(рассказ)

1

Историю о фамильном столовом серебре Владимир Петрович Коровин слышал от матери сотни раз, с тех пор, как стало возможным рассказывать такие истории.

Со слов матери он знал, что его бабка, урожденная Чердынцева – потомок старинного дворянского рода. Её прадед, теперь уже Бог весть в каком году, привез с международной выставки в Париже набор столового серебра, изготовленный знаменитой в то время мастерской, специально для выставки. Набор находился в богатом, обтянутом сафьяном и расшитом золотыми вензелями, футляре, и состоял из множества приборов. Там были и огромный поднос, и большие столовые ложки и ножи, вилки для вторых блюд и отдельно для рыбы, а так же маленькие чайные ложечки. Каждый предмет украшен затейливым узором и клеймом мастера.

Поскольку весь комплект был изготовлен в единственном экземпляре и ни у кого в мире больше не было такого, он стал предметом гордости всего семейства. Его приборами пользовались крайне редко, только по очень большим и значимым событиям – тщательно чистили и берегли.

Потом прадед подарил этот набор столового серебра своей старшей дочери в день её венчания, положив тем самым начало новой семейной традиции. Та, в свое время передала его своей дочери, а уже от неё он перешёл к бабке Владимира Петровича, Анастасии Фёдоровне Чердынцевой, в замужестве Соболевой, которая дорожила старинным набором больше, чем собственными дорогими украшениями.

Муж Анастасии Фёдоровны – Константин Львович Соболев происходил из менее знатного дворянского рода, но был прекрасно образован и служил инженером по строительству железных дорог. Не пожелав выехать за границу после октябрьских событий 1917 года, Константин Львович и Анастасия Фёдоровна остались проживать в своей квартире в Петербурге. Они были молоды и полны оптимизма.

Первое время жили очень трудно. Чтобы прокормиться пришлось продать все драгоценности и многие предметы мебели и одежды, но фамильное столовое серебро берегли, как могли, считая его неприкосновенной реликвией. В конце восемнадцатого года большевикам понадобились специалисты, и они вспомнили об инженере Соболеве.

Константин Львович получил постоянную работу, паек, а за тем и заработную плату. Жизнь, казалось бы, налаживалась. У Соболевых родилась дочка Машенька, принесшая свет и надежду на будущее, но в тридцать седьмом Константина Львовича неожиданно арестовали, по обвинению в каком-то заговоре, и Анастасия Фёдоровна осталась с дочерью одна.

Поначалу она ходила на Литейный, пыталась выяснить, что с мужем, но все её труды были напрасны, и она стала смиренно ждать от супруга, какой-нибудь весточки. Ей казались абсурдными любые обвинения в его адрес, поскольку знала, как искренне он принял новую власть, служил ей, прокладывая новые железные дороги и ремонтируя старые, даже не помышляя ни о каком вредительстве. Произошло какое-то обидное недоразумение. Рано или поздно всё выяснится, и оправданный Константин Львович вернётся домой. Надо только набраться терпения.

Потом началась война. Анастасия Федоровна и Маша остались в блокадном Ленинграде. Машенька, к тому времени уже взрослая девушка, работала на заводе, получая скудный паёк.

Холод не отапливаемой квартиры, голод, бесконечные бомбёжки и обстрелы Анастасия Федоровна переносила очень плохо, так как была серьезно больна. Ей требовались лекарства. Но их можно было достать только у спекулянтов за очень большие деньги или за драгоценности. Денег не было, из вещей оставалось только фамильное столовое серебро.

Анастасия Фёдоровна и слышать ничего не хотела о продаже фамильной ценности. Одна мысль об этом казалась ей греховной и предательской перед памятью покойной матушки, от которой по традиции приняла она столовый набор, да и перед памятью всех поколений её именитых предков. Давние мечтания о том, как передаст она своей любимой Машеньке фамильную реликвию в день её свадьбы, самый волнительный день для любой матери, согревали сердце. В глубине души ещё теплилась надежда, что вернётся и будет сидеть рядом с ней за свадебным столом Константин Львович. Но состояние здоровья ухудшалось с каждым днём.

Маша, не в силах видеть, как на глазах увядает мима, тайком от неё взяла из набора несколько столовых приборов и обменяла на лекарства. Эти снадобья помогли лишь на время, только отсрочили неизбежный исход. К концу войны, когда страшные блокадные дни были позади, Анастасия Фёдоровна умерла.

Мария Константиновна, похоронив мать, поклялась, что в память о ней сохранит оставшуюся часть столового серебра, и держала слово, пока….

2

Владимир Петрович Коровин, коренной ленинградец, работал рядовым инженером на одном из заводов родного города. Жил он, в полученной от профкома квартире стандартной планировки, где туалет, непременно, располагался рядом с кухней. Вместе с ним проживала его стареющая мама, жена Татьяна и дочь студентка медицинского института. Отца он своего не помнил.

Мать рассказывала, что вышла замуж после войны, когда отец, бравый сержант разведчик, демобилизовавшись, пришёл работать к ним на предприятие. Семейная жизнь продлилась не долго. Отец стал пить, устраивать дома скандалы, и, как часто бывает в таких случаях, мать с ним развелась. Вскоре он завербовался на одну из северных строек, и мать о нем больше ничего не слышала.

- Его пролетарская кровь не могла ужиться с моей дворянской – шутила Мария Константиновна.

В семье Владимира Петровича было все, как у людей. Он каждый день ходил на работу, где выполнял и перевыполнял план производства, выступал на партийных и профсоюзных собраниях, а вечера проводил дома у телевизора. Жена работала в отделе кадров того же завода. Их скромных, но стабильных окладов хватало, что бы вся семья могла питаться, время от времени приобретать новую одежду и обувь, и даже откладывать деньги на покупку дивана, холодильника или телевизора. Два раза в месяц, после аванса и получки, Владимир Петрович оставлял небольшую заначку, и они с друзьями устраивали разгрузочные дни в пивной или на рыбалке.

Кто знает, сколько бы ещё продолжалась эта спокойная размеренная жизнь, не начнись в стране перестройка.

Владимир Петрович принял её с энтузиазмом. Он с интересом следил за новыми телевизионными передачами, заседаниями Съезда народных депутатов, по утрам до работы выстаивал очереди в киоск за свежими газетами и журналами, а потом в курилке подолгу спорил с коллегами о том, кто больше виноват в том, что творилось в стране – Ленин или Сталин. Жизнь бурлила, наполняясь новой революционной энергией.

В августе 1991 года Владимир Петрович вместе со своими заводскими товарищами протестовал против заговора «гэкачепистов». Осенью девяносто третьего поддерживал первого президента в борьбе с «отщепенцами» - депутатами…

В этой борьбе он не заметил, как его родной завод стал проваливаться в какую-то бездонную экономическую яму. Сначала стали задерживать зарплату, потом её стали выдавать товарами, а вскоре и вовсе начались остановки производства. Рабочих и инженерно-технический персонал отправили в бессрочный административный отпуск.

Семейные сбережения вскоре кончились, и жить стало не на что.

На древних улицах Петербурга, возвратившего свое гордое имя, появились нищие, торговцы подержанными вещами, самодеятельные музыканты. Художники и продавцы расписных матрешек и сувениров расположились на тротуарах Невского проспекта недалеко от Казанского собора.

Ранней весной, когда лёд на Неве уходил в прошлое на еще не разводимых мостах собирались толпы мужчин в теплой старой одежде с сумками и рюкзаками и, натянутыми на прямоугольные каркасы сетками, прикрепленными длинными верёвками к огромным шестам. Они с полудня занимали места, что бы с приходом темноты при свете электрических фонарей приступить к своему добычливому делу. Это были рыбаки, вышедшие на промысел корюшки. Мелкая рыбёшка для многих стала настоящим спасением. В сезон её вылавливали в огромном количестве. Потом женщины на душных кухнях небогатых квартир долго варили рыбу в больших алюминиевых кастрюлях, добавляя душистые приправы, и закатывали в стеклянные банки. Эти консервы распределяли на целый год.

Владимир Петрович, лишённый работы и заработка, тоже каждый день выходил на сезонный промысел корюшки. Но это был самый приятный способ добывания пищи. В иные дни он с друзьями тайком лазил по чердакам, отлавливая диких голубей. Птица не велика, но какой-никакой навар для супа. Не брезговал Коровин и разовой работой, даже самой грязной и не престижной. Однако, не смотря на все старания, семья еле сводила концы с концами. Были времена, когда денег не хватало даже на хлеб. Тогда и вспомнили про мамино столовое серебро.

Мария Константиновна, скрепя сердце, выдавала снохе для продажи ложки и вилки из заветного набора, пытаясь сохранить, хоть какую-то его часть и надеясь, что скоро все переменится. Только ради любимой внучки, которая оканчивала институт, нарушила она клятву, данную на могиле матери.

Когда Владимир Петрович, наконец, нашел себе работу сторожа с небольшим, но стабильным заработком, от фамильного серебра осталась лишь одна чайная ложечка.

Мария Константиновна бережно завернула её в вышитый когда-то носовой платок и спрятала под подушку своей постели, с которой вставала все реже и реже. Глаза ее слепли, руки и ноги болели и не слушались.

3

Оставшись без достойной работы в результате перемен, которые приветствовал и на которые возлагал большие надежды, Владимир Петрович стал чаще прикладываться к спиртному, а после смерти Марии Константиновны уже редко выходил из запоев.

У него появились новые, помятого вида приятели, с которыми проводил время в политических спорах за бутылкой низкопробного алкоголя. Разгорячившись, он непременно начинал хвастаться своим дворянским происхождением, а в подтверждение заявлял, что хранит дома фамильное столовое серебро, и для примера демонстрировал последнюю чайную ложечку, которую теперь всегда носил с собой.

Однажды, один из случайных «собеседников», выслушав рассказ о родовитой матери и бабкином серебре, заявил:

- Никакой Вы не дворянин, милейший! Дворянский титул в России переходил по мужской, а не по женской линии. Вот если бы ваш батюшка был дворянского роду, тогда другое дело. А так вы, извините, плебей. Это я вам, как кандидат наук говорю.

Владимира Петровича очень обидели эти слова, и, не поверив небритому кандидату в грязном выцветшем пальто, он решил в ближайший выходной обязательно посетить Дворянское собрание, об открытии которого знал из телевизионных новостей.

Побрившись утром, и одев все самое чистое, что у него оставалось (жена давно махнула на него рукой), Владимир Петрович отправился вступать в дворянское сообщество. От матери у него остались несколько пожелтевших фотографий Анастасии Фёдоровны и Константина Львовича, а так же метрики и выписки из церковных книг о рождении бабки. Документы деда забрали при аресте.

Холеный швейцар никак не желал пропускать его в помещение, видимо не поверив с первого взгляда в благородное происхождение бывшего инженера. Владимир Петрович уже собирался устроить скандал и дать швейцару в морду, но на его счастье к парадному подошёл интеллигентного вида седой мужчина и поинтересовался, в чем дело.

Швейцар объяснил ситуацию со своей точки зрения, обратившись к подошедшему: «Ваше сиятельство!».
Выслушав швейцара, «сиятельство» строго оглядело Владимира Петровича, брезгливо поморщилось, но приняло от него документы. Затем оно обратилось к Коровину с несколькими уточняющими вопросами и заключило:

- Ну что ж, вынужден Вас огорчить. Дворянский титул по материнской линии в России не передается, и мы не можем принять вашу особу.

Расстроенный Владимир Петрович побрел по заснеженным улицам северной Пальмиры. По дороге ему подвернулась покосившаяся вывеска «Ломбард», и он заложил последнюю чайную ложечку фамильного столового набора, изготовленного известной когда-то мастерской специально для Парижской выставки.

Купив на вырученные деньги дешёвого спирта, Коровин пил его в каком-то подвале с незнакомыми людьми и чувствовал, как борются в нем пролетарская кровь его отца и дворянская кровь матери.

Утром местный дворник, потомок председателя сельского совета и дочери кулака, нашел Владимира Петровича замерзшим в сугробе. Надежда на возрождение рода Чердынцевых – Соболевых рассыпалась вместе со столовым серебром.

Январь 2008 года