180 лет назад трагически погиб выдающийся русский писатель и дипломат Александр Сергеевич Грибоедов

Александр Сергеевич Грибоедов был одним из самых странных и оригинальных людей своего времени. Выходец из древнего польского дворянского рода Гржибовских, столь остроумно переименованного на русский лад в Грибоедовых, он воспитывался именитыми гувернёрами-иностранцами (Петрозилиусом, Ионом, Буле), с юности в совершенстве владел французским, немецким, английским и итальянскими языками, прекрасно знал европейскую культуру, но... терпеть не мог ничего европейского, точнее, безоглядного подражания всему европейскому. Нечистый дух «пустого, рабского, слепого подражанья», — как говорил его Чацкий. Сейчас об этих воззрениях Грибоедова почему-то предпочитают не вспоминать, а вот бдительные советские литературоведы 20—30 гг. прошлого века вспоминали, называя их «обостренным патриотизмом-национализмом» (Н.Пиксанов). Грибоедов не принадлежал к тем «просвещённым патриотам», которым нравилась, скажем, русская народная поэзия, но не нравились «курные» избы, лучины, армяки, малахаи и т. д. Он любил народный быт, поэзию, язык, обычаи и одежду. Это и по тем временам казалось подозрительным, даже крамольным...

Например, Следственная комиссия по делу декабристов весьма интересовалась причинами такого русофильства Грибоедова. В приcтрастии к «мужицкому», «низкому», «подлому» петербургской бюрократии мерещился некий политический вызов. Грибоедов отвечал на вопросы комиссии: «Русского платья желал я потому, что оно красивее и покойнее фраков и мундиров, а вместе с тем я полагал, что оно бы снова сблизило нас с простотою отечественных нравов, сердцу моему чрезвычайно любезных». В знаменитом споре «шишковистов» и «карамзинистов» Александр Сергеевич был безусловно на стороне «шишковистов». Перу Грибоедова принадлежит историческая работа, почти никогда не переиздававшаяся, — «Замечания, касающиеся истории Петра I», в которой он высказывает отрицательное отношение к личности и преобразовательной деятельности Петра, сочувствие царице Софье, «боярской партии», стрельцам. Этими взглядами Грибоедов наделил и Чацкого (что никак не отражено в современных учебниках литературы). Допетровские времена Чацкий называет «святой стариной», проповедует возврат к древнерусской «величавой одежде», старинным нравам, основанным на «премудром незнаньи иноземцев». «В своих положительных идеалах Чацкий явно стоит на реакционных стародворянских позициях», — так, почти анекдотично, писал в 1930 году известный литературовед Д.Благой.

Кто и когда привил подобные убеждения юному Грибоедову — такая же загадка, как и славянофильство прожившего большую часть жизни за границей Тютчева. Не даёт ответа на этот вопрос и в целом неплохой роман о Грибоедове Ю.Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара». Жизнь простонародья (если не считать домашней прислуги и московских мещан) будущий поэт и драматург видел разве что во время летних каникул, когда приезжал в именье своего дяди в Смоленской губернии. Может быть, «русофильство» Грибоедова было чем-то вроде эпатажа, позы? Предположить такое мешают его литературные достижения. Если бы он просто оригинальничал и задирал публику, то никогда не сумел бы овладеть стихией просторечья так, как это сделано в «Горе от ума». Подтверждено лингвистическим анализом, что около 87 % словаря «Горя от ума» составляют чисто русские слова, в большинстве своём взятые из живого народного языка того времени. Современники отмечали в комедии Грибоедова «невиданную доселе беглость и природу разговорного русского языка в стихах» (А. Бестужев). «До Грибоедова слог наших комедий был слепком слога французских... у него одного находим мы в слоге колорит русский» (В. Одоевский).

Как же удалось это молодому человеку 26—28 лет, никогда подолгу не жившему среди народа? И как это ещё раньше, в 1818—1820 гг., удалось в «Руслане и Людмиле» Пушкину, который был на четыре года моложе Грибоедова и с народом общался (до ссылки в Михайловское) ещё реже? Ведь тут мало легендарной няни или какого-нибудь мужика-сказочника: разговорный язык он на то и «разговорный», что подразумевает не монолог, а живую беседу, да не одну. Владимир Иванович Даль с 1828-го по 1863-й годы занимался изучением языка и быта простого народа, прежде чем приступить к составлению своего знаменитого словаря. А он, между прочим, хоть и датских кровей, но родился в провинции в семье врача, служил во флоте и был ближе к народу, чем Грибоедов и Пушкин!

Ответ один: когда у человека нет практики в какой-нибудь области, а он, тем не менее, добивается в ней успехов, значит, недостаток опыта компенсируется талантом и идеей. И для Пушкина, и для Грибоедова этой идеей был патриотизм, любовь к Родине и своему народу.

В 1812 году 17-летний Грибоедов, поставив крест на научной карьере (его ждала защита чина доктора прав), записался добровольцем в Московский гусарский полк. Но повоевать юному корнету так и удалось: полк всю осень и декабрь 1812 года простоял в Казанской губернии, а потом его присоединили к Иркутскому гусарскому полку под командованием генерала Кологривова, которому поручили комплектовать кавалерийские резервы в Белоруссии. Грибоедов служил у Кологривова адъютантом, а по окончании войны подал в отставку.

Если судьба и готовила его к подвигу, то она выбрала для этого не войну с Наполеоном и не восстание декабристов. После войны Грибоедов прошёл школу тайных обществ, столь модных в ту пору, но явно не увлёкся ими. «Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный строй», — с иронией говорил он о заговорщиках. А в плане своей ненаписанной трагедии "Радамист и Зенобия" Грибоедов записал: «Народ не имеет участия в их деле — он будто не существует».

В 1818 году семейные и личные обстоятельства вынудили его поступить на службу в Министерство иностранных дел. Грибоедов покинул Петербург и отправился секретарём русской дипломатической миссии в Персию. Никаких серьёзных планов со своим назначением он не связывал, пока не познакомился с легендарным «проконсулом» Кавказа генералом Ермоловым. Это бьи первый государственный человек большого масштаба, которого встретил на своём пути Грибоедов. Ермолов открыл ему, что такое настоящая дипломатия и международные отношения, и не просто открыл, а показал на деле. В Тегеране Ермолов входил во дворец шаха в запыленном походном мундире, а адъютант нёс за ним складной стул. Между тем, в покоях шаха никому, кроме самого монарха, сидеть не полагалось, а если бы кто-то и осмелился бы сделать это, то шахские нукеры сразу же бы отрубили наглецу голову. Но Ермолов представлял собой великую Россию, а она, как полагал генерал, не должна ни перед кем униженно стоять. Поэтому адъютант раскладывал стул, а Ермолов коротко, по-военному откланявшись, садился. Нукеры неуверенно смотрели на шаха, но шах, напряженно улыбаясь, молчал. Тогда, используя захваченную с первой минуты психологическую инициативу, начинал говорить Ермолов — диктовать волю великой страны.

Принимая участие в разработке Гюлистанского трактата, Грибоедов действовал в духе Ермолова. Подписанный договор был не только стратегически выгоден для России, он защищал права христиан в Персии и обязывал ее возвратить на Родину всех пленных русских солдат и дезертиров. Грибоедов лично разыскал до 70 таких солдат и привел этот отряд осенью 1819 г. в Тифлис. Ермолов представил молодого дипломата к награде.

Ермоловская школа («Лучшая защита — это нападение») очень пригодилась Грибоедову, когда в феврале 1826 г. он оказался под арестом в связи с делом декабристов. Хотя он не состоял ни в Северном, ни в Южном обществе и не сочувствовал их планам, вожди декабристов Оболенский и Трубецкой почему-то сочли нужным оговорить его. Тогда Грибоедов написал царю письмо, которое не имело традиционного в таких случаях просительного характера. Тот, кто просит, как известно, поневоле оправдывается. Напротив, он в резких выражениях обвинял своих обвинителей за «неправильный арест». При этом Грибоедов вовсе не отрицал близости к заговорщикам: «брал участие, осуждал, что казалось вредным, желал лучшего». Письмо было возвращено с замечанием, что «таким тоном не пишут государю». Однако решительность его автора произвела впечатление. К тому же и большинство декабристов показали, что Грибоедов не имел никакого отношения к заговору. Он был не только освобожден из-под стражи, но получил денежное вознаграждение и повышение по службе — был произведен в надворные советники.

Вскоре Ермолова сменил на Кавказе генерал Паскевич. Это был не столь даровитый человек, хотя и неплохой полководец. Но его недостатки с лихвой окупались расцветшим дипломатическим и политическим талантом Грибоедова. Ермолов привил автору меланхолического вальса и знаменитой пьесы о «лишнем человеке» «пламенную страсть... к делам необыкновенным», к «замыслам беспредельным». Грибоедов не только вел огромную переписку Паскевича, но и участвовал в обсуждении военных действий с Персией, терпел все лишения походной жизни, взял на себя дипломатические переговоры с Персией в Дей-Каргане и Туркманчае.

С текстом выгодного для России Туркманчайского трактата Грибоедов был отправлен к царю в Петербург, получил денежную награду в четыре тысячи червонцев, чин статского советника и блестящее для своего возраста (33 года) назначение полномочным послом («министром-резидентом») в Персию. Он, по его собственным словам, «вмиг сделался и знатен и богат» (хотя, конечно, по-настоящему «и знатен и богат» сделался его усилиями Паскевич: царь даровал генералу миллион рублей и титул графа Эриванского).

К тому времени Грибоедов уже отлично понимал, что главный соперник России на Востоке не Персия, не Турция, а британские колониалисты. Исход дипломатического поединка с Англией на Востоке Грибоедов видел лишь в экономическом завоевании Персии русским капиталом и выдвинул, в противовес британской Ост-Индской торговой компании, грандиозный проект создания «Российской Закавказской ком¬ании», содержащий «исполинские предначертания» капиталистического преобразования всей России.

Проект не встретил сочувствия в русских правительственных кругах, испугавшихся тех широких прав, которые получила бы компания и ее главные деятели, а вот англичане сразу почувствовали в авторе проекта опаснейшего противника, заменявшего в Персии, по словам современника, «единым своим лицом двадцатитысячную армию». Мастера находить всяких бен ладенов, англичане инспирировали в Тегеране бунт исламских фанатиков под руководством некого Мирзы-Масси. При полном бездействии персидских властей, бунтовщики ворвались в посольство России и убили почти всех русских дипломатов, включая Александра Сергеевича Грибоедова.

Многие люди мечтательного склада мечтают в юности умереть за Родину, но далеко не все они столь решительны в зрелости. Грибоедов, прожив 33 года и 27 дней, получил, наконец, то, чего ему так не хватало в юности — славу, достаток, любовь. Едва ли ему хотелось умирать — да еще такой лютой смертью. Он мог вовремя покинуть Тегеран, уехать к жене в Тавриз, мог, наконец, выполнить требования Мирзы-Масси и выдать ему нашедших убежище в посольстве: евнуха шахского гарема, бывшего русского подданного, и двух армянок, жён зятя шаха. В Петербурге его за это только похвалили бы. Но Ермолов бы так не сделал.

Автор «Горя от ума» тем более так сделать не мог.