Ангел стрельнул в Настю острым весёлым взглядом, сверкнул белозубой улыбкой и лукаво подмигнул. Такой шальной! Ангелам не положено смотреть так на девушек, и уж, тем более, подмаргивать – шалопай, плейбой, приставалкин…

Ещё не совсем проснувшаяся, она решила: всё ей грезится, и лучше ещё немножко покемарить, чем мысленно продолжать ряд определений для ангела, случайно залетевшего в сновидение. Однако белокурое создание, взмахнув широкими рукавами, подлетело к люстре и, подобрав молочно-снежную хламиду, уселось на неё и ножки свесило.
Насте почудилось: ангел уменьшился, стал похож на статуэтку с комода – на выцветшей льняной салфетке, обшитой кружевными рюшечками, выстроились фарфоровые слоники, кошечки, собачки, балерины, солдатики. Ангелочек вполне вписался бы в эту компанию, но он предпочитал держаться особняком. Может, потому что был живым?

«Но настоящий ли он? – озадачилась Настя, рассматривая фигурку на люстре. – Был белый - теперь зеленеет, и крылья – пёстрые, а голова – как у попугая, и клюв вон какой, попугаичий… Да это же птица!»

Ангел обернулся разноперым попугаем. Растопырившись, он повис на хрустальных подвесках, клюнул лампочку – та шпокнула, отвалилась от цоколя и разлетелась вдребезги. Попугай невозмутимо проследил за падением лампочки, лениво хлопнул крыльями и неожиданно скрипучим голосом вякнул:

- Гоша хороший!

Тут Настя совсем проснулась. Откуда взялся этот наглец? Всё-таки у нас не Африка, пальмы под окнами не растут, а из птичьего племени самые распространённые – воробьи, голуби и сороки. Кстати, что-то они с утра пораньше расстрекотались под самым окном. Наверное, опять соседская кошка Муська полезла на тополь, где у белобоких было гнездо.

Ох, уж эта настырная Муська! Всё ей неймётся: мечтает добраться до гнезда и схитить сорочат. Её уже и так два раза снимали с тополя. Забраться-то на дерево она забирается, да так высоко, почти к самому гнезду, которое висит на последней ветке, а вот слезть сама не может.
Баба Шура, кошкина хозяйка, неприкаянно блуждала вокруг тополя, воздевала руки подобно трагической актрисе, причитала и поминутно хваталась за сердце, причём, иногда путалась – держалась за правую половину груди и просила валокордину. Доброхотные соседки следовали по пятам, успокаивали её хором и в один голос призывали Муську покинуть дерево: «Кыса, кыса, кис-кис, поди сюда, вот рыбка тебе, кисонька». Но даже самая жирная и крупная мойва не соблазняла кошку на спуск. Не умела она слазить с верхотуры, и всё тут!
Первый раз Муську достали с дерева пацаны, но она так расцарапала избавителей, что мальчишки, наверно, сто один раз пожалели о своём добром порыве. Во всяком случае, когда кошка залезла на тополь во второй раз, на отчаянные призывы бабы Шуры помочь они лишь ухмылялись: «Ну и пусть там сидит, раз такая дура!»
Антону надоело слушать кошачьи завыванья. «Я щас», - он нервно поморщился, наспех натянул джинсы, футболку и выскочил во двор. Муську он достал, но при этом невольно подпортил Настину репутацию. Баба Шура считала её порядочной девушкой, самостоятельной, даже и заподозрить не могла, что внучка Анны Никитичны водит к себе парней. А тут, подумать только, бабушка – на дачу, внучка того и ждала: хахаля привела, да такого здоровенного! Сама-то худышка, вес воробьиный, и чем, интересно, с этим верзилой занимается? Он, как медведь, полез на тополь, растряс его, чем нагнал страху на бедную кошечку – она распушила хвост, тоненько пискнула и сиганула с верхотуры, как только не убилась!
Старухи, конечно, нашептали Анне Никитичне об Антоне. Бабушка долго и нудно пытала Настю, что это за парень, где внучка с ним связалась, и почему он не представился честь по чести: молодой человек, имеющий серьёзные намерения, просто обязан познакомиться с родственниками невесты.
- Какая невеста? – вскинулась Настя. – Бабушка, ты о чём это? Ха! Антон просто мой знакомый. Ну, может, и не просто… Но это ничего ещё не значит.
- Как это не значит? – Анна Никитична упёрла руки в бока. – Приводишь парня домой! Одни остаётесь! Что соседи подумают?
- А это меня не интересует, - Настя передёрнула плечами. – Пусть думают, что хотят. Я за свободу мысли!
- И болтают о вас чёрт знает что…
- На каждый роток не накинешь платок!
- Ух, ты! Какая зубоскалка!
- А если мне смешно?
- Погоди, посмотрим, как потом смеяться станешь…
Бабушка сделала ударение на слове «потом», многозначительно хмыкнула и воздела очи к небу, вернее, к потолку – она всегда так поступала, когда хотела укорить Настю. При этом Анна Никитична обычно изрекала: «Бог всё видит», но на этот раз старушка удивлённо вскрикнула:
- Что это? – она направила указующий перст на люстру. – Зачем там какая-то тряпка?
Настя пригляделась: и вправду – тряпица какая-то. Вроде, последние две недели она пыль с люстры не протирала, и, следовательно, никакой тряпки оставить на ней не могла. Да и с чего бы бросила её там? Работу по дому всегда старалась делать аккуратно, уж если наводила чистоту, то старалась не хуже Золушки.
- Не знаю, что это, - растерянно сказала Настя. – Сейчас достану, посмотрим…
Но бабушка опередила её – поставила стул, проворно вскарабкалась на него и, поддев бледно-серый комок спицей, сковырнула его с люстры. Он шмякнулся на палас, развернулся, и тут Настя увидела: это носок!
Антон его по всей комнате искал, даже упрекнул: мол, только перед бабкиным приездом прибираешься – всё захламлено, ничего не найдёшь; она, конечно, надулась и ждала, когда он приластится и попросит прощения. Парень, однако, торопился: «На тренировку опаздываю, тренер вломит по первое число…»
Так и отбыл в одном носке. Или вообще на босу ногу надел туфли? Настя не видела. Вообще не хотела на него смотреть. Сидела на кухне, курила сигарету и смотрела в окно. Даже на его игривое «чао, бамбина, сорри!» не отреагировала, как положено. А положено было вскинуть руку, как Эдит Пиаф, и напеть хоть одну строчку из её песни о милорде – такая у них игра.
Настя лишь нехотя буркнула: «Ага, пока!» и подумала: что-то последнее время Антон всё чаще на часы посматривает, вечные у него тренировки, мобильник отключен – порой часами не дозвонишься, а спросишь, почему, хлопнет себя по лбу и невинно улыбнётся: «Дурья голова! Опять забыл включить мобилу!» А ведь ещё совсем недавно чуть ли не каждые полчаса сам звонил, и по делу, и без дела: «Зая, я скучаю…»
Носок-то, скорее всего, забросил на люстру, когда раздевался. Он всегда срывал и с себя, и с неё одежду как бешеный. И разбрасывал! Красиво так, как в заграничных фильмах.
- Откуда у нас взялся мужской носок? – бабушка пытливо сверлила Настю зрачками, как чекист шпиона. – Что это значит, милая?
- Ума не приложу, - Настя изобразила крайнее удивление. – Может, он в нашем тряпье валялся? Ну, в том, которое у нас на тряпки… Взяла люстру протереть, зазвонил телефон, отвлеклась, да и забыла снять его…
Врала она неубедительно. Никогда не умела правдоподобно врать, чёрт! Бабушка по-прежнему пытливо глядела на неё и сокрушённо покачивала головой. «Как китайский болванчик, - подумала Настя. – И чего она привязалась?»
- Откуда в тряпье взяться мужскому носку? – хмыкнула Анна Никитична. – Сама подумай: деда уж десять лет нет, да и не покупали мы ему такие дорогие носки, тем более такого цвета. Это, милая, знаешь ли…
- А! Вспомнила! – заверещала Настя. – Позавчера прошла гроза – молнии, гром, ливень, ветер страшенный. Я форточку забыла закрыть. Может, через неё и залетел носок к нам, а? Точно! Ветер занёс! А что, у тебя на даче не было грозы?
- Хоть бы дождинка упала! - вздохнула бабка. – Всё на огороде сохнет. О, господи, что за лето? Воду для полива вёдрами ношу – все руки оттянула. Это надо же: в городе – ливень, а за городом – сушь…
Погода и дача – любимые темы Анны Никитичны. Она была готова говорить о них хоть круглые сутки. А Насте того и надо: отвлекла бабкино внимание от этого злосчастного носка на люстре. Теперь вот на ней попугай висит вниз головой; мало того, что лампочку разбил, так уже принялся и за хрустальные подвески – перебирает их крючковатым, как кусачки, клювом. Вот зараза!
- Кыш! – замахнулась Настя. – Поди прочь!
Попугай склонил голову набок и вперил в Настю наглый рыжий глаз.
- Кыш, я сказала!
Птица лениво оторвала мохнатую лапку от перекладины и почесала себе клюв.
- Гоша хороший, – сварливо вымолвил попугай. – Хороший!
Второй лапой он крепко держался за поперечину люстры, но сохранить равновесие ему было, видимо, сложно: попугай расправил крылья и трепыхал ими, как курица, которую несут вниз головой. При этом он задевал подвески, которые загремели не хуже кастаньет.
- Ну, паразит, погоди…
Настя соскочила с дивана, и в ту же минуту одна подвеска оторвалась и, задев край столика, с тихим звоном раскололась на мелкие осколки. Попугай удивлённо вскрикнул, вытянул шею и воззрился на обломки, усыпавшие светло-коричневый ворсистый палас. Размахивая крыльями, он нечаянно сбил ещё одну висюльку – она тоже разбилась.
-О, чёртяка!
Настя схватила со столика книжку и бросила её в попугая, но не угадала: птица успела покинуть люстру и вылетела в форточку. Всего на какую-то секунду девушка не успела опередить Гошу, и это имело совершенно катастрофическое последствие: тяжёлый томик ударил по люстре и сшиб её.
Настя опустилась на колени, чтобы осмотреть поверженную люстру. Каркас погнулся, патроны треснули, почти все подвески разбились – понятно, восстановлению люстра не подлежала. «Стеная и скорбя, мадмуазель осознала: хоть сто раз попроси Бога о чуде, его не случится, - усмехнулась Настя. – Но кудри наклонять и плакать она не стала. Толку-то! Истину слёзы застят. Мадмуазель, будучи девушкой романтичной и одновременно реалистичной – и как это только в ней сочеталось? – поняла беспощадную ясность простой истины: что упало, то пропало, и сердце её остановилось, выскользнуло из грудной клетки, покатилось и разбилось на такие же мелкие осколки, как эти чёртовы подвески с любимой бабушкиной люстры…»
С некоторых пор Настя пыталась превратить любую трагедию («Трагедь», - усмехалась она), если не в пародию, то хотя бы в трагикомедию; лучше бы, конечно, в фарс, но самоиронии иногда не хватало, особенно если неприятности выдавались довольно серьёзные. Но даже когда шутить не хотелось, она всё-таки смотрела на ситуацию как бы со стороны и отыскивала в ней что-то смешное, нелепое, несуразно-анекдотическое. В истории с разбитой люстрой ничего забавного не было. Бабка с неё чуть не пылинки сдувала, считая сей светильник самым лучшим украшением залы – так она называла гостиную. А на вкус Насти, люстра со стекляшками под хрусталь – полный кич; к тому же, попробуй-ка почистить её, балансируя на хлипком табурете с баллончиком «Секунды» в одной руке и тряпкой – в другой. Пылища, казалось, намертво въелась в стекло и пластмассу, сколько ни три – поверхность оставалась серой и шероховатой.
- Попка-дурак! – ругнулась Настя. – И откуда только тебя принесло? Такой головняк теперь! Бабка послезавтра обещалась с дачи вернуться. Её удар хватит!
Она собрала то, что осталось от люстры; тщательно пропылесосила ворсистый палас, смела стеклянную пыль со столика, и только после этого выкурила сигарету. Правда, вчера Настя пообещала самой себе избавиться от этой вредной привычки навсегда, но, совестясь, угрызений совести она не испытывала: после таких потрясений, да ещё с ранья, нужно же как-то в себя придти, и без сигареты – ну, никак.
А вот Антон не курил. Он вообще положительный мальчик из приличной семьи. И на пианино играет, и в шахматы может, и на плавание ходит, и каратэ занимается, у него чёрный пояс уже. Как при таком количестве достоинств не смог поступить в университет на бюджетной основе? Баллов по ЕГЭ не достало, но зато у родителей денег хватало – оплачивали сыночку учёбу и на карманные расходы давали. А Насте приходилось подрабатывать в фирме, которая специализировалась на составлении курсовых и дипломных работ, всяких рефератах и даже кандидатских диссертаций. Платили не так чтобы много, но, как говорится, на булавки хватало. И хорошо, что родная бабка в этом городе жила – не отказала в угле, а то бы где Настины родители нашли туеву хучу денег на съёмную квартиру? И отец, и мать – школьные учителя, а какие у них зарплаты – объяснять никому не надо.
В их маленьком городке, к тому же, никаких институтов и университетов не было, только два профессиональных училища – швейное и механизаторов. А родители непременно хотели видеть дочку образованной барышней, да и сама Настя хотела вырваться в большую жизнь. А видела она себя в ней ни много - ни мало адвокатом. Вот почему и подала документы в юридический; будучи серебряной медалисткой, прошла на бюджет. Не зря корпела над учебниками, ломала голову и зубрила малопонятные теоремы и аксиомы, которые тут же и забыла, получив аттестат.
Антон, напротив, любил математику. И вообще ему нравилось считать; кажется, и жизнь свою просчитывал наперёд. Он всегда знал, чем будет занят на следующей неделе, каждый день расписан чуть ли не поминутно, и, что особенно обескуражило Настю, парень даже на свиданиях не забывал о расписании. Счастливые часов не наблюдают – это не о нём. «Зая, мы на этот фильм не пойдём, - говорил он. – Потому что он идёт два часа десять минут. Значит, мы с тобой не прогуляемся после него. Прогулка меньше двадцати минут – это разве ж прогулка? Придётся тебя сразу на автобус посадить, а самому – скачками домой: реферат недописан, с гантелями позаниматься нужно, в Интернете хотя бы полчаса посидеть, эх, … Если ты не против, давай другое кино посмотрим, вот, смотри: этот фильм всего полтора часа идёт!»
Иногда ей казалось: даже время на поцелуи Антон тоже расписывал.
Одного, однако, он не предусмотрел в своих расчётах: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Фирма отца в одночасье обанкротилась, и хоть до тюрьмы не дошло, но родителю пришлось отбивать кучу исков, мотаться по прокуратурам и судам, спасать от приставов машину, гараж и даже квартиру, к счастью, оформленные на тёщу, но, как выяснилось, с какими-то нарушениями, и чтобы привести документы в порядок, папик изрядно побегал и поволновался – до инфаркта, с которым его и свезли в больничку. Хорошо, жив остался. А матери, торговавшей джинсами, конкуренты подложили свинью: и по радио, и по телевидению, и чуть ли не во всех газетах пошла реклама о том, что настоящую «фирму» можно купить только у них, а всё остальное – контрафакт, подделка из Юго-Восточной Азии, словом – дешёвка. Сами закупали джинсы в том же Китае, но при этом делали честные-пречестные глаза: «Произведено по лицензии, качество брэнда гарантировано!»
Денег на оплату учёбы Антона не стало. Но, что ещё хуже, он завалил два экзамена, не получил одного зачёта, и как ни старался, не смог исправить положение. Настя подозревала: причина не в том, что парень тупой – что-то отвлекает его от учёбы, и, скорее всего, это та девица с пышными рыжими волосами, которая ржёт, как кобылица.
«Лошадь! – подумала Настя. – Трясёт своей рыжей гривой. И гогочет! А зубы – конские. И не стыдится рот открывать! Все прохожие на её ржанье оборачивались…»
Настя увидела парочку случайно. Антон и та девица двигались в обнимку, она чуть ли не висела на нём, и смеялась, смеялась, смеялась… Дура!

Но то ли эта девица дура, то ли она сама, Настя так и не решила. Хотя, скорее, - Настя, потому что давно могла бы сообразить, почему от Антона пахнет сладкими духами и отчего он стал звонить реже, да и тренировок стало больше: как ни послушаешь его, вечно на них пропадает. Затренировался, блин. С рыжей!

- Антон, а не пойти ли тебе пасти попугаев? – спросила Настя и засмеялась. Заливисто, будто русалка. Вернее, она считала: именно так смеются русалки – звонко, ехидно и от души.
- А что? И пойду! – Антон весело сверкнул злыми глазами. – Но пасти их буду в хоккейной маске. Кажется, это всё, что у меня осталось. Нацеплю её на …, - он, не стесняясь, вымолвил нецензурное слово из трёх букв, - и пойду в пастухи попугаев. Представляешь, сколько старушек попутно напугаю?
- А не фиг им бродить по городским джунглям, - поддержала игру Настя. – Пусть дома сидят перед телеящиком в углу.
- Уверен, попугай Гоша – старушечий, - сказал Антон. – Какая-то старая тетеря недоглядела, выпустила его из клетки, а он свободы захотел: фырр – и вылетел в окно! Молодому попугаю скучно со старой кошёлкой…
Он прикоснулся указательным пальцем к Настиному плечу:
- Представляешь, а все старухи когда-то были молодыми…
- Юная бабушка, кто целовал ваши надменные губы? – Настя процитировала стихотворение Марины Ивановны, которое очень любила. – Не представляю себя старой, однако…
- Насть, знаешь что, - сказал Антон и уже двумя пальцами провёл по её плечу.
- Знаю, - ответила она и посмотрела в его глаза. Прямо, не отводя взгляда. В её голове будто возник стремительный вихрь, всё закружилось, как в снежную бурю, и с бешеной скоростью помчались облака, и позёмка запорошила глаза, а где-то далеко-далеко, на другом краю Земли, ударили колокола – красиво и тревожно; Настя вздрогнула и подумала: «Боже мой, я ничего не могу с собой сделать. Почему?» Антон приблизился, и в его зрачках она обнаружила отражение тех вихрей, которые крутились в её голове. «Но ведь так не может быть! – решила она. – То, что происходит во мне, - только моё, и ничьё больше!»
- Знаешь что, - повторил Антон и наклонился к ней. Она хотела, чтобы их губы сблизились, но вспомнила ту, рыжую, которая ржала, как лошадь. Интересно, он с ней говорил точно так же?
- Знаю, что знать ничего не хочу, - сказала Настя и дёрнула плечом, сбросив его руку.
- Что случилось? – Антон попытался снова прикоснуться к ней. – Зая не в духе?
- Может быть, - Настя отвернулась и хмыкнула. – Зато твоя рыжая всегда в духе. Валил бы ты к ней, а?
- Она из параллельного мира, - пожал плечами Антон. – Все мы – путешественники в параллельных мирах…
- Чего-чего? – встрепенулась Настя. Параллельные миры ей, конечно, были интересны, но ещё интереснее – при чём тут рыжехвостая лошадь?
- Вот мы тут, - Антон обвёл взглядом комнату, - а там, за окном, другая жизнь. У нас – свой мир, а там – уже иной: вышел за дверь – переместился в пространстве. Можно, как попугай, всю жизнь провести в клетке и считать: это и есть реальность. А можно, как твой какаду, драпануть от хозяйки-старухи, попасть к тебе, разбить люстру и получить офигенную порцию адреналина. Для него – это другой, параллельный мир! Он мог бы никогда и не узнать о его существовании…
- Убери руку, - сказала Настя.
- И не подумаю, - ответил он.
- Ещё как подумаешь! – усмехнулась Настя и быстро, не дав Антону опомниться, укусила его ладонь. Сама не ожидала такого.
- А! С ума сошла!
Антон вскочил, затряс рукой, заругался, а Настя громко-громко засмеялась. На глаза наворачивались слёзы, а она – хохотала. Как полоумная. А под окном вдруг истошно замяукала Муська. Опять, видно, на тополь залезла.
- Анунах! - рассердился Антон. – Сиди тут одна!
К кому он обратился, Насте или Муське, было не совсем понятно, потому что Антон глядел в пространство. Муська решила, что к ней, - и прибавила децибел своему вытью.
- Анунах! – повторил Антон и поморщился.
Когда Настя впервые услышала это загадочное слово «анунах», она подумала: это какое-то египетское, а, может, месопотамское божество – звучало экзотично и загадочно, как, допустим, Анубис. Оказалось: мат, только в сокращённом варианте. Она была, скажем так, несколько разочарована.
- Катись в параллельный мир, - усмехнулась Настя. – Может, тебе там дадут…
- Да уж получше, чем ты, - нагло откликнулся Антон.
И тут с Настей что-то случилось. Будто рванула в ней маленькая бомбочка – опалила жгучим огнём, разорвала лёгкие, искромсала острыми осколками внутренности и подбросила как пушинку. Настя подлетела к Антону и вцепилась в него, а он, даже не напрягаясь, лениво оттолкнул её, и она упала на диван.
Упала и открыла глаза.
Никакого Антона в комнате не было. Всё приснилось.
- Что-то не так, - подумала Настя. – Теперь самое интересное происходит со мной, когда сплю. Даже этот чёртов попугай залетел, пока дрыхла. И вот - Антон… Уже месяц его не вижу, а, может, больше. Мне фиолетово, где он и что с ним. Но - привиделся. Отчего бы это?
Она вспомнила его рассуждения о параллельности, чертыхнулась и решила: нет стены китайской между мирами, а если даже и есть, то вполне преодолима. Настя где-то читала: все эти стены и укрепления мало защищали от набегов и вторжений; они возводились, скорее, для того, чтобы убедить земных владык в их всемогуществе и неуязвимости. «И чтобы отпугнуть тех, кому лениво идти на приступ», - усмехнулась Настя.
Она, конечно, понимала всю наивность своих рассуждений, но ей хотелось думать: уж она-то сама – неприступна, как отвесная скала или башня средневекового замка; никому не сдастся, а если сдастся, исключительно по собственному желанию. И не такому козлу, как этот Антон, найдутся парни и получше! Кто бы мог подумать, что он променяет её на эту рыжую?
Но думать об Антоне и его новой пассии Насте как-то не очень хотелось, и потому, вздохнув, она опустила ноги на пол, нашарила тапочки и с полузакрытыми глазами потащилась в ванную.
Горячий душ взбодрил, а чашка чёрного чая с бергамотом окончательно растворила остатки сонливости. Все подруги пили зеленый чай, свято веря в его чудодейственные свойства: и молодость-то он сохраняет, и вредные вещества вымывает, и тонизирует, и черт-те что ещё делает, а Насте нравился терпкий и крепкий «Граф Грей». Его любил отец, и утро в их доме начиналось со свежезаваренного чая имени английского аристократа, который, однако, по некоторым версиям, был отъявленным авантюристом, чуть ли не пиратом и к графьям никакого отношения не имел.
- Ура авантюристам! – вскричала Настя. – Они учат порядочных девушек плохому, но это плохое на самом деле не так уж и плохо. Иногда, по крайней мере, - благовоспитанно уточнила она. – Граф – не граф, а, может, граф! Люстра – не люстра, а, может, люстра…
Если бы кто-нибудь случайно услышал, как Настя разговаривает сама с собой, то, скорее всего, решил бы: девушке не помешала бы консультация психиатра. Во-первых, выдала бурный монолог с подхихикиванием, а во-вторых, нечто такое сказанула, что без бутылки и не поймёшь.
Между тем, всё просто. Если найти точно такую же люстру, то Анна Никитична ничего не заподозрит. Правда, может статься, люстра будет выглядеть как новенькая, и бабка заподозрит подмену, но ведь можно с гордым видом обидеться: драила, мол, её всеми чистящими порошками, какие только в доме нашлись, рук не покладала, пылинки сдувала и всё такое. Старушка непременно усовестится и отстанет со своими расспросами.
Сколько может стоить люстра, Настя не знала, но решила: аналогичный осветительный прибор, скорее всего, следует искать в комиссионках, а цены там обычно невысокие. Если бабкина люстра, конечно, не антиквариат. Тогда… Ох, лучше не думать, что «тогда»! Ни стипендии, ни приработка не хватит, чтобы купить раритет.
- А, может, облазить помойки? – размышляла Настя. – Люди иногда выбрасывают вещи, которые в антикварных лавках кучу денег стоят. Какие-нибудь фарфоровые слоники, абажуры, затрёпанные фолианты с ятями, чайные баночки… Вот, вчера видела: к мусорному контейнеру прислонена картина в серой – гипсовой, что ли? – раме. Темноволосая девушка, смеющиеся глаза, ямочки на щеках, белая блузка… Кто она? Может, чья-то бабка или прабабка. Холст старый, лак трещинами пошёл, краски потемнели … И выбросили ведь эту картину! Может, умерла безродная старушка, а новые жильцы решили освободить квартиру от хлама. Лучше бы люстру выбросили…
У Анны Никитичны, кстати, картин не было. Если не считать копии «Грачи прилетели», а также ярко-красных маков, под Сарьяна, - на картонках. Эти две как бы картины висели в бабкиной спальне. Их ей подарили коллеги – грачей на 55-летие, а маки – на 60-летний юбилей. Память, так сказать.

- Грачи прилетели! - хмыкнула Настя. – Нашли, чем удивить. По России попугаи уже вовсю летают, и ничего…

-… и ничего особенного! – припечатал Антон.
- Замечательно, - отозвалась Настя, и постаралась презрительно улыбнуться, и сделать глаза весёлыми, хотя это было трудно: что-то попало под веко, и кололо, и жгло – так, что вышибло слезу. Больше всего она боялась: Антон подумает, что плачет из-за него. Вот ещё! Пришлось отвернуться к окну и сказать как можно равнодушнее:
- Я просто пожалела тебя. На самом деле ты даже сексом-то не умеешь заниматься. Если начистоту, то я уже хотела фаллоимитатор купить…
Она понимала, что говорит ужасную пошлость, но ничто так не бьёт по самолюбию мужчины, как замечание насчёт его сексуальности и, главное, размера его члена.
- Другие не жаловались, - хмыкнул Антон, и чувствовалось: он сконфужен.
- Я – не другие, - Настя пожала плечами. – Что стоишь? Чао, бамбино, сорри… Свободен!
- Знаешь что, Настя…
- Знаю, - она, наконец, проморгалась, незаметно смахнула эту предательскую слезу и, весело отдув чёлку со лба, насмешливо промурлыкала. – Была без радости любовь, разлука будет без печали… Классика!
И засмеялась. Ей тогда казалось: смеялась, как опытная женщина, которой не впервой ставить точку в очередном романе.
На самом деле, Насте хотелось, чтобы Антон ушёл как можно скорее. И тогда - упасть на диван, лицом вниз, зарыться в подушку и не стесняться слёз.
Но, самое интересное, когда он хлопнул дверью, Настя ни на какой диван падать не стала, и слёз не было; её охватило странное чувство: будто она заморозилась, внутри - пусто и холодно, и ни о чём не хотелось думать, ни - о - чём!
Она, как сомнамбула, подплыла к кухонному шкафчику, где лежала плитка горького шоколада, достала её и, долька за долькой, съела всю плитку. Чего вообще-то не позволяла себе уже полгода – с тех пор, как села на диету. Ей казалось: она недостаточно стройная, хотя вообще-то с весом всё было в порядке. Но Антону нравились очень худенькие и лёгкие, как пушинка.
Настя вспомнила, как Антон брал её на руки, она обхватывала ногами его талию и … А вот дальше вспоминать не хотелось. Пусть теперь та рыжая худеет!
- И вообще, чего это я сижу? – пожала Настя плечами. – Движение – жизнь!
Чтобы двигаться не просто так, а осмысленно, она решила-таки пройтись по магазинам. Цель проста и ясна, как кумачовый лозунг: люстра – источник света. Иначе бабушка, вернувшись с дачи, весь мир нарисует чёрным, и кромешная мгла накроет несчастную девушку крепким и прочным покрывалом.
- Ах, лучше об этом не думать, - Настя даже головой потрясла, чтобы сбросить чёрные мысли. – Но как научиться не думать?

Ответа, увы, не знала.

Подходящую люстру Настя увидела в пятом или шестом по счёту магазине. Внешне – точная копия бабкиной, только все эти висюльки под хрусталь показались ей слишком блескучими и чуть длиннее.
- А есть люстра наподобие этой, только не такая блестящая? – справилась Настя у продавца-консультанта. – И подвески бы чуть-чуть покороче…
На удивление, продавец откликнулся бодро:
- Этих люстр – три модели. Сейчас покажу, – и крикнул в пространство. – Антон! Поди сюда!
В сером проёме подсобки возникла долговязая фигура в синем халате, голову прикрывала бейсболка с фирменным логотипом магазина. Из-под её по-дурацки бодро торчащего козырька глянули знакомые глаза.
«До боли знакомые глаза, - иронично уточнила Настя. – Тёмно-карие глаза, притом - с поволокой. Как будто заблудился в них туман… О, не думай так красиво, Настя! Туман – в глазах, туман – в мозгах, кругом туман… Как ты был красив, проклятый! А теперь…, - она перебрала несколько слов, но ни одно не подходило, и тогда Настя припечатала Антона последним, какое на ум пришло. – Задохля!»
На верхнем кармане задохли Антона трепыхался бейджик, и было на нём написано: «Младший продавец Антон N-ский».
- Да? – сказал Антон, преданно глядя в глаза старшего по должности. – Слушаю вас.
Насти он ещё не видел, а, может, притворялся, что не видит.
- Принеси-ка образцы люстры артикула такого-то и такого-то, - небрежно бросил ему продавец-консультант. – Девушка хочет выбрать товар. И поторопись! Вечно ты как черепаха шевелишься…
И тут Антон перевёл взгляд на Настю. Наконец-то!
- Привет, - сказал он. – А я звонил тебе, но…
- Привет, - ответила она. – А у меня другой номер телефона.
- Как жизнь? – спросил он.
- Она всегда прекрасна, - улыбнулась она. - Что бы в ней не происходило – великолепна!
- Да? – удивился он. – А мне пришлось бросить учёбу. У предков проблемы, денег нет, всё такое, - и вздохнул. – Вот, устроился сюда…
- И как?
- Нормально, - он покосился на старшего продавца. – Это ты люстру ищешь?
Дебильный, конечно, вопрос. В магазине других покупателей не было. Но Настя ехидничать не стала – кивнула и, повеселев, попросила:
- Ты уж постарайся, подбери люстру-то. Она должна быть копией той, которую ты у меня видел…
- А! – он тоже повеселел. – Помню, как же! Знаешь, есть один очень пошлый анекдот, но он мне нравится…
И тут старший продавец насупился и, постукивая костяшками пальцев о прилавок, строго сказал:
- Антон, разговоры на личные темы во время работы запрещены. Забыл? Смотри, штрафные очки запишу. Иди, выполняй поручение…
- Да, конечно, - Антон поспешно скрылся в подсобке.
Настя торжествовала. «Йес! - она вскинула кулак и, счастливая, рассмеялась. – Есть у жизни правда. Как ты низко пал, Антон. Сбитые ботинки, тусклые волосы, этот покорный взгляд… Младший продавец! Поднеси-подай… А гонору-то было, эх!»
Старший продавец, естественно, ничего не слышал. Внутренний монолог, он и есть внутренний монолог. Но Настя так лучезарно улыбалась и выглядела весьма довольной, что парень решил: она наверняка им заинтересовалась. Девушка и вправду смотрела на него, но не видела его. Так бывает, и вы об этом знаете. Но окружающие-то думают: смотрят на них, улыбаются им, и кокетливо поправляют волосы или по-особенному прикусывают губу – тоже из-за них.
- Не знал, что у Антона в знакомых есть такие красивые девушки, - грубо польстил продавец. – Вы соседи, наверное?
- Нет, - честно сказала Настя. – Просто – знакомы, и всё. А может, уже и не знакомы. Какая, впрочем, разница?
- И вправду, никакой, - хмыкнул продавец и зачем-то стукнул костяшками пальцев по прилавку. Привычка у него, видно, такая.
Перехватив взгляд Насти, парень смущённо пожал плечами и, чтобы занять руки, взял прозрачную пластиковую пирамидку. Она служила прессом для стопки бумаг. Продавец вертел её, переставлял то так, то эдак, и всякий раз пирамидка оказывалась вверх одним концом. Насте почему-то захотелось, чтобы парень поставил фигурку вверх основанием, на острую верхушку – она, конечно, не сможет удержаться, но всё ж какое-то разнообразие…
- А вы замечали: треугольник всегда вверх одним концом? – осведомился продавец, продолжая меланхолично вертеть пирамидку.
- Да? – Настя изобразила удивление. – Надо же! Почти философский постулат!
И тут же подумала: «Наверно, это правило касается и любовного треугольника. Но его у меня не было. Ещё не было. И не будет?»
- Что-то он там долго возится, - продавец бросил недовольный взгляд в сторону подсобки. – Тормоз! Вы не торопитесь?
- Нет-нет, что вы…
Ей на самом деле некуда спешить. Но дело даже и не в этом: ей почему-то нравилось, как парень смотрел на неё – не опуская глаз, чуть иронично и в то же время растерянно. Как будто не знал, что делать. А, может, знал, но не решался.
«Она подумала: «Отчего насмешливость в его взгляде? Может, я что-то не то сделала? Но почему же он вдруг опустил глаза? Словно чего-то испугался». Кавалер, однако, снова вскинул голову и неуверенно сказал… Нет-нет, не так! А вот так. Только она подумала, отчего насмешлив его взор, как он робко произнёс: «Всё во мне смешалось…» Господи, какая я дура, право! Снова выдумываю чёрт знает что. Он смотрит так, как и должен смотреть нормальный мужик. Оценивает. Прокручивает в мозгу: дам – не дам? А если дам, то сколько времени потребуется на уламывания? О, какая я пошлая и скучная, блин. Но глаза у него, однако, красивые, и сам он – ничего так, вполне приличный молодой человек. А я – неприличная, но никто об этом не узнает…»
- Извините, вы не ответили…
- А? – очнулась Настя. – Задумалась. Бывает.
А сама подумала: «Нашла время для сочинительства! Так и малахольной можно прослыть».
- Если вы купите люстру, то мы можем доставить её только завтра, - сказал продавец. – Сегодня не получится. Вас это устроит?
- Неужели она тяжёлая? Вообще-то, я недалеко живу… Как-нибудь донесла бы сама.
- А установка? – спросил продавец. – Наш электрик может обслужить заказ только послезавтра.
- Да ну! – Настя недоумённо приподняла бровь. – Стану я ждать! Подумаешь, проводки подсоединить к другим проводкам… Уж как-нибудь. Сама.
- Всё сама да сама! - рассмеялся продавец. – Самостоятельные нынче девушки пошли. Конструкция люстры, конечно, нехитрая, но можно перепутать контакты. Устроите ещё короткое замыкание…
- А я – по инструкции, - не сдавалась Настя. – Главное – чтобы люстра была такая, какую ищу…
- Ну, если хотите, я сам помогу вам её подвесить, - продавец опустил глаза. – Мне нетрудно.
Тут из подсобки показалась большая белая коробка, за ней появился и Антон. Он держал коробку на вытянутых руках и, довольный, широко улыбался.
- Точно такая же! – выпалил он и плюхнул коробку на прилавок. – Прямо близняшка!
Люстра и вправду оказалась похожей на бабкину. Только декоративная чашечка, которая должна прикрывать дырку в потолке, была серебристой, а надо бы – золотого цвета.
- Эту штуковину можно снять с прежней люстры, - посоветовал Антон. – Отвинтишь. Ничего особо трудного в этом нет. Отвёртка-то дома есть?
- Что у меня есть, чего нет - тебя не касается, - сказала Настя. – Подругу допрашивай, меня – не надо.
- Фью! Анунах, какую подругу? – Антон изобразил честные удивлённые глаза. – Как бабла не стало, так и подруга испарилась. Как сон, как утренний туман…
Продавец кашлянул и, по-садистки ласково улыбаясь, холодно спросил:
- Ноговицын, у тебя что, работы нет? Уже привёл стеллажи в порядок? Товар привезут через полтора часа, куда его ставить будем? Иди, занимайся делом.
- А как же…
- Без тебя разберёмся.
- Но я давно не видел Настю. И поговорить нельзя?
- О чём? – усмехнулась Настя. – Впрочем, и времени-то на разговорчики нет. Извини.
- Штрафные очки, - напомнил продавец. – Потом не обижайся.
Антон сердито хмыкнул и, не глядя на Настю, побрёл в подсобку.
- Значит, вы Настя, - констатировал продавец. – А я – Сергей. Дадите телефон? Сегодня и помог бы люстру установить. Если вы, конечно, не против.
- Не против, - сказала Настя.
И тут же подумала, что против. Нет, не против его помощи, а против того, что он так нахально на неё смотрит. И наверняка что-то такое о ней думает: фигли-мигли, ля-ля-ля-тру-ля-ля, кекс-секс-шмекс… Ага, щас, шустрый какой!
- Я записываю, - он вынул из нагрудного кармана книжечку. Пока листал, Настя успела заметить: каждая страничка густо исписана.
- Вот, буква «Н», - Сергей нашёл нужную страничку. – Итак, Настя…
Она продиктовала номер телефона. Старый. Тот, который у неё был прежде.
Сергей донёс коробку с люстрой до двери, но отдал её не сразу:
- Однако не пушинка! Может, оставите? Вечером бы и доставил вашу покупку самолично.
- Своя ноша не тянет, - заметила Настя. – Не стоит беспокоиться. Спасибо. И потом…
Она замолчала, соображая, как лучше сказать про это «потом».
- Что потом? – Сергей посмотрел недоумённо, но весело. Прямо посмотрел, и его глаза странно посветлели. Он повторил:

- И что потом?

- Потом что они делали, Антон?
- Лобзались.
- О! Какие ты знаешь слова! Лобзались – так искренне, так нежно?
- Нежнее не бывает.
- А потом?
- А потом он закрыл дверь изнутри. Вот так. И защёлкнул задвижку.
- Зачем?
- Он решил: его комната – крепость, и она должна быть на замке.
- Но он уже большой, это мальчики любят играть в войнушку. Строят крепости, ведут бои…
- А он знал: она не против боёв.
- Нет, всё не так! Она не любит битвы. Битвы – это война. Каждый пытается что-то доказать. А что было доказывать им?
- Так полагается: доказывать. Это не он придумал. Даже песня такая есть: «Я на тебе, как на войне…»
- И она любила эту песню?
- Ей нравилось то, о чём в песне поётся.
- Ну, ладно. А что потом?
- А потом они радовались…
- Потому что победили в войне? Если радовались – значит, они союзники. С кем же тогда они воевали?
- Они и сами не знали. Может, просто выдумали эту войну? Чтобы интереснее было.
- А потом?
- А потом они поняли: нет лучше трофея, чем нежность.
- Разве они этого не знали?
- Откуда ж это им было знать?
- И правда. А что потом?
- А потом…
- Почему ты замолчал?
- А потом они уснули и не слышали, как пришёл страшный-престрашный маньяк. Он исхитрился открыть дверь, увидел их и убил.
- Зачем?
- Он не выносил людей, которые знают, что такое настоящая нежность.
- Но они никому не мешали, и ему – тоже…
- Ему мешала жить мысль о том, что другим ведомо то, что у него никогда не случится.
- И потому он убил их?
- Да. Достал их сердца и наколол на длинные палочки. Они напоминали воздушные шарики. Знаешь, такие дарят на день рождения. На них ещё всякие надписи пишут: ну, «Я тебя люблю!» или что-то в этом роде…
- А потом?
- А потом он пришёл с этими шариками к своей маньячихе.
- И что?
- Она их съела. Сначала их, потом – его.
- Целиком?
- Нет. Она его убила, достала сердце и съела. Она ничем не отличалась от обычных людей, к которым аппетит приходит во время еды.
- У меня вообще теперь никакого аппетита не будет.
- А ты не думай об этих сердцах…
- Я о нас подумала.
- Иногда надо не думать, иначе совсем запутаешься.
- Я не запутаюсь.
- Неужели?
- Я стараюсь не запутываться.
- Ладно. Тогда скажи, зачем ты расчёсываешься перед сном?
- Не знаю. Может, затем, чтобы волосы не спутались ещё больше. Пока спишь…
- Привычка. Ни вредная, ни безвредная. Просто привычка.
- А они закрывали свою дверь по привычке?
- Может быть.
- А у нас тоже привычка? Ведь бабки дома нет.
- Но может придти маньяк…
- Ты же сам сказал: он откроет любую дверь.
- Только не нашу.
- Правда?
- Мне хочется так думать.
- Но ты же сам сказал: иногда вредно думать.

- Может, и жить вредно?

Она вспомнила этот разговор про «потом», и ей стало весело. Ну, почему всех интересует, что будет после?
- А разве бывает потом, если всё время мы живём сейчас? – спросила Настя. – Завтра не наступает никогда.
Сергей даже опешил, а Настя ещё и добавила едко:
- Что-то не так?
Было явно не так. Она решила: парень привык знакомиться запросто, и попадались ему, скорее всего, такие, которых называют тёлками. Тёлкой меньше, тёлкой больше – какая разница? А тут – выкомаривается, умничает, да ещё и глядит иронично. Ей хотелось считать, что иронично. На самом-то Сергей ей понравился, но Настя относила себя к порядочным девушкам, которые, известно, не должны давать мужчинам ни малейшего повода принимать их за лёгкую добычу. Впрочем, у такого симпатяги, как этот продавец, и без неё наверняка хватает подружек.
«Может, ему и самому уже порядком надоели разнообразные мамзели, довольно однообразного поведения: все их ужимки и смешки, и покачивания бёдрами, и оголённые пупы, и одинаковость взгляда не сулили ничего принципиально нового, - Настя продолжала сочинять текст. – Как всякий здоровый молодой самец, он жаждал отиметь как можно больше самок. Понимал, что перетрахать всех невозможно, но стремиться к этому надо. Как же, он – мачо! Но где-то в глубине души, очень-очень глубоко, он был нежен и хотел не секса, а любви. Ох, что я, дура, воображаю, а? Одно без другого не бывает! Любовь без секса – это для импотентов. Или нет? Данте, Петрарка… Прекрасная дама Александра Блока… Беатриче, Лаура… И этот, как его, Кузмин?.. Да, Кузмин! И не было бы никого счастливей в Египте… Ха! Что это на меня нашло? Кузмин вообще любил мужчин, а писал о любви к женщинам… Этот же явно правильной ориентации. Как он смотрит, о Боже!»
Сергей смущённо кашлянул, торопливо сунул руку в нагрудный карман и что-то из него достал.
- А потом прилетел бы ангел, - он улыбнулся. – И поселился бы на люстре.
- Какой ангел? – изумилась Настя.
- Такой! – он раскрыл ладонь.
На ладони покоился маленький белый ангелочек. Как с рождественской открытки: пушистые крылышки, золотой ободок над прелестной рыжеволосой головой, глаза – ослепительно лазоревые, таких в природе не бывает. По крайней мере, подобных Настя ещё ни разу встречала.
- Презент! – Сергей вложил ангелочка в Настину ладонь. – Он будет оберегать вас. Хранитель и всё такое.
- И за что мне такое? – расчувствовалась Настя. – Вот не ожидала!
- Всё просто, - сказал Сергей. – Каждому пятидесятому покупателю фирма преподносит сувенир. На долгую, так сказать, память.
- Да уж! - только и ответила Настя.
Почему-то ей не понравилось это торжественно-патетичное «преподносит», и то, что она – пятидесятая, пусть и в приличном магазине, тоже было не по нраву. Ей всегда хотелось быть единственной и неповторимой, а тут - сосчитана. И сколько, интересно, таких ангелочков уже упорхнуло отсюда?
- Это эксклюзив, - Сергей со значением глянул ей в глаза. – Штучные сувениры. Сделано в Австрии. Ручная работа…
Он что-то говорил ещё, но Настя его не слышала.
«А где же Антон? Ушёл – и с концами, - думала она. – Бедненький, несчастненький, никому-то не нужный, ещё и какие-то штрафные очки может схлопотать. А был – герой … Ха! Первый герой-любовник из погорелого театра. Сидел на коне, а конь споткнулся, герой – оземь бряк … Нет, не конь у него был, а эта рыжая лошадь. У, как я её ненавижу! Хотя… Она умчалась в светлую даль, ха-ха! Бросила, и правильно сделала. Потому что… Собственно, что потому? Он ничего не представляет собой. Так, помощник продавца. Или что там на визитке написано? И даже не спросил, какой у меня теперь телефон… И смотрел как-то в сторону. А если бы посмотрел прямо, то я не смогла бы на него смотреть, чёрт возьми! Голова бы закружилась… Или не закружилась? Ох, не знаю! Как увидела его, будто струна во мне натянулась, и зазвенела, и застонала, ещё мгновенье – и оборвалась бы… Что это было? А Сергей, он, конечно, ничего, всё на нём и при нём, но, кажется, скучный. От Антона никогда не знаешь, чего ждать, а этот – всё ясно и понятно. Но, может, это хорошо? Однако почему же Антон не спросил мой номер телефона, а?»
Настя медлила забирать коробку с люстрой. Провела несколько раз ладонью по шершавой упаковке, попробовала оттянуть скотч: не порвётся ли? Ещё раз изучила товарный чек, гарантийный талон и повертела инструкцию, отпечатанную на мелованной бумаге.
- Всё нормально, - ободряюще подмигнул Сергей. – Если что-то не так, приходите – обязательно исправим. Но в нашей фирме всё тип-топ, потребители довольны.
- Спасибо, - рассеянно кивнула Настя, а сама подумала: «Зануда! Интересно, он и в любви такой же? Потребители довольны, ха! Наверное, каждые пять минут спрашивает: «Тебе хорошо, зая?» И всё время повторяет: все, кто с ним был, оставались довольны. Как заклинание: все довольны…»
- Надо же! – хмыкнула она. – Место, где все довольны всем, называется рай.
- Потому у нас и ангелы водятся, - нашёлся Сергей и улыбнулся.
Настя тоже улыбнулась, взяла наконец коробку и, небрежно покачивая ею, двинулась к выходу. Ей очень хотелось: пусть Антон выскочит из этой своей проклятой подсобки и бросится догонять, и спросит про телефон, и что-нибудь скажет, а, может, даже сбросит этот дурацкий халат и бейсболку: «Адьё, всего хорошего, считайте меня уволенным!» И как он может горбатиться тут, слушаться всяких старших и не старших продавцов, заискивать, вообще – делать то, что не нравится? Беги, Антон, беги!

Но Антон за ней не побежал.