, он решил жестоко отомстить Тэт-Батыку. Выбрав на лесистой горе, напротив сел. Салги, удобный пункт для наблюдения за Тэт-Батыком, он долго выслеживал его. Наконец, он как-то заметил, как Тэт-Батык стреножил за околицей селения своего коня и вернулся в свою саклю. Мститель - обманутый муж - решил дождаться выхода из сакли Тэт-Батыка и убить его.

Но неожиданно дело приняло другой оборот. Оказывается, в тот момент у Тэт-Батыка были гости. И будучи занятым гостями, Тэт-Батык послал к лошади, чтобы накормить ее, своего младшего брата. Дело было уже в сумерках. Обознавшись, муж неверной жены выстрелом из лука убил брата Тэт-Батыка; после чего он скрылся.

Конечно, Тэт-Батык догадался - чьих рук это дело, но не предавая гласности своего подозрения, решил сам расквитаться со своим соперником, ставшим теперь его кровником. После похорон брата, оседлав коня, он отправился в Ассинское ущелье, где и стал выслеживать убийцу, у которого сам же отбил жену.

Наконец, встретил он его как-то под вечер, когда тот возвращался из сел. Цори. Не будучи узнанным, без труда он убил своего кровника и, желая избежать встречи с родственниками убитого, быстро помчался домой.

Ему нужно было переправиться через разбушевавшуюся Ассу, которая в это время невероятно разлилась, а вброд переправиться было абсолютно невозможно. И Тэт-Батык, как смелый человек, решился на очень рискованный шаг. Только в одном наиболее узком месте он нашел одно бревно, переброшенное через бурлящую Ассу. По этому бревну и направил он своего испытанного скакуна. Конь благополучно переправился на другой берег и доставил Тэт-Батыка к своей красавице. Тэт-Батык безмятежно прожил с нею всю жизнь до старости.

Но с тех пор, место опасной переправы Тэт-Батыка называется "местом, где всадник Тэт-Батык переправился через Ассу по бревну".

Предание это имеет авантюрный характер и повествует о довольно свободных нравах, видимо имевших место в далеком прошлом. Также это предание можно считать топонимическим (связано с местом переправы через Ассу). Похищение чужой жены, по давним ингушским понятиям, является величайшим оскорблением, которое можно было смыть только кровью. Так оно и происходит в этом предании - брат Тэт-Батыка стал невольным ответчиком за поступок своего брата. Казалось, бы этим самым вражда должна была завершиться, но, тем не менее, Тэт-Батык убивает убийцу брата и мужа похищенной им женщины. По обычаю за Тэт-Батыком должна была вновь числиться одна кровь, но в предании все завершается миром. Здесь, видимо, имеется в виду, что это последнее убийство, произведенное Тэт-Батыком тайно, осталось неизвестным. Ознакомившись с этим преданием, читатель испытывает двойственное чувство: он и осуждает похищение чужих жен, но он же невольно как бы симпатизирует Тэт-Батыку, оказавшемуся весьма мужественным и умелым всадником, сумевшим по одному единственному бревну на коне переправиться через разлившуюся грозную реку. Получается, что мужество ценилось столь высоко, что им могли затмеваться и неблаговидные поступки. Е. Крупновым записано и опубликовано еще два предания "Сказание о знатном иноземце Ерде" и "Сказание о бесстрашном муже и находчивой жене". Варианты этих преданий известны ингушской фольклористике в публикациях, и тем не менее, варианты, зафиксированные Е. Крупновым, представляют определенный научный интерес, так как имеют свои специфические особенности.

Крупнейшие русские кавказоведы современности - Л.П. Семенов и Е. И. Крупнов - были влюблены в Ингушетию, уважительно относились к ее народу. Это видно в их научных трудах и даже в откровенных высказываниях. Становление такого ведущего кавказоведа, как Е. И. Крупнов, началось именно в Ингушетии, где он, еще будучи студентом, принялся за историко-археологическую и фольклорную работу. Оба этих русских ученых сыграли большую роль в развитии науки Ингушетии, и ее народ всегда будет им признателен за этот выдающийся вклад в развитие ингушеведения.

Сегодня ингуши читают опубликованные свои фольклорные тексты и русский фольклор. В свою очередь, русские и представители других национальностей приобщаются к публикующемуся на русском языке фольклорному наследию ингушей. Таким путем и в области фольклора, отражающего давнюю взаимную приязнь между людьми разных национальностей, крепнут узы дружбы и единства народов нашей необъятной многонациональной России.

И. ДАХКИЛЬГОВ, директор ГУ "Ингушский научно-исследовательский институт гуманитарных наук им. Ч. Ахриева"

Ингушетия.Org