Недавно мне позвонил знакомый журналист из Вологды, редактор одной из газет, в прошлом году он поместил в ней несколько моих статей и спросил, нет ли у меня ещё чего-нибудь интересного. Не могу ли я продолжить тему о неких таинственных лесных дорогах, уходящих неизвестно куда, о малопонятных явлениях на болотах, – я об этом писал в одной из статей. Я предложил ему материал о местном вокальном ансамбле. Он исполняет классические музыкальные произведения, и добился успеха, завоевав престижные награды в Финляндии, Германии и Чехии.

– Нет, – сразу отказал тот, – о классической музыке читать никто не будет, ты понимаешь, что у нас – коммерческая газета. И социально-политические темы лучше не трогать, на нас тоже сильно давят.

– Да как же, – я понимал, что об этом бесполезно говорить, но нельзя выбросить к чёрту все журналистские принципы, поэтому и говорил, – вот наша районная газета за один день до выборов поместила на первой странице агитационный материал в пользу кандидата от партии власти, и все молчат. Месяц уже прошёл, и никто из правоохранительных органов не поинтересовался. Хранит молчание и районная избирательная комиссия.

Мой коллега также отмолчался, снова сославшись на большую политику. Тут я вспомнил, что нынешней зимой в нашем районе было убито двенадцать волков.
– А про волков не хочешь?

– Вот это то, что надо, – сразу ухватился он, как будто речь шла о снежных барсах или крокодилах.

Да, в газетах, особенно районных, уже нельзя открыто говорить обо всём. В советское время в районках даже были отделы писем. И в самом деле, их приходило много, теперь наша газета от силы получает несколько писем за год. Люди понимают, что писать совершенно бесполезно. Во-первых, письма, затрагивающие политические проблемы, или критикующие власти, ни за что не опубликуют, времена плюрализма и гласности давно закончились. Впрочем, на какую-нибудь сугубо бытовую тему попенять в чей-то адрес можно, это разрешается. Но очень дозированно. Например, прорвало трубу, люди неу-добства терпят. И слово им могут дать, позволить вопрос задать, когда устранят аварию. И возмущению дадут выплеснуться на страницы, но при этом поместят обстоятельный ответ определённого должностного лица, чтобы было видно, как много делается для населения тем же ЖКХ. Но искать виновных читатель, обращающийся в газету, имеет право лишь до известных пределов. Как только человек выходит на обобщения и задаётся главным вопросом, а не является ли переложение затрат на содержание жилищно-коммунальной сферы на плечи народа, преступлением со стороны государства, попытку разобраться тут же пресекают. То есть высказать такие крамольные сомнения в газете не дадут. А ведь ещё несколько лет назад в редакцию регулярно звонили с областного радио и телевидения регулярно. Приезжали, снимали сюжеты, между прочим, затрагивающие и интересы руководителей, чиновников. Я сам не раз выступал по областному радио с критикой наших местных властей.

Я появился в районной газете «Наше время» в 1994 году, до этого преподавал в школе историю. Помню, первый разговор с редактором при поступлении на работу меня просто окрылил.
– А о чём можно писать? – осведомился я.

– А обо всём, – с улыбкой обрадовал меня он.

Кадуй – городок небольшой, и если бы не железная дорога, так бы и остался захолустьем. Тем не менее он вошёл в современную историю и даже литературу благодаря двум вещам: Череповецкой ГРЭС и строчке из стихотворения Николая Рубцова про ресторан, где подают кадуйское вино:

Она спокойно служит в ресторане,
В котором дело так заведено,
Что на окне стоят цветы герани,
И редко здесь бывает голос брани

И подают кадуйское вино.

Начав работать в газете, я свёл знакомство с руководителями предприятий, охотниками, рыбаками, бывшими моряками, лётчиками, поэтами, художниками. Понимая, что уходит их время и надо успеть написать, выслушал немало фронтовых рассказов ветеранов. Впечатления от своих встреч и поездок переносил в путевые очерки, и их помещали в газете. В начале девяностых никто и думать не мог о каких-то ограничениях. Да, районную администрацию трогать запрещалось. Зато в остальном предоставлялась полная свобода.

Это был пик популярности районной газеты «Наше время», чей тираж доходил до пяти тысяч экземпляров. Учитывая, что в районе проживает 18 тысяч человек, это был хороший показатель востребованности газеты. Некоторые газетные номера порой напоминали дискуссионный клуб. Особенно много спорили о земле. Порой это напоминало мне застарелую тяжбу западников и славянофилов. Тогда ещё не были приняты законы о введении на землю, в том числе и сельхозугодья, частной собственности, и людям казалось, что её отстоять ещё можно. Читатели полемизировали яростно, ожесточённо.

Тут я не могу не сделать замечания в тему. С людьми, в сущности за короткое время, произошла разительная перемена. Никакие споры и вопросы уже не волнуют. Такое чувство, что провинциальное, да и вообще всё русское общество, тяжело отупело, или, наконец, нашло свой идеал жизнеустройства в нынешней системе. А в то время энергия народа, разбуженного перестройкой, ещё не остыла. Обращались в газету, стремясь изложить, объяснить свою позицию. Публиковали и тех, кто выступал против частной собственности на землю, и тех, кто хотел её приватизации. Зачем кому-то затыкать рот, пусть выскажутся. Газета и должна быть в идеале подобием греческой агоры, собранием различных мнений. Никакой «охоты на ведьм», гонений на оппозиционные взгляды как левого, так и правого толка тогда не было. Сейчас это кажется фантастикой. Как журналист я, разумеется, жалею о тех временах газетной свободы. И потому что они, по моему убеждению, в обозримом будущем не вернутся. И потому что решил навсегда уйти из журналистики.

И всё равно мне здорово повезло – я успел захватить самый лучший, значительный её период. На моих глазах провинциальная газета приобрела современный вид. И пусть это высокий слог, – тут просто трудно подобрать иное выражение, – но, по сути, произошло важное историческое событие, поскольку офсетная печать – это уже другая техническая эра. До 1998 года наша районная газета жила в эпохе, открытой ещё Иоганном Гуттенбергом. Газеты печаталась в маленькой типографии, работавшей по технологии, изобретённой в своё время великим мастером средневековья. Да и сама атмосфера типографии – стучат типографские машины, на глазах растёт стопа газет, пахнущих краской, – всё это было колдовски притягательным. А сейчас, в эру компьютеров, и подавно та наша маленькая типография в моём воображении слилась с лабораторией алхимика. Так вот, те самые «алхимические» манипуляции с литерами, в конце концов, закончились.

В то время ещё бытовала практика взаимозачётов: отвезли лес в Череповец, там получили металл, который привезли в Питер. А уже оттуда доставили первую печатную машину. Так у нас, в провинции, появилась офсетная печать. Как журналист я гордился, что мы всё-таки сумели технически перевооружиться.

Но, к сожалению, наш переход на компьютерные технологии совпал с другими изменениями.

Редактор всё чаще откладывал в сторону мои политические статьи. Смущённо покашливал, когда говорил, что не может поставить мой материал.

– Звонят мне, – многозначительно смотрел он на меня.

Я не знаю, кто звонил редактору, но то, что на него стали давить, было ясно. Желание честно проанализировать политическую ситуацию, задать серьёзные вопросы о жизни, вдруг стало раздражать районную администрацию. Администрация уже ощущала мощный пресс области. Кстати, редактор часто приезжал с областных совещаний не в духе.

Делился со мной неохотно, но однажды не выдержал:
– Опять склоняли на совещании нашу газету. Один из приближённых губернатора уже не выносит меня. Чиновники вологодские сильно обижаются, когда пишут о бедности. Говорят, что сейчас народ стал лучше жить, у каждого мобильный телефон есть.
А как-то раз, за рюмкой коньяка, он признался мне, что хочет доработать до пенсии, и привел в пример одного редактора. Того за строптивость просто выгнали с работы.

С тех пор пошёл отсчёт запрещённым темам. Из них вскоре составился своеобразный «чёрный кодекс». Оказалось, нельзя положительно отзываться о советском времени и экономике. Естественно, не допускалась критика президента, губернатора.

Даже, если распоряжения последнего носили явно нелепый характер.

Доходило до абсурда. Пишу, как и полагается по правилам русского языка, слово губернатор с маленькой буквы, а в газете читаю то же слово, но уже с большой буквы. И ничего с этим поделать нельзя, всё районки заставляют делать это. «Комсомолка» в своё время посмеялась над подобной манией величия главного областного чиновника, но что толку. Всё равно в Вологде осталось большое «Г».

Расскажу одну историю, показывающую страх районных газет перед губернатором. Года три назад у районного охотобщества отобрали под надуманным предлогом долгосрочную лицензию на пользование животным миром. Лишилось оно, естественно, угодий, которыми пользовалось с незапамятных времён. Ох, и закипели после этого охотничьи страсти. Мужчины собрали митинг. По областному телевидению показали разгневанных охотников из нашего городка. Я – сам охотник и поэтому был в центре событий. А вот редактор моей родной газеты отказался ставить материал, ведь решение о лишении угодий принимал областной охотдепартамент, подконтрольный губернатору.

– Лучше сделаем так, – сказал мне редактор. – Я позвоню в «Русский Север» и попрошу опубликовать твою статью. И это всё, что я могу для тебя сделать.

Таким образом, статья о наших местных проблемах появилась в областной газете. В Вологодской области «Русский Север» – единственная из газет, позволяющая себе иметь собственное мнение. Впрочем, до известных пределов. Я бы всё-таки назвал её полунезависимым изданием. Но на фоне остальных газет это выглядит почти свободой.

Но хочу продолжить о перечне запрещаемых и тем, и мыслей. Они всё множились. Об ипотечной теме разрешалось писать только в радостных тонах. Экое квартирное счастье подарили народу! На самом деле – лютая кабала, а заставляют писать, как о благе. Объективно изложить всё, что я думаю про ипотеку, мне не позволили из-за боязни местных властей. А я написал честно. В провинции ежемесячные платежи составляют шесть-семь тысяч, а у нас столько люди в среднем получают. Ну, разве не кабала?

В разряд неприкасаемых тем попало и свободное обсуждение проблем церкви и религии. Сейчас все районные газеты регулярно печатают проповеди батюшек, и это, несмотря на то, что религия у нас в стране официально отделена от государства. Но вот никакой антирелигиозный материал ни за что не пройдёт в газете. Критические отзывы в адрес Русской православной церкви также запрещены. Я пробовал в своё время возмущаться.

Редактор оказался солидарен со мной, но представил свой аргумент:
– Сейчас же нет идеологии, так навязывают в качестве её религию. Попробуй, пойди против. В области это может не понравиться, сожрут потом с потрохами. Поэтому прессу заставляют поддерживать официальный миф, якобы о возрождении православия в народе.

На мой взгляд, в прессе вообще решили покончить с самим процессом нормального логического мышления, дабы человек не пришёл к выводам и мыслям, не совпадающим с официальным набором клише, разрешённых для пользования.

Точно в таком же положении находятся и череповецкие газеты. Почти все городские СМИ принадлежат «Северстали». Чиновники этого металлургического гиганта, по слухам, каждую неделю проводят планёрки с редакторами изданий. Чуть что не так, дают выволочку. Мой знакомый череповецкий журналист, давясь от смеха, рассказал мне характерную историю. Какая-то из газет поместила на одной странице фото крупного череповецкого чиновника и некого влиятельного представителя партии власти. Но портрет одного оказался размещённым чуть повыше (всё это тщательно проверили линейкой вплоть до миллиметра). На «северсталевской» планёрке редактор, допустивший такой прокол, получил выговор.

– Ты что, шутишь? – не мог поверить я.

– Какие шутки. Это реальность современной городской журналистики.

Поэтому 131 закона о местном самоуправлении мы бы и не заметили, не будь такого циничного внешнего обрамления. Закон запрещал местной администрации содержать районную прессу, ей дозволялось лишь, наравне с другими, платить деньги за опубликованные материалы. Дескать, газета от этого только выиграет. Но на деле, конечно, получилось обратное: зависимость районок от местной власти усилилась. Во-первых, все здания районных газет являются муниципальным имуществом. Могут сказать: «Хотите свободы, уходите из нашего дома». Во-вторых, чуть заартачится редактор, ему могут просто отказать в деньгах, даже за опубликованные материалы. Зато теперь на последней странице нашей районной газеты гордо печатается, что учредителем является АНО «РИК «Наше время». Читателям невдомёк, что его обманывают. После 131 закона стали искать, какую юридическую форму придать изданию. Ведь по форме ему полагалось быть свободным, а по существу – невероятно зависимым от власти. Придумали создать автономную некоммерческую организацию. Но при этом в состав учредителей ввели районную администрацию и областной комитет по печати. В администрации появился наблюдательный совет, который решает, например, увеличить зарплату журналистам или уменьшить. Например, зарплата районного журналиста составляет уже на протяжении последних трёх лет всего восемь тысяч рублей. А цены у нас не меньше, чем в Череповце. Администрация контролирует все финансовые редакционные потоки, ведь мы зарабатываем деньги на рекламе, имеем другие источники доходов. Вот тебе и автономная организация! Для чего это всё делалось? Тогда уже набирала мощь «Единая Россия», в неё вступили все главы администраций, все чиновники. Их загоняли под угрозой увольнения с работы. Поэтому районки стали филиалами единороссов, мощным рычагом административного ресурса. В этом и состоял главный смысл «отделения» районных газет от местных властей. Отсюда ясно, почему уровень газет резко упал. Наша съехала до тиража в три тысячи, и тираж продолжает падать. Как-то раз редактор, незадолго до своей болезни, на редакционной летучке поморщился:

– Всё, дальше опускаться некуда. Мы докатились до уровня заурядной школьной стенгазеты.

А ведь в девяностые годы мы были самой интересной и читаемой из провинциальных газет Вологодчины.

Сегодня газета состоит, в основном, из бесчисленных интервью с чиновниками, представителями различных служб. Всё это разбавляется заметками о школьных кружках, где танцуют и пляшут. Далее идёт криминальная хроника, сводки о пожарах, информация о благоустройстве. И никаких попыток глубже взглянуть на жизнь, даже с точки зрения быта. Редактор вряд ли вернётся на работу, болезнь его слишком тяжела. Сейчас к власти в газете пришли случайные люди, далёкие от журналистики. Мои статьи редко пробиваются к читателям, хотя это профессиональные, добротные тексты. В принципе, мне всё равно – газета убита. Работать в ней неинтересно, скучно. Женщина, временно замещающая редактора, говорит, что напрасно я стараюсь писать думающие статьи, всё равно она их ставить не будет. Мол, сейчас у людей мало времени, чтобы думать, размышлять.

– Так я ведь пишу для умных людей, не для дураков, – отвечаю я, зная, что уже бесполезно кому-то что-то доказывать

И, тем не менее, после президентских выборов схватился спорить с одним чиновником из районной администрации. Он как раз курирует прессу.

– Как же так, – говорю, – мне запрещают сделать о выборах объективный журналистский материал. Я просто хочу опубликовать мнения избирателей, тех, кто голосовал за Зюганова, и тех, кто отдал голоса Медведеву.

– Отзывы за Медведева можно ставить сколько угодно, а вот за коммуниста – нет. Мы не допустим этого. Губернатор прочитает, а потом из-за вашей газеты поступит меньше денег в район. Сейчас другие времена.

Вот и получается, что добрая половина материалов, особенно в региональной печати, подконтрольной власти или промышленным группам, отводится темам, о которых даже в благополучных странах пишется меньше – о собаках, огородных грядках, поп-звездах, их разводах и изменах, уходе за зубами, витаминах, обывательских сплетнях. И никаких социальных проблем. И это в стране, где по международным нормам, больше половины нищих.

Михаил ИЛЯСОВ, бывший корреспондент кадуйской газеты «Наше время»
Вологодская обл.

Журналист