Настоящая работа продолжает начатую в N 1 журнала "Русская литература" за 2005 год публикацию писем А. И. Кошелева к И. В. Киреевскому, хранящихся в Российском государственном архиве литературы и искусства, в фонде Киреевских. Публикация включает письма начала 1830-х годов: первое письмо датировано 13 декабря [1830] года, последнее - 21 июля 1833 года. В этот период в жизни Кошелева происходят важные перемены. В июне 1831 года он по рекомендации врачей уезжает за границу для лечения, осуществив тем самым свое давнее желание отправиться в путешествие. Едет сначала в Германию, затем в Швейцарию, Францию, Англию и снова в Германию. Находясь за границей, Кошелев, не получив позволения продлить необходимый ему отпуск, выходит в отставку и после возвращения в Россию летом 1832 года поселяется не в Петербурге, а в Москве.1

В начале 1830-х годов определяется характер интересов Кошелева. "Уже в Питере я делался жестоким практиком, но теперь одни факты имеют цену в моих глазах. Много новых мыслей родило, развило и утвердило во мне путешествие. Сколько иллюзий разрушено, но зато сколько действительных сведений приобретено", - пишет он В. Ф. Одоевскому из Женевы 29 октября / 10 ноября 1831 года.2 Сведения, приобретенные Кошелевым, касаются различных сфер деятельности, но более всего его привлекают юридические науки. В Женеве он слушает лекции П. -Л. -О. Росси, юриста и специалиста по политической экономии, читающего римское и уголовное право; собирает материалы, касающиеся исправительной системы Швейцарии, предполагая позднее "издать что-нибудь об этом предмете".3

Время накануне отъезда Кошелева за границу и само путешествие описаны в его воспоминаниях и письмах к Одоевскому в посвященной Кошелеву монографии Н. П. Колюпанова, составленной на основании утраченных позднее материалов.4 Немногие сохранившиеся письма к Киреевскому могут добавить к этим описаниям только отдельные подробности, касающиеся обстоятельств отъезда и жизни Кошелева в "чужих краях", а также его планов на будущее. Так, в приписке к письму С. П. Шевырева от 22/10 декабря 1831 года, сообщив впечатления от знакомства с Европой и лекций Росси, он пишет: "Я особенно занимаюсь правами и намерен сделаться и законоведом и судьею".

Вернувшись в Россию, Кошелев приступает к исполнению своих намерений и принимается за изучение древнего и нового русского законодательства. В письме от 20 июля 1832 года он просит Киреевского прислать ему в село Ильинское (подмосковное имение Кошелева) первые тома "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина. Смысл этой просьбы становится ясен из следующего письма, в котором Кошелев, размышляя об исследовании "Русской правды", сравнивает ее разбор у Карамзина с разбором в "Истории русского народа" Н. А. Полевого, критикует последнего за неосновательность и небрежность, высказывает собственное мнение о том, как надлежит рассматривать этот памятник. Не оставляет он "занятия правами" и в следующем году: 8 июля сообщает Киреевскому, что пишет замечания на "Свод законов Российской империи" и, отправляясь в дальнее имение (село Смыково Рязанской губернии), берет с собой только юридические книги.

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

Тема последнего письма публикации (от 21 июля 1833 года) сближает его с письмами Кошелева сороковых годов. Кошелев, согласно его признанию, целиком погружен в решение хозяйственных вопросов, в дела по управлению имением. Позднее в "Записках" он вспоминал: "Матушка моя была хорошею хозяйкою и приучила меня к хозяйству с ранних лет..."5 Сам Кошелев уже в 1828 году писал матери о желании "сделаться первым агрономом в России".6 Правда, публикуемое письмо к Киреевскому свидетельствует о том, что в 1833 году хозяйственные хлопоты для Кошелева - занятие вынужденное. "Вот как я провожу время. До сих пор ни о чем не только душепитательном не думал, а кроме твоего письма ничего не читал душеспасительного", - пишет он с явной досадой. Менее чем через два года, купив новое имение - село Песочню, Кошелев выйдет в отставку и займется хозяйством "со страстью".7 Заботы, с ним связанные, станут основным направлением его деятельности в течение следующего периода его жизни.

Но значение публикуемых писем заключается не в том, что они дополняют наши представления о юридических и хозяйственных занятиях Кошелева начала 1830-х годов. Письма к Киреевскому знакомят нас с философской позицией Кошелева тех лет, позволяя, в свою очередь, иначе взглянуть на его интерес к практическим вопросам и "действительным сведениям", который оказывается не только проявлением его природных склонностей, но согласуется с его мировоззрением. В первые месяцы после возвращения Кошелев стремится систематизировать философские взгляды, сформировавшиеся у него к лету 1832 года. Он пытается изложить на бумаге "вновь достигнутый порядок мыслей", сочетающий недавно воспринятые идеи с критической переоценкой ранее прочитанного. Ни в "Записках" Кошелева, ни в монографии Колюпанова нет упоминания об этих попытках; в письмах к Одоевскому сообщается о неком готовящемся "сочинении", но замысел его неясен; и только в письмах к Киреевскому работа Кошелева над описанием своих новых представлений отражается достаточно полно.

Вероятно, приняться за нее Кошелева побудили разногласия с Киреевским, обнаружившиеся в разговорах друзей при встрече их, произошедшей в Ильинском в июле или в начале августа 1832 года, почти сразу после возвращения Кошелева из-за границы. В письме к Киреевскому, которым после отъезда последнего в Москву предполагалось "открыть постоянную переписку", Кошелев должен был подробно изложить свою позицию, но, как сообщает он 20 августа, "три раза начинал... послание" и "принужден был бросить", поскольку не мог "высказать... мнение коротко да ясно". В ответ Киреевский убеждает Кошелева сообщать мысли свободно, как в беседе. "Сноситься часто, даже без прямой необходимости, должны мы поставить себе правилом и сделать привычкою... - пишет он в начале 20-х чисел августа, - ты напрасно не прислал мне того письма, которое начал: что за дело, что оно не кончено; вообразим, будто я перервал тебя в половине спора, в твоем Ильинском подле рва, от которого поворачивают домой. Ты начал, я продолжаю, кто-нибудь кончит".8

Письмо, раскрывающее новую систему взглядов Кошелева, датировано 30 августа 1832 года. Очевидно, в его появлении сыграла роль следующая встреча с Киреевским, в конце августа еще раз, теперь уже вместе с Одоевским, приехавшего в Ильинское. Сложность стоящей перед Кошелевым задачи отразилась на композиции письма и его внешнем оформлении: в конце повторяется сказанное ранее, почерк, сначала четкий и понятный, постепенно становится торопливым и небрежным, возрастает количество поправок. Самому Кошелеву письмо от 30 августа не

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

кажется полным и отчетливым выражением его мыслей, и после отъезда Киреевского он продолжает заниматься "изложением своей системы", стремясь обосновать ее с учетом опыта новой европейской философии. Изложение перерастает рамки письма и превращается в целое сочинение. Для работы над ним Кошелев просит прислать ему в деревню "Кантову Критику чистого ума" и "Шеллингов Идеализм", так как считает нужным "в них заглянуть". Он читает Гельвеция и Спинозу; первым "очень не доволен" (вялый слог, безжизненные правила, пошлые доказательства), о втором отзывается с восторгом (см. письма, датированные 14 и 24 сентября 1832 года). Вероятно, Кошелев предполагал осуществить свой замысел в начале осени, до возвращения в Москву. "Желал бы, чтобы ты приехал сюда с доконченным сочинением, хотя не знаю, возможно ли работать так скоро над делом таким трудным", - пишет ему Киреевский 17 сентября 1832 года9 и оказывается прав. Несмотря на убеждение в том, что "вновь достигнутый порядок мыслей" позволяет прояснить "важнейшие задачи жизни", Кошелев сталкивается с неразрешенными вопросами. В письме к Киреевскому от 1 октября 1832 года он размышляет о проблеме личного бессмертия. Ответ, который дает философия, не кажется Кошелеву удовлетворительным, ибо противоречит естественному чувству человека. Возможно, это и заставляет его обратиться к чтению мистических писателей. "Сочинение несколько остановилось, потому что нашел необходимым познакомиться с феософами, - сообщает он Одоевскому 12 октября 1832 года, уже после возвращения из деревни в Москву. - Читаю Свед(еденборга) Нов(ый) Иерусалим). Нашел там твоих ангелов и надеюсь их добрым порядком укокошить. Однако я очень доволен этим чтением. Язык живой, и мысли горячие".10 Сочинение Кошелева написано не было; письмо от 30 августа 1832 года осталось самым развернутым изложением философских взглядов Кошелева начала 1830-х годов и потому заслуживает более подробного рассмотрения.

Как ясно из письма, причиной разногласия Кошелева и Киреевского явился вопрос о характере знания, к которому надлежит стремиться человеку. Кошелев полемизирует с убеждением Киреевского в возможности постижения "начал безусловных, общих для всего человечества... которые привели бы к единству все наши мысли и чувства... и на которых наша деятельность могла бы воздвигнуть здание прочное". Он подчеркивает заключенную в позиции Киреевского философскую проблему: может ли знание быть безусловным и одновременно столь живым и конкретным, чтобы определять жизнь каждого отдельного человека в ее многообразии, всю сферу его мыслей, чувств и поступков? Кошелев отвечает на вопрос отрицательно - одно лишь безусловное, необходимое и всеобщее знание "людям, существам не только мыслящим, но чувствующим и действующим... недостаточно".

Спор Кошелева и Киреевского представляет интерес как отражение интеллектуальной ситуации начала 1830-х годов, когда, по словам Одоевского, "Шеллингова философия перестала удовлетворять искателей истины, и они разбрелись в разные стороны".11 Имеются в виду, очевидно, ранние сочинения Шеллинга и его философия тождества - "прежний Шеллинг", как говорили в те годы: позднее учение Шеллинга - "положительная философия" - тогда только возникало и начинало распространяться. И Кошелев, и Киреевский пересматривают свое отношение к философии тождества, но делают это по-разному. Различием их подходов к "прежнему Шеллингу", а также различием тех философских систем, к которым они обращаются, стремясь обрести новый взгляд на мир, и обусловлено несходство их позиций.

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

Кошелев соглашается с основным утверждением философии тождества - идеей единства бытия и мышления, идеального и реального, или, как пишет сам Кошелев, "мира мысленного и вещественного". В этом единстве он вслед за Шеллингом усматривает Безусловное ("Абсолютное" Шеллинга), однако, в отличие от немецкого философа, полагает Безусловное непознаваемым, принимая тождество бытия и мышления лишь в идее (in potentia). В то же время Кошелев допускает постижение "безусловных начал" - вечных и неизменных законов устроения вселенной. Размышляя об этом, он использует постулаты различных философских учений: обращается и к ранним сочинениям самого Шеллинга, и к натурфилософии его последователя Л. Окена, и к "математической философии" оппонента Шеллинга И. И. Вагнера.12 Но, полемизируя с Шеллингом, повторяя положения Окена и Вагнера, Кошелев остается в системе координат, заданных философией тождества. В этой системе он и рассматривает позицию Киреевского, между тем рассуждения последнего строятся на иных основаниях. Киреевский не сомневается ни в выводах, ни в отдельных положениях философии тождества, но стремится к освоению другого типа мышления.

Гносеологические взгляды Киреевского начала 1830-х годов полнее всего отразились в его статье "Девятнадцатый век", написанной за несколько месяцев до возвращения Кошелева из-за границы. По утверждению Киреевского, в настоящий момент в "целом мире европейской образованности" заметно желание сблизить науку, искусство и духовную деятельность с жизнью.13 В философии его выражает "положительная" система позднего Шеллинга, о смысле и значении которой Киреевский пишет, исходя из содержания лекций Шеллинга, слышанных им в Мюнхене в 1830 году.14 Прежняя философия Шеллинга - философия тождества - предстает в статье как вершина и завершение философского мышления нового времени. Вся философия этой эпохи, "и даже новейший материализм", основана лишь на необходимых законах разума и потому является "отрицательной", "ибо разум сам себя развивающий, сам собою и ограничивается". "Положительная" философия, напротив, устремлена к познанию "индивидуально-определенному, историческому", которое "существеннее математической отвлеченности", к "живому познанию сущности вещей и бытия".15 Очевидно, с таким пониманием познания и столкнулся Кошелев в разговорах с Киреевским летом 1832 года. "Тебе нужны живые, из самой действительности похищенные знания", - пишет он 30 августа 1832 года.

То, что Киреевский, как можно заключить из письма, стремится не только к "живому" знанию (это ясно из статьи "Девятнадцатый век"), но к "почерпнутым из действительности" "сведениям" о "безусловных началах", не столько дополняет наше представление о его восприятии философии позднего Шеллинга, сколько заставляет задуматься. С одной стороны, мысль Киреевского в пересказе Кошелева кажется отзвуком "положительной философии", с другой - не соответствует ей. Согласно Шеллингу, "положительная философия" должна быть истинным позна-

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

нием Абсолютного первоначала, которое возможно, как считает Шеллинг в этот период, лишь на основании опыта, a posteriori, должна быть постижением Бога-творца в его свободно совершенном деянии. Что мог подразумевать Киреевский под "безусловными началами" (курсив мой. - Е. Л.), из письма Кошелева не ясно. Возможно, Кошелев не совсем верно излагает позицию Киреевского, корректируя ее под влиянием собственной убежденности в непостижимости Безусловного (Бога), но познаваемости безусловных законов универсума. Размышлять в русле поздней философии Шеллинга Кошелев не пытается. Правда, определяя Безусловное в соответствии с философией тождества как "тождество всех противуположностей", он подчеркивает неизбежность отрицательного характера такого определения, в чем можно усмотреть скрытую полемику с "положительной философией". Но прямых возражений против понимания Абсолютного первоначала, разработанного в философии позднего Шеллинга, в письме нет.

Не ясно из письма и то, как понимает Киреевский "живое" знание. С точки зрения Кошелева, мысль о познании "безусловных начал" путем чувственного созерцания конкретных вещей и явлений столь нелепа, что не стоит обсуждения. Более всего он полемизирует с представлением о возможности непосредственного постижения Безусловного и вечных идей (истины, добра, красоты) в интеллектуальном созерцании - в интуиции философа, направленной на абсолютное "Я". Но это полемика не с поздним учением Шеллинга, а с философией тождества. Сам Шеллинг, утверждая в "положительной философии" необходимость опосредованного познания Абсолютного, говорил в Мюнхенских лекциях об интеллектуальном созерцании как о понятии своей прежней, рационалистической системы.16 В то же время следует учесть, что Киреевский оценивал значение интеллектуального созерцания для философии Шеллинга иначе. С его точки зрения, именно "положительная философия" раскрывает заложенный в понятии интеллектуального созерцания потенциал. В примечании к статье "О необходимости и возможности новых начал для философии" он напишет: "Что же касается до умственного созерцания... то оно... в Шеллинговой первой системе не имеет существенного значения. Об нем Шеллинг упоминает, но не развивает его. Это было только предчувствие будущего направления его мысли".17 Высказывание, которым мы располагаем, относится к середине 1850-х годов. Как Киреевский понимал интеллектуальное созерцание в 1832 году - мы не знаем, и на основании письма Кошелева можем лишь предположить, что летом 1832 года этот способ познания явился предметом обсуждения в разговорах Кошелева и Киреевского.

В письме от 30 августа 1832 года Кошелев не просто обозначает несогласие с позицией Киреевского, но излагает свой взгляд на проблему достижения "живого" знания, который, как ясно из письма, сформировался у него недавно и в котором он, по собственным его словам, "нашел успокоение". По мысли Кошелева, задача состоит в том, чтобы сочетать знание "безусловных начал", абстрактные "мысленные сведения" о законах бытия со сведениями "чувственными", "вещественными", почерпнутыми из индивидуального опыта. Разрешение этой задачи Кошелев нашел не вполне самостоятельно, за ним угадывается определенный источник. В 1831 году в Берлине он слушал Ф. Шлейермахера, о чем через много лет вспоминал в "Записках", отмечая впечатление, произведенное на него "ясностью изложения и взгляда на преподаваемый предмет".18 Судя по письму к Киреевскому, на Кошелева оказали влияние лекции по философии, на основании которых Л. Джо-

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

насом и В. Дильтеем после смерти Шлейермахера было издано сочинение под названием "Диалектика".19

Согласно Шлейермахеру, постулат Шеллинга о тождестве бытия и мышления является необходимой идеей познания. Однако тождество в его полноте никогда не может быть воплощено в мысли человека, и потому наше познание всегда относительно. Тем не менее в самом познании присутствуют реальное и идеальное начала: восприятие (органическая, чувственная функция) и мышление (интеллектуальная функция). Любое действительное знание возникает как результат их взаимодействия: чистого мышления, как и чистого восприятия, не существует, одно не возможно без другого, и в каждом конкретном случае преобладает либо тот, либо другой фактор.

Понимание природы знания, почерпнутое из "диалектики" Шлейермахера, служит основой для размышлений Кошелева о сочетании рационального и опытного познания. Тождество "мысленных" и "вещественных" сведений Кошелев признает лишь "в идее", подобно тому как лишь в идее он признает тождество мышления и бытия. Но поскольку "в собственном, безусловном смысле нет ни мысленных, ни вещественных сведений; мы называем их таковыми, потому что в них превышает то один, то другой элемент", как, последуя Шлейермахеру, пишет Кошелев, то между двумя родами сведений нет разрыва. Мы устремляемся то к тем сведениям, в которых "превышает элемент мысленный", то к тем, где "имеет перевес начало вещественное", пока не приходим к представлению о необходимости примирить оба "элемента нашего познавания". Взгляд на мир "человека просвещенного, т. е. ...человека в собственном смысле слова", должен включать знание о законах бытия и о явлениях непрестанно изменяющейся жизни. Последнее не менее важно, чем первое. Этот вывод, заключающий рассуждения Кошелева в письме от 30 августа 1832 года, соответствует характеру его собственных занятий, возросшему с начала 1830-х годов интересу к конкретным фактам и "действительным сведениям".

Стремясь к достижению "живого" знания, Киреевский и Кошелев опираются на различные философские системы: один - на позднего Шеллинга, другой - на Шлейермахера. Но в письме Кошелева появляется идея, которая станет для Киреевского темой творчества - идея "внутреннего слова". По мнению Кошелева, "человечество имело в каждую эпоху, в каждой стране, в каждом человеке свое особенное слово", и именно его раскрытию призвано служить и рациональное и опытное познание. Возможно, эта мысль, прозвучавшая, вероятно, и в разговорах Киреевского с Кошелевым в Ильинском, в 1832 году еще не была важна для Киреевского. Позднее, в повести "Остров" (1838), он вложит в уста одного из героев рассуждение о том, "что есть какое-то слово, венец и основание всякого мышления, ключ ко всем тайнам, цель всех воздыханий человечества. Что это слово незаметно для людей, потому что хранится высоко в сердце, выше, дальше внутреннего зрения человека".20 К мысли о "внутреннем слове" обратится и третий участник бесед в Ильинском - Одоевский. В его романе "Русские ночи", посвященном интеллектуальным поискам 1830-х годов, о "собственном внутреннем слове" человека говорит Фауст, герой, близкий самому Одоевскому.21 Для Кошелева, Киреевского и Одоевского "внутреннее слово" становится той идеей, в которой общечеловеческая, необходимая и неизменная истина обретает индивидуальную форму.

--------------------------------------------------------------------------------

--------------------------------------------------------------------------------

1

С. Петербург. 13 декабря [1830].

Здравствуй, любезный друг Киреевский.

Известие о твоем возвращении в Москву всех нас поразило. Причина, побудившая тебя прискакать в белокаменную, конечно, делает тебе величайшую честь, но при всем том мы весьма сожалеем, что ты так мало времени пробыл в чужих краях. Многое бы ты там увидел и узнал, чего из книг почерпнуть невозможно; ехать же в другой раз за границу - едва ли ты соберешься.1

Сегодня отправляется Титов в Царьград. Уже целую неделю мы его ежед(нев)но провожаем, - ныне он, кажется, наверное едет. Он едет с своим посланником (Бутеньевым), а не то он бы уже давно ускакал.2 Я рад, что Титов выезжает отсюда. Ему становилось здесь очень ск(у)чно:3 желание видеть иные страны снедало его, и он ничем не мог заниматься, имея постоянно в мыслях намерение путешествовать.

Одоевский жив и здоров, пишет свой роман,4 играет на фортопиане, курит цигарки, пьет вино стаканом и пр.

Кошелев скучает жестоко. И во сне и наяву видит он одно - чужие край. Ты знаешь, что если он желает ехать вон из России, то это не от того, чтоб он не любил свою родимую сторону, и не для того, чтоб привезти из-за моря новомодный жилет; но он алчет новых впечатлений. Тоскует по Швейцарии, Италии и пр., страстно желает побывать в Берлине и (если можно) в Париже, чтоб послушать лекции Савиньи, Гегеля, Кузеня, Г(изо)та,5 и пр. - Не знаю удастся ли Кошелеву исполнить сие желание его души, но верно то, что если сие ему будет невозможно, то он душевно будет о том сожалеть.

Мне очень хочется побывать в Москве. Прежде половины генваря мне нельзя будет отсюда уехать.6

Титов, Одоевский и Кошелев усердно тебе кланяются и братски обнимают тебя, пришельца из стран далеких. Засвидетельствуй мое почтение своей матушке7 и своему батюшке8 и верь дружбе.

А. Кошелев.

Дипломатиче(с)кий поскриптум:

Спроси у Погодина: печатает ли он Норова пиесу: Мор. Если он не берет на себя сей труд, то мы тиснем ее здесь. Отвечай на сие мне поскорее.9 Пиши ко мне: дай весточку о своем существовании. Пожми руку брату своему.10

-----

2

С. Петербург. Июня 3-го 1831.

Письмо твое не могло прийти более кстати, любезный друг Киреевский. Вчера я его получил, а сегодня через несколько часов еду в чужие край.1 Я каждое лето страдал желчью, но нынешний год более нежели когда-либо. Разные, отчасти тебе известные, отчасти же неизвестные обстоятельства тому причиною. Я уже не так слеп, как ты полагаешь. Я прозрел, но пробуждение было ужасно. В первые дни я был как сумасшедший, и теперь еще не совсем оправился. Правы были те, которые говорили: ей, берегись Кошелев.2 - Теперь я почти счастлив: желание, которое слишком десять лет меня терзало, наконец исполняется. Я увижу чужие края. Тому десять дней назад я и не думал ехать. В воскресение получил позволение отправиться за границу и сегодни (середа) уже сажусь на пароход.3

Вот мои намерения: еду на пароходе в Любек, оттуда, через Гамбург, в Берлин, где пробуду дней 5 или шесть. Потом поеду в Дрезден, а в первых днях июля должен быть в Карлсбаде, куда направлено главнейше мое путешествие. Доктор советовал мне ехать в Карлсбад для желчи. Я с радостью воспользовался сим советом, который и для морального моего здоровья будет весьма благодетелен.

стр. 98

--------------------------------------------------------------------------------

Поручение твое исполнить не могу по причине моего отъезда, но будь уверен, что Одоевский4 или Веневитинов5 обделают это дело не хуже меня. Тот или другой напишет тебе об этом.

Хоть поздно, но все-таки лучше когда-нибудь, чем никогда: я осведомлялся о том, может ли Языков, основываясь на его авторской известности, быть освобожден от экзамена.6 Мне в Коллегии отвечали, что примеров тому не было, что едва ли это вещь возможная, но что впрочем, если будет угодно государю, то можно это сделать. Следовательно, чтоб освободить Языкова от экзамена, необходима сильная протекция. Лучше выдержать испытание, да и дело с концом.

Увижу, справедливы ли твои речи о немцах.

Посылки из Мюнхена здесь получены, но так как за один ящик надобно было заплатить слишком 350 руб., и притом я не знал от кого оне присланы, то я их и не взял к себе. За Телескоп7 надобно внести 245 руб. пошлин. - Документы для получения оставляю у Одоевского, а потому, если ты хочешь получить, то адресуйся к нему.8 Он живет: на Дворцовой набережной, в доме Ланской. Отъезжая за границу, я не могу внести деньги, которые с меня требуют в таможне, но я принял меры, что эти вещи не были конфискованы.

Прощай, любезный друг. Засвидетельствуй мое почтение своей матушке. Желаю от всего сердца, чтоб ей было лучше. Усердно поклонись батюшке своему, а равно и брату и Языкову.

Весь твой Кошелев.

Едва есть смысл в моем письме: я так захлопотался, что не знаю, как у меня голова на плечах держится. Еще раз прощай. Иван Мальцов9 был очень болен, но теперь ему гораздо лучше.

-----

3

[22/10 декабря 1831 года.]

Здравствуй, любезный друг Киреевский. Наконец узрел твое писание. Отъезжая за границу я писал к тебе, но не получил от тебя ни полслова в ответ. Знал, что ты и все твои здоровы, ибо матушка всегда мне сообщает известия о вашем семействе.1 Теперь я в Женеве, пробыл четыре месяца в скучной, несносной Германии, а на весну намерен ехать в Италию. Побывавши еще раз в Карлсбаде, я возвращусь в Москву и поселюсь меж вами.2 Я особенно занимаюсь правами и намерен сделаться и законоведом и судьею. В Женеве солнушко законоведения - Росси, и я от него в восхищении.3 Очень бы хотелось мне с тобою побеседовать. Мнения мои относительно многого переменились. Узнав, что ты сделался журналистом, я обрадовался за твоих читателей, но пожалел о тебе. Журнал издавать можно только обществом, и даже большим обществом, а одному взвалить на свою шею такую обузу, - кажется мне, безрассудно. Если б я мог поверить, что ты можешь развестись с своею возлюбленною женою - ленью, и то бы не понял, как ты вдруг решился отдать себя в кабалу. Впрочем, желаю успеха от всей души.4 За имя твоего новорожденного хочется тебя жестоко побранить. Зачем было украсть его у Ксенофонта Полевого, который все твердит: будем же европейцами.5 Я хочу написать статью: Не будем же европейцами, и пришлю ее для помещения в твой журнал. Всегда любил Россию, но посетив гнилую Европу, я обожаю свое отечество. Европа пред нами дрожит как листок; скоро, надеюсь, будет нам поклоняться. Чем более узнаю европейцев, тем более утверждаюсь в мнении, что нет народа богаче одаренного, чем народ русский. Прощай. Принужден кончать. Засвидетельствуй мое почтение своей матушке и батюшке и обними брата, Языкова и пр. Пиши, я же на днях напишу тебе преогромное послание. Весь твой

Кошелев.

Ты всегда забываешь на письмах ставить числа: смотри не позабудь на 1-м No-мере Европейца поставить месяц и номер.

стр. 100

--------------------------------------------------------------------------------

4

Село Ильинское. 20 ию(л)я 1832.

Третьего дня я приехал в Москву, любезный друг Киреевский, и в ту же минуту отправился в Ильинское,1 чтоб свидеться с матушкою. Я не мог к вам заехать, во-первых, потому, что я проскакал почти чрез белокаменную, а, во-вторых, потому что мне даже не могли сказать наверное где ты: в Москве или в подмосковной.2 Я от своего рыскания так устал, что не могу и думать о том, чтоб съездить в Москву. Ради дружбы, обрадуй меня своим посещением. Приезжай ко мне не на день, не на два, а, по крайней мере, на неделю или на две. Мне необходимо с тобой поговорить о весьма многом, как о прошедшем, так о будущем, но на письме то невозможно.3 Скажу тебе одно, что, кажется, я остаюсь у вас в Москве. И Питер и чужие край мне надоели; к тому же избранный мною род жизни требует мирного

стр. 101

--------------------------------------------------------------------------------

местопребывания. - Но обо всем этом после, сиречь при свидании. Приезжай! Я жду тебя, как жиды никогда не ждали Мессию. Пришли или привези с собою первые три или четыре тома Карамзина (истории его);4 ибо моя библиотека еще в Питере. Если вы получали "Телеграф" и "Телескоп" за 1831, то не худо, если б ты меня им(и) ссудил. Пришли еще что-нибудь из новых русских книг, а паче всего поспеши присылкою твоей бесценной особы. - Если ты приедешь на извощичьих лошадях, то тебе не нужно нанимать их на все время твоего у нас пребывания; ибо отсюда ты всегда найдешь лошадей для возвращения в Москву. Ехать следует в Таганскую заставу до Боровского перевоза по Астраханской дороге, а проехавши оный, и поднявшись на гору, тотчас своротить вправо на деревни Яганово, Жуково и Подберезни, и приехать в село Ильинское, отстоящее от Москвы на 42 версты. Ты хотя уже был в Ильинском, но верно забыл дорогу, а потому, как человек аккуратный, сообщаю тебе маршрут. Целую ручки у матушки твоей, жду с величайшим нетерпением возвращения ее и нашего в Москву, свидетельствую мое почтение Алексею Андреевичу, обнимаю твоего брата и душу тебя в своих лапах

На веки друг твой Кошелев

-----