версия для печати
Так, в статье И.И. Талько «Из Рязанской старины», опубликованной в 1895 году «Рязанским листком», говорится: «Живопись полотна имеет все признаки древности; притом портрет великого князя на полотне похож на таковой, нарисованный на кипарисной доске, хранимой в ризнице монастырской. Насколько, однако, эти оба портрета передают нам черты лица великого Олега – судить довольно трудно, во всяком случае, живописец, вероятнее всего монах, хотел главным образом передать в них потомству набожность и послушание схимника, а не те высокие качества владетельного князя, которыми он заслужил почетное место в истории и прекрасную память в народе».
Что касается «прекрасной памяти в народе», то автор, безусловно, прав: рязанцы чтили Олега во все времена и даже считали, что это его изображение на рязанском гербе.
Что же касается почетного места рязанского князя в истории, то вряд ли наши современники согласятся с доктором Талько: еще в начальных классах школы нам внушали, что Олег – предатель земли русской, изменник и злодей. Миллионы советских школьников добросовестно зазубривали эти сведения, чтобы получить хорошую оценку по истории. Да и возможно ли было усомниться в характеристике князя, когда она подавалась со страниц учебника. Так, оказалось, что Олег не только не принимал участия в Куликовской битве, но даже вступил в союз с Мамаем и Ягайло и, что самое ужасное, позднее показал идущему на Москву Тохтамышу броды через Оку.
Эта подробность казалась особенно убедительной: броды воспринимались секретными стратегическими объектами, о существовании которых знал едва ли не один Олег. Представлялось, что он сам и указывал их, едучи впереди вражеского войска.
Почему-то усердным школярам не приходила и не приходит на ум пословица: «Не зная броду, не суйся в воду». А она ведь, помимо предупреждения, наказа легкомысленным ротозеям, несет еще информацию о том, что наши предки в абсолютном большинстве броды знали. Причем конкретные броды – через Оку – были известны не только рязанцам, но и москвичам: иначе разве смогли бы они сражаться на рязанской стороне реки как с ордынцами, так и со своими соседями. Но волшебна сила средневековой клеветы, а потому и по сей день верят ей не одни неискушенные школьники. Н.С. Борисов, автор интересной серьезной книги «Церковные деятели средневековой Руси XIII-XVII вв.» пишет: «Осенью 1382 года он разорил владения Олега Рязанского, указавшего Тохтамышу безопасные броды на Оке». Он – это Дмитрий Донской, и потому его действия, в свете свершившейся к тому времени Куликовской битвы, не вызывают у автора порицания. Более того, он определенно сочувствует Дмитрию: «Вернувшись на пепелище и похоронив мертвых, князь покарал тех, кто в той или иной мере был повинен в случившемся».
В чем же был повинен Олег? Если даже допустить, что он действительно указал броды, так ли уж неоспоримо право Дмитрия карать его да еще так жестоко: «на ту же осень князь великий Дмитрей Ивановичь посла свою рать на князя Олга Рязаньскаго. Князь же Олег Рязаньскый не в мнозе дружине утече, а землю всю и до остатка взяша, и огнем пожгоша и пусту сътвориша, пуще ему стало и татарьской рати».
А ведь Олег просто спровадил Тохтамыша со своей территории, не оказав ему никакой поддержки, чего, кстати, тот князю не простил и после похода на Москву опустошил и Рязанскую землю. И, тем не менее, Дмитрий поступает с Олегом, как со сторожем, состоявшим у него на службе и вероломно открывшим татю потайную калитку в господские владения. Видимо, Дмитрию и современным ему промосковским летописцам Олег при всей его самостоятельности казался все-таки кем-то вроде предводителя караульного войска, несшего неусыпную службу у южных московских пределов. И на самом деле, хотели или не хотели того рязанцы, они, в силу географического положения княжества, зачастую предотвращали возможные посягательства ордынцев на Московскую землю, принимая раз за разом огонь на себя. Когда же не могли справиться с ролью добровольных бесплатных стражей, незамедлительно следовали кары и хулы: кары – всем, хулы – Олегу. Так, в «Пространной летописной повести о Куликовской битве» говорится, что Бог хотел спасти христиан от рабства измаильтян, от Мамая и его союзников – «нечестиваго Ягайла и отъ велеречиваго и худаго Олга Рязаньскаго, не снабдевшему своего крестьяньства. И прииде ему день великый господень в судъ аду и ехидну».
С подобными хулами, рассыпанными по разным летописям, советские студенты и -даже историки спокойно- соглашались: ведь они с детства усвоили, что Олег был «пособником» Мамая. К тому же все события рассматривались постфактум, а в настоящем Москва – любимая столица, и так естественно каждому областному центру поступаться своими интересами во имя ее, так должно было быть и шестьсот лет назад... И еще: чего греха таить, трактовка всех исторических материалов в эпоху Сталина имела промосковскую окраску, и противостоять такой подаче просто не решались. Но в конце 50-х годов советский ученый М. Н. Тихомиров, едва ли не первым, высказался за проверку летописных источников и их критическое изучение. А в 1965 году вышла книга А.Г. Кузьмина «Рязанское летописание», в которой автор начал решительную ломку традиционных представлений об Олеге. Так, он пишет: «Едва ли не для оправдания захвата у Рязани района Тулы в Москве распространили слух об участии Олега на стороне Мамая». Критически отнесся Кузьмин и к сведениям, приведенным в «Летописной повести» и в «Сказании о Мамаевом побоище»: «Сказание в первоначальном виде едва ли содержало многочисленные и противоречивые выпады против рязанского князя, и их появление, видимо, следует связывать с какими-то событиями XV века, суть которых трудно понять ввиду совершенной неосвещенности в исторических источниках истории Рязани первой половины этого века».
Не раз вступался за Олега в своих статьях и писатель Ф. Шахмагонов. И комментируя его материалы, научный сотрудник АН СССР Надиров писал: «Сама попытка заново переосмыслить личность великого князя рязанского Олега Ивановича представляется крайне гуманной и благотворной, ибо речь идет о восстановлении доброго имени человека, сыгравшего немалую роль в судьбе нашей Родины... Если бы к историческим лицам применялась “презумпция невиновности”, Олег давно бы был уже посмертно реабилитирован (или оправдан за недостаточностью улик)».
Наконец такая реабилитация свершилась, по крайней мере, церковью: князь Олег признан местночтимым святым. И большая заслуга в этом принадлежит ныне покойному архиепископу Рязанскому и Касимовскому Симону, который является автором серьезной работы «Олег Иванович, великий князь рязанский», опубликованной в «Журнале Московской Патриархии». Но это не значит, что все современные противники Олега сдали свои позиции и устыдились былых заблуждений...
Биографические сведения о князе Олеге весьма скудны. С достоверностью нельзя сказать, когда и где он родился, кто его родители. Ученые сходятся на предположении, что Олег – сын князя Ивана Александровича, двоюродного брата великого князя Ивана Ивановича Коротопола. Лет семь Иван Александрович наследовал рязанский великокняжески, стол и умер в 1350 году. Существует запись о его смерти, где он, правда, именуется Василием Александровичем. Но это не ошибка: нет также основания подозревать, что речь идет о другом лице, ведь и у Олега было второе, официальное, полученное при крещении имя – Иаков (Яков), которое, впрочем, к нему не привилось.
Совершенно ничего неизвестно о матери князя. Архиепископ Симон в своей работе, правда, указывает дату ее кончины, 1352 год, и предполагает, что между нею и супругою князя Всеволода Александровича Холмского существовали родственные связи. Основанием для предположения послужила такая запись в Никоновской летописи: «Князь Всеволод Александрович Холмский отосла княгиню свою на Рязань».
Автор делает вывод: «княгиня послана мужем в другой город потому, что имела определенные права на опекунство над малолетним рязанским князем, то есть была ему родной сестрой или теткой по материнской линии». Могла быть и теткой по отцовской линии, имея на опекунство в этом случае больше прав. Но можно предположить иную версию: Всеволод отослал княгиню на Рязань, поскольку развелся с ней. Так, например, поступил со своею постылой второй женой Семен Гордый незадолго до этого. Но как бы то ни было, любая из выдвинутых версий не исключает возможности родственных связей между Олегом и семейством Всеволода Александровича Холмского. И ничего, увы, не проясняет относительно матери Олега.
Считается, что Олег остался сиротой лет в двенадцать. Это подтверждает летописное сообщение о его участии в 1353 году во взятии Лопасни: «князь Олег еще тогды молод был, младоумен, суров и свиреп сыи, с своими рязанци с патоковники ему с бродни много зла христианом сътвориша». Отроческий возраст (14—16 лет) как раз тот самый, когда человек «младоумен» и «свиреп».
Но едва ли с годами свирепость и суровость князя уменьшились: ведь время, когда он правил, изобиловало большими и малыми сражениями. То он отражал нападения, то организовывал их сам. Полвека противоборства. Объединялась, собиралась в одно целое Русь. Некоторые историки полагают, что в последнюю четверть века появилась даже перспектива объединения Великороссии и Великого княжества Литовского. Спор за роли в будущем государстве в этот период велся в духе времени, отнюдь не за столом переговоров. У Олега, видимо, были свои честолюбивые планы и надежды. Он понимал необходимость объединения Руси, но мечтал, чтобы оно произошло под рязанским стягом. В конце княжения Олег осознал, что мечты несбыточны и от него ничего не зависит – главная препона в географическом положении княжества.
Интересно определил это положение И.И. Талько: «Географически великое княжество Рязанское лежало точно между молотом и наковальней: между монголами с одной и между недружелюбным великим княжеством Московским с другой стороны». Было еще и Великое княжество Литовское, с которым – то дружба, то вражда... Таким образом, внешняя политика требовала, чтобы великий князь был если не великим, то, во всяком случае, хорошим полководцем. И Олег им стал. И не оставлял ратного дела почти до конца жизни. За год до смерти он предпринял нелегкий поход к Смоленску, восстанавливая «на великом княжении Смоленском» своего зятя Юрия Святославича, свергнутого Витовтом. Подступив к городу в августе 1401 года Олег обратился к горожанам с ультиматумом: «Аще не отворите града и не примете господина вашего великого князя Юрия Святославича Смоленского на его отчину и дедину, на великое княжение Смоленское, то убо имама много время стоати и вас предати мечю и огню; избирите убо себе иже хощете: или смерть или живот».
Смоляне избрали «живот», Олег же после этого еще отправился в Литву утверждать своего ставленника с позиции силы: «воеваша, и со многим полоном возратишася в свояси». Было князю в ту пору уже за шестьдесят, но он не расставался с кольчугой. Сплетенная из мелких колец, обрамленная по краям рукавов и подола золоченой медью, она весила более шести килограммов, но после пострижения в монашество Олег носил ее постоянно.
Как пишет архиепископ Симон, «в 1390 году епископ Феогност, исполняя желание Олега Ивановича, постригает его в монашество с именем Иона». И, значит, в походах последнего десятилетия своей жизни, а было их не менее семи, князь участвует, уже будучи монахом. К тому времени переменился состав противников Рязани. Кончились добрые отношения с Литвой, прекратилась вражда с Москвой. Союз с последней был скреплен браком сына Олега, Федора, с дочерью Дмитрия Донского, Софьей. Этому событию предшествовало организованное Дмитрием посольство в Рязань знаменитого Сергия Радонежского.
Перед этим отношения между противоборствующими сторонами чрезвычайно осложнились: было несколько кровопролитных выступлений, победу в которых одерживали рязанцы. Дмитрий хотел покончить с затянувшейся распрей мирным путем и не раз посылал к Олегу послов, но те «не взмогоша утолити его»: Олег требовал неприемлемых для москвичей уступок. И лишь Сергию удалось уговорить князя «кроткими словесы и тихими речьми, и благоуветливыми глаголы». Конечно, знаменитый игумен Троицкого монастыря обладал даром убеждать людей и имел изрядный дипломатический опыт: в 60-е годы он даже на продолжительное время оставлял монастырь, чтобы выполнять посольские обязанности. Так, в 1364 году, митрополит Алексий направлял его в Нижний Новгород увещевать князя Бориса, незаконно захватившего город.
Однако не только благоуветливые глаголы чудного старца подействовали на Олега: он понял всю бесперспективность своих притязаний и кратковременность успехов, за Москвой была уже реальная сила, и она делала лишь передышку.
Древние документы, в которых очень мало записей рязанского происхождения, освещают в основном военную деятельность Олега, но не забылось на Рязанщине, что, он сделал Переяславль столицей княжества, что раз за разом отстраивал город после пожарищ, да не как-нибудь, а основательно. Г.К. Вагнер полагает, что «с полной уверенностью можно говорить, что старый Успенский собор Рязани, ныне известный под именем Христорождественского, был основан Олегом Ивановичем». Вокруг этого белокаменного сооружения формировался кремлевский ансамбль. Княжеский терем был деревянным и до наших дней не дошел, а то здание, что нередко называют Домом Олега (Архиерейские палаты), лишь стоят на его месте.
Но не только о благоустройстве столицы пекся Олег. Несмотря на бесконечные набеги ордынцев, росли на Рязанской земле города и поселения, воздвигались монастыри. Основал он в 1390 году в двадцати верстах от Переяславля Солотчинский монастырь – один из интереснейших и красивейших архитектурных памятников Рязанщины.
По преданию, задумал Олег его совершенно случайно. Пришлось ему однажды по княжеским делам проезжать очень красивое место на берегу Оки. Остановился передохнуть, уверенный, что места эти необитаемые, как вдруг вышли к нему два монаха-отшельника из незамеченной им деревянной обители. «Усладившись духовною беседою с ними и притом пленившись красотой местоположения», князь решил расширить обитель – основать мужской монастырь, крепость на подступах к Переяславлю. Часто потом он посещал новую обитель, «стараясь пещись о душе своей». Видимо, из этих соображений и принял постриг. В этом любимом монастыре и был князь похоронен.
Военная и государственная деятельность князя Олега была бы, видимо, менее успешной, если бы не имел он надежного тыла: ведь не день, не два приходилось ему оставлять княжество во время походов – за день в ту пору и до Коломны не добирались. Самым же вернейшим и преданнейшим из тех, на ком держался тыл, была жена князя, Евфросиния. Как жаль, что биография ее составляет всего несколько строк: умерла в 1404 году, в конце жизни сделалась монахиней Зачатейского монастыря, находившегося в трех верстах от Солотчинского, в монашестве носила имя Евпраксия, погребена рядом с мужем в Покровском храме Солотчинского монастыря. И еще крохотная информация о ней, которую, однако, можно несколько расширить: была она сестрой литовского князя Ягайлы. Значит отец ее – великий князь литовский Ольгерд, а мать – скорее всего его вторая жена, бывшая тверская княжна Ульяна, дочь Александра Михайловича Тверского, казненного в Орде. И стало быть, ближайшие родственники Евфросинии по матери – великий князь Тверской Михаил Александрович и тот самый Всеволод Александрович Холмский, что отсылал свою княгиню' на Рязань. Вошла в историю романтическая женитьба Семена Гордого на родной тетке Евфросинии, Марье Тверской.
Громадные семьи имели великие князья. Разбрасывала судьба их детей, особенно дочерей, по всему свету: за князем Владимиром Серпуховским оказалась замужем сестра Евфросинии, Елена, за князем Святославом Корачевским – Феодора. «Бе же у Олгерда Гедимановича дщи Феодора, иже родися от тверянки, ее же даде за князя Святослава, Титова сына Корачевского... А третий сын Титов князь Иван Козельский... женился у великого князя Олга Ивановичя Рязаньского».
Так что же следует из этого летописного текста? Родные братья едва ли не в одно время, где-то незадолго до 1377 года, женились на девушках, состоявших между собой в ближайшем родстве, племяннице и тетке. Вряд ли церковь в то время одобряла подобные браки: состояться они могли только в порядке исключения или потому, что девушки не были кровными родственницами. Скажем, Иван Козельский женился у Олега Ивановича на его сестре, или дочь Олега была падчерицей Евфросинии.
Воспроизводя древнюю запись о женитьбе Олега, историки неизменно называют Евфроси-нию сестрой великого князя Литовского Ягайло, а не дочерью Ольгерда. То, что летописец не указывает имени ее отца, можно объяснить так: замуж Евфросиния выходила после его смерти. Умер же Ольгерд в 1377 году. Вообще прослеживается манера летописцев укорачивать родословную женщины, даже княгини, упоминать лишь здравствовавшего, дававшего согласие на брак главу семьи. Так, рязанская княгиня Анна – всюду сестра Ивана III, но не дочь Василия Темного, не дожившего до ее замужества.
Итак, выходит, Евфросиния вышла замуж не раньше 1378 года и не была первой женой Олега. Сколько же тогда ей могло быть лет? Совсем немного – двенадцать-четырнадцать. Ранние браки в то время не порицались и не запрещались. Дату ее рождения, может быть, уточнит такой факт: известно, что в 1364 году митрополит Алексий крестил в Твери «литвинку» – дочь князя Ольгерда. Не была ли этой «литвинкой» Евфросиния? Уж не в память ли о крещении Евфросинии митрополитом Алексием воздвигли в Солотчинском монастыре первую деревянную Алексеевскую церковь, которую историки монастыря связывают с князем Олегом? К сожалению, монастырских построек того времени не сохранилось. В 1769 году пришлось разобрать древний Покровский храм, где были погребены князь и княгиня, – он грозил обрушиться. Незадолго перед тем останки Олега и Евфросинии перенесли в другую монастырскую церковь – Рождества Пресвятой Богородицы и поместили в общую гробницу. Возле нее долгое время висела парсуна. Возможно, ее написали специально к торжественному перезахоронению великокняжеских останков. Есть предание, что эта парсуна – всего лишь живописная копия шитого покрова с прежней гробницы, пришедшего в совершеннейшую ветхость и потому уничтоженного. Подобные покровы существовали. Уцелел выполненный примерно в то же время, в конце XVI – начале XV века, покров, на котором изображен Сергий Радонежский. Считается, что он достоверно передает внешность знаменитого старца. Дошел до наших дней и портрет современницы Олега, невестки Дмитрия Донского Софьи Витовтовны, вышитый на сакосе митрополита Фотия. Хочется думать, что и рязанская парсуна запечатлела черты истинных князя Олега и его супруги.
Ирина Красногорская
admin
Утверждено
О проекте
