(Выпуск посвящен памяти известного российского археолога Б.А.Фоломеева)
Часть 2 [1]
(по материалам Зарайского историко-художественного музея и раскопок Зарайской верхнепалеолитической стоянки* в 1981-1996 гг.)
Светлой памяти друга - Вячеслава Александровича Летошнева (1947-2000), работника культуры, из г. Озёры Московской области.
Река Осётр - крупный правый приток Оки - несет свои воды по Венёвско-му району Тульской обл., Серебрянопрудскому, Озерскому, Зарайскому и Луховицкому районам Московской обл., Рыбновскому и Захаровскому районам Рязанской обл. Общая протяженность реки - 237 км, площадь водосбора 3350 км (Полянчев, 1995. С. 166). Бассейн Осетра был заселен людьми с древнейших времен. Неандертальцы обитали в окрестностях Зарайска еще в развитом мустье, об этом свидетельствуют находки А.В. Трусова у села Карманово (Археологическая карта... С. 44-45). В эпоху верхнего палеолита долина реки служила основным маршрутом для родовых общин костенковско-авдеевской археологической культуры, мигрировавших из Донского бассейна в Окский (из Костенковского района на Дону в окрестности современного Зарайска). В финальном палеолите бассейн Осетра входил в ареал распространения иеневской культуры, о чем свидетельствуют материалы нижнего слоя поселения Белый Колодезь (г. Зарайск).
В течение всего палеолитического времени в долине Осетра обитали представители вымершей ныне плейстоценовой фауны. Все они служили в разной степени охотничьей или собирательской добычей первобытного человека, будучи его современниками. Исследования вымершей фауны расширяют наши
* Раскопки А.В. Трусова (в 1981-1983, 1989, 1994 гг.) и Х.А. Амирханова (в 1995-1997 гг.), которым автор выражает признательность за возможность участия в раскопках и работы с остеологическим материалом и полевой документацией. Одновременно, пользуясь случаем, автор искренне благодарит за содействие в работе и гостеприимство коллектив Зарайскою историко-художественного музея, к.и.н. А.Б. Селезнева, краеведов В.И. Полянчеваи А.В. Камакина, а так же студенток и школьниц (1995-1996 гг.) из Зарайска и Озёрского р-на: Ольгу Чудакову, Ольгу Лобанову, Татьяну Фролову, Татьяну Кондратьеву, Светлану Лукашову, Наталью Сёмину и Галину Халява.
знания о природном окружении людей палеолита и помогают прогнозировать перспективные районы археологических разведок.
Первые документально зафиксированные находки остатков вымерших животных в рассматриваемом регионе относятся к середине XIX в. Они отмечены А.С. Уваровым (Уваров. 1881) на р. Осётр и у городов Венёв и Зарайск. Ныне реестр находок в бассейне Осетра и на прилегающих территориях, сохранивших привязку к конкретным пунктам, выглядит так:
1. Венев (Тульская обл.) - бивни мамонта (Уваров, 1881).
2. Венев (Тульская обл.) - бивни и кости мамонта (сообщение М.А. Воронцовой и A.M. Воронцова, сотрудников музея-заповедника «Куликово поле»).
3. Веневский уезд (ныне р-н Тульской обл.) - кости мамонта (Уваров, 1881).
4. Григорьевское (Луховицкий р-н). В начале XX в. на р. Меча (правый приток Осетра). А.К. Энгельмейер нашел бедренную и большую берцовую кости мамонта, по степени прирастания эпифизов принадлежащие животным разного возраста.
5. Зарайск (Московская обл.). В 12 км от города найдены 2 бивня мамонта (СА. Вып.2.1937).
6. Зарайск (Московская обл.). Зарайский верхнепалеолитический микрорегион (группа стоянок). Фауна: мамонт, бизон, песец. Встречены кости дистальной части ноги человеческого ребенка 5-6 лет от роду (Трусов,1994).
7. Зарайск (Московская обл.). Фрагменты неопределимых плохо сохранившихся костей ископаемых животных найдены на размытой оврагом Стрелецкой верхнепалеолитической стоянке в 1,5 км к югу от города (Археологическая карта... С. 198).
8. Зарайск (Московская обл.). Фрагмент черепа шерстистого носорога (самка), найденный в ожелезненных делювиальных суглинках к югу от города.
9. Куково (Зарайский р-н). В слое тёмно-серого суглинка на глубине 2-2,4 м на северной окраине деревни, у впадения р. Малый Осётрик (на её левом берегу) в 1990 г. А.В. Трусовым найдена трубчатая кость животного в сопровождении кремневых палеолитических изделий (Археологическая карта... С. 46).
10. Сосновка (Озерский р-н). 5 рогов северного оленя.
11. Старая Подгородняя (Зарайский р-н) На р. Осётрик в 4 км восточнее Зарайска в 1923 г. найден позвонок шерстистого носорога.
12. Сушова Дамба (Луховицкий р-н). В 1926 г. на р. Вобля (малый приток Оки, параллельный Осетру, впадающий в Оку ниже по течению) в 0,5 км ниже по течению от Сушки найден фрагмент тазовой кости мамонта. К сожалению, морфометрии не поддается.
13. Троицкие Борки (Луховицкий р-н). Мамонт: зуб М2 dex, последний шейный, два грудных и поясничный позвонки. Вероятно, все - части одного скелета. Найдены в 1932 г. на берегу р. Гнилуша (приток р. Вобля).
Часть остатков ископаемой фауны, включая даже довоенные сборы, сохранилась в фондах Зарайского историко-художественного музея. К величайшему сожалению, далеко не все находки сохранили привязку на местности. Однако, значительная их часть, между тем, позволяет снять морфологические промеры, дающие ценную информацию о древних популяциях и внутривидовой изменчивости. Кроме того, мною, по любезному приглашению Х.А. Амирханова были
изучены материалы 1994-1996 гг., полученные в результате раскопок Зарайс-кой палеолитической стоянки экспедицией ИА РАН, что существенно дополняет характеристику древней фауны бассейна Осетра.
1. Мамонт.
Имеются 6 фрагментов бивней мамонта, происходящих из руслового аллювия (судя по сохранности). Из них один несомненно правый, принадлежащий взрослому (старше 35 лет) самцу, второй левый - возможно они составляют пару из одного черепа. Не исключено, что парные бивни - те самые, что упомянуты в «Советской археологии» (СА. Вып. 2.1937). Зубы мамонта из естественных местонахождений имеют следующие характеристики:
1. М2 sin, ср. толщина эмали - 1,77 (промер достоверный несмотря на стертость зуба), ср. длина пластины - 11,2 мм, длина коронки - св.142 мм, ширина коронки - 69,5 мм, коэффициент стертости - 6. Жевательная поверхность плоская.
2. М2 dex (Из Троицких Борков, 1932 г.), ср. толщина эмали - 1,96 мм, ср. длина пластины - 12,5 мм, ширина коронки - 72 мм, коэффициент стертости - 5.
3. М3 sin ср. толщина эмали - 2,5 мм, ср. длина пластины - 14,2 мм, длина жевательной поверхности - 176 мм. ширина коронки - 82 мм, число сохранившихся пластин - 12. коэффициент стертости - 5.
4. М3 sin. ср. толщина эмали - 2,23 мм, ср. длина пластины - 11,8 мм, число пластин - 23, ширина коронки - 89 мм, длина коронки - 238 мм, длина жевательной поверхности - 193 мм, коэффициент стертости - 4.
5. М3 (положение в челюсти неясно), ср. толщина эмали - 1,92 мм, ср. длина пластины -1,25 мм, ширина коронки - 103 мм, коэффициент стертости - 5-6.
Говорить об особенностях адаптивной изменчивости хоботных в бассейне Осетра по столь небольшому объему данных (даже суммарно с материалами Зарайской стоянки) нельзя. Следует лишь отметить наличие хазарского слона (№ 3), толстоэмалевой адаптации раннего мамонта (№ 4, вероятно - микулинское время) и нескольких адаптации поздневалдайского периода. Детальней рассмотреть адаптивные пики можно будет лишь в контексте всей среднеокской популяции хоботных, накопление информации по которой ведется в настоящее время.
Посткраниальный скелет мамонта находками из естественных местонахождений представлен не столь обильно, многие находки так же утратили привязку к местности. Позвоночный столб: уже упоминавшиеся 4 позвонка из Троицких Борков. Лопатка: 1) размер суставной поверхности - 214 х 105 мм; 2) размер суставной поверхности - 192 х 96 мм; 3) размер суставной поверхности - 240 х 126 мм. Плечевая кость: дистальная часть с поперечником эпифиза 155,6 мм, еще обломки дистальной и проксимальной частей (один из них принадлежит молодой особи) и обломок диафиза. Тазовая кость: 1) обломок: вертлужная впадина - 169 х 156 мм; 2) фрагмент (хазарский слон?): вертлужная впадина - 200,5 мм; 3) фрагмент: поперечник вертлужной впадины - 187,9 мм; 4) фрагмент: поперечник вертлужной впадины - 173,0 мм. Бедренная кость (из упомянутого местонахождения Григорьевское) не сохранила эпифизов, длина ее диафиза -610 мм. Её обладателю в момент гибели было менее 20 лет. Большая берцовая кость (так же из Григорьевского). Размеры проксимального эпифиза большой
берцовой кости - 200 х 145 мм, размеры дистального эпифиза - 177,0 х 225,5 мм, длина кости - 630 мм, минимальная ширина диафиза - 111 мм. Кость принадлежала взрослому мамонту, высота которого в холке могла, с учетом известных пропорции, достигать 3 м (возможно - хазарский слон?).
Значительное количество остатков мамонта встречено при раскопках Зарайской палеолитической стоянки, открытой Л.И. Максимовой и А.В. Трусо-вым в 1980 г., продолжающихся по сей день. Массивные кости мамонта сохранились намного лучше прочего костного материала и составляют практически 90 % остеологического материала Зарайска. Сходная тафономическая ситуация имеет место на таких «лессовых» стоянках, лежащих на отрогах водораздельных плато, как Тимоновка, Пушкари. Публикация этих материалов тем более интересна, что часть из них была использована для радиоуглеродного датирования культурного слоя Зарайской стоянки. При знакомстве с результатами исследований зубов мамонта с Зарайской стоянки следует учесть, что сохранность большей их части оставляет желать лучшего ввиду длительного нахождения на открытом воздухе в древности. Характеристики их таковы:
1. dP3 sin (Р-4. кв.Е-4), ср. длина пластины 6,7 мм, ср. толщина эмали 1,3 мм, число пластин - 10, ширина коронки - 37 мм, длина коронки - 72 мм, коэффициент стертости - 5.
2. dP3 (P-4, кв.Л-3), морфометрия затруднена.
3. dP3 sin (P-4, кв.Л-l), ср. толщина эмали - 1,7 мм, ср. длина пластины - 9 мм, ширина коронки - 51 мм.
4. dP3 sin (Р-4,кв.З-1), ср. толщина эмали - 1,4 мм, ср. длина пластины - 9,3 мм, сильно разрушен.
5. dP4 (P-4, кв.Ж-3) - морфометрия затруднена, средняя длина пластины -11 мм.
6. dP4 sin (P-4, кв.Н-2. фрагмент нижней челюсти с dP4 - Ml в процессе смены), коэффициент стертости - 6 (сохранились только 5 косо стертых пластин зуба).
7. dP4 (P-4, кв.Ж-1), морфометрия затруднена.
8. М1 (Р-4, кв.Ж-3) - морфометрия затруднена, ср. длина пластины 10 мм.
9. М1 sin (раскопки А.В. Трусова), ср. толщина эмали - 1,82 мм, ср. длина пластины - 10 мм, ширина коронки - 60 мм, длина коронки - 98 мм, коэффициент стертости - 5.
10. М1 sin (P-4, кв.Е-4), ср. толщина эмали - 1,8 мм, ср. длина пластины - 9,1 мм, длина коронки - 144 мм, высота коронки - 146 мм, ширина коронки - 61,6 мм, коэффициент стертости - 4, число пластин - 16. Дата по С14 ГИН-8484 -21000±430 лет (Радиоуглеродная хронология...).
11. М1 sin (P-4. кв.Л-5), ср. толщина эмали - 1,47 мм, ср. длина пластины -10 мм, ширина коронки - 69 мм, высота коронки - 128 мм.
12. М1 sin (P-4, кв.Н-2, фрагмент нижней челюсти с dP4 - Ml в процессе смены), средняя толщина эмали - 1,46 мм, длина коронки - 151 мм, высота коронки - 69,5 мм, ширина коронки - 60,5 мм, средняя длина пластины - 12 мм, коэффициент стертости - 4 (стиранием затронуто 13 пластин), число пластин - 16, длина жевательной поверхности - 136,5 мм. Дата по С14 ГИН-8486 -19900±260 лет (Радиоуглеродная хронология...).
13. М2 sin (Р-4, кв. Л-4), средняя толщина эмали – 1,55 мм, ширина коронки -
75мм.
14. М2 (Р-4, кв.3-3), средняя длина пластины 11,1 мм, морфометрия затруднена.
15. М2 sin (раскопки А.В. Трусова), ср. толщина эмали 1,83 мм, ср. длина пластины 10 мм, коэффициент стертости - 5, ширина коронки 74 мм, длина -св. 153,7 мм, сохранилось - 15 пластин и вставка.
16. М3 (Р-4, кв.Ж-3) фрагмент, морфометрия затруднена.
17. М3 sin (Р-4, кв.Ж-2) средняя толщина эмали - 1,55 мм, средняя длина пластины - 11,8 мм, высота коронки - 160 мм, сохранилось 11 пластин и 1 вставка (140 мм коронки), коэффициент стертости - 3-4.
Обращает на себя внимание значительное число зубов молодых и полувзрослых особей и почти полное отсутствие зубов животных старше 35 лет. Кроме того явно преобладают (11:5) зубы из верхних челюстей, что говорит о большом количестве разрушенных черепов на участке раскопа 4 (особенно в его верхнем слое). Характеристика бивней представлена в таблице 1. Сводная информация о зубах мамонта с Зарайской стоянки дана в таблице 2. По своим усредненным параметрам зубы зарайских мамонтов занимают промежуточное положение между зубами Хотылевской популяции и популяции из Елисеевичей (бассейн Десны), что, однако, говорит скорее о смешанности зубов нескольких адаптивных подвидов, так как ранние этапы существования стоянки синхронны Хотылево, а поздние - Елисеевичам. Остатки мамонта с Зарайской стоянки дают не узкий хронологический срез популяции (как, например, Ти-моновка или Юдиново в бассейне Десны), а смешанный спектр, простирающийся во времени приблизительно от 23000 до 16000 лет назад - именно в этот период сформировались три культурных слоя (горизонта обитания) Зарайской стоянки. Подобные сложные объекты (например, Хотылево 2, Зарайск), равно как и группы компактно расположенных генетически связанных палеолитических памятников (Авдеево, Быки, Пушкари, Костенки 1-13-18 и т.д.) в отличие от палеолитических районов я предложил именовать палеолитическими микрорегионами (Чубур, 2001).
Распределение костей мамонта в целом из культурных слоев Зарайска (по данным раскопок 1981-1996 гг.) показывает таблица 3. Можно констатировать следующее. Во-первых, имеет место практически полный скелетный состав, что свидетельствует" о наличии на территории стоянки изначально, по крайней мере, отдельных целых туш или скелетов мамонта. Во-вторых, определенные категории костей преобладают, что свидетельствует об избирательности обитателей стоянки, об искусственной сортировке костей и доставке их на стоянку обитателями. В первую очередь это касается бивней, принадлежащих не менее, чем 16 особям мамонта, тогда как остальные костные остатки дают максимальное число особей - 5-6 экземпляров (по лопаткам или черепам). Кроме того, бивни не соответствуют зубам по возрастным параметрам: основная часть зубов принадлежит молодым животным, основная часть бивней взрослым и даже старым. Иными словами, если молодые животные могли служить охотничьей добычей (многочисленные крупные кремневые наконечники с боковой выемкой, найденные на стоянке, по боевым характеристикам вполне пригодны для активной охоты на отдельных молодых мамонтов), то бивни взрослых и старых мамонтов несомненно специально доставлены на стоянку из пока неизвестного естественного скопления. Кстати, факт возрастных отличий зубов и бивней позволяет утверждать, что реальное количество животных, остатки которых встречены в Зарайске до 1996 года, заметно превышает 16 особей (результат нашего подсчета по бивням и черепам).
Малое количество целых позвонков и их крупных фрагментов, а так же трубчатых костей может объясняться их преимущественным использованием в качестве топлива, как костей насыщенных жиром. Такое предположение подтверждают мои наблюдения за очажной массой и лежавшими на очажном слое непрогоревшими костями на стоянке Хотылево 2 в Подесенье и за очажной массой в Авдеево, Юдиново, Пушкарях. Костенках, Быках. Малое количество нижних челюстей таким образом объяснить уже не удается. Быть может, их скопление будет выявлено в какой-либо конструкции на пока неисследованной части стоянки.
Наконец, учитывая разведанные площади Зарайского верхнепалеолитического микрорегиона в несколько тысяч квадратных метров и экстраполируя на них результаты вскрытия немногим более 200 м2, можно говорить о том, что иод землей в районе Зарайского Кремля лежат остатки еще нескольких сотен особей мамонта. Аналогичные показатели характерны для палеолитических микрорегионов Костенки 1-13-18 (Дон), Авдеево (Сейм), Хотылево 2 (Десна), Юдиново (Судость). Кроме того, наличие принесенных из-за пределов стоянки бивней мамонта заставляет задуматься о наличии неподалеку естественного скопления остатков мамонта - «мамонтового кладбища».
2. Шерстистый носорог.
Этому животному принадлежит на порядок меньше остатков в природных местонахождениях, чем мамонту. В материалах Зарайской стоянки остатки шерстистого носорога отсутствуют - вероятно, это животное с крутым нравом не пользовалось популярностью в качестве объекта охоты.
Среди наиболее примечательных находок из фондов Зарайского музея -череп очень крупного самца с сохранившейся нижней челюстью (редкий случай сохранности!). Часть зубов утрачена. Общая длина черепа 830 мм. Расстояние от носорезцовой вырезки до конца носовых костей - 182 мм. Расстояние до надглазничного отростка - 530 мм. Расстояние до слезного отростка глазной орбиты 410 мм. Высота от альвеолы Р2 до наиболее высокой точки носовых костей 220 мм. Высота от альвеолы М1 до точки перегиба лобных костей к носовым 230 мм. Максимальная ширина носовых костей - 183 мм. Максимальная ширина в области скуловых дуг 380 мм. Сечение скуловой дуги в средней части — 37 х 45 мм. Наименьшая ширина темени 111 мм. Ширина затылочных костей по внешнему краю гребня 213,5 мм. Высота затылка от нижнего края мыщелков до верхней точки гребня - 257 мм. Высота затылочного мыщелка -85 мм. Длина зубного ряда - 200 мм. Размер диастемы - 79 мм. Длина хоан -130,5 мм. Ширина хоаны - 40 мм. Размеры: переднего рогового мозоля - 183 х 260 мм, заднего рогового мозоля - 182 х 207 мм. Нижняя челюсть имеет длину -590 мм, длину от симфиза до угла кости - 520 мм, длину зубного ряда - 198 мм,
ширину мыщелков - 102 мм, высоту в районе МЗ - 102 мм, в районе Р1 - 98 мм. Этот череп имеет на лобной кости раневые вмятины, свидетельствующие о стычках с другими самцами при борьбе за территорию, за самок. Подобные прижизненные повреждения черепа не раз отмечались ведущим специалистом в области плейстоценовых носорогов Н.В. Гарутт (Garutt, 1997). Морфотип черепа долихокранный. Удлиненные пропорции черепа и выступающий затылок, по мнению Н.В. Гарутт, характерны для представителей степной популяции шерстистого носорога (Гарутт, 1999).
Еще один фрагмент черепа (упомянутый выше, как происходящий из окрестностей г. Зарайска) имеет высоту затылка 224 мм и высоту затылочного мыщелка 76 мм. Череп, по всей вероятности, принадлежал самке, о чем свидетельствует характерный слаборазвитый затылочный гребень.
Из костей посткраниума кроме уже упоминавшегося позвонка с р. Осётрик известны:
Плечевая кость: дистальный эпифиз 141,4 х 149,0 мм, ширина проксимального эпифиза 100,2 мм, размер мыщелка 32 х 94 мм, общая длина 530 мм. Тазовая кость: 1 фрагмент имеет размер вертлужной впадины 114 х 128 мм, поперечник шейки подвздошной кости 77,8 х 61,7 мм. Второй фрагмент (возможно от той же тазовой кости) имеет диаметр вертлужной впадины 130 мм. Большая берцовая кость (взрослая особь, в дистальной части сохранился фрагмент приросшей малой берцовой): дистальный эпифиз 81,5 х 127 мм, проксимальный эпифиз 144,5 х 138 мм, длина 364 мм, минимальная ширина диафиза 61,5 мм. Можно предположить, учитывая сохранность первого черепа, что большая часть костей, привязка которых не зафиксирована, принадлежит этому же животному.
3. Северный олень.
Л.В. Грехова отмечает присутствие костей северного оленя в культурном слоя Зарайской стоянки (Грехова, 1994. С. 9). Однако, ни в собранных коллекциях, ни при раскопках, ни в иных публикациях, ни лично от А.В. Трусова сведений о таких остатках мною получено не было. Вероятно, северный олень не был характерной добычей древних зарайцев, а его распространение в регионе относится к более позднему периоду - концу позднего и финальному палеолиту. Именно к этому времени, вероятно, относятся пять рогов северного оленя из 4, найденных ус. Сосновка близ г. Озеры. На одном из этих рогов отмечены следы строгания, однако установить древность обработки не удалось. Северный олень мог служить объектом охоты носителей иеневской археологической культуры, обитавших в бассейне Осетра в финальном палеолите.
4. Бизон.
По данным исследовавших остеологический материал Зарайска из раскопок 1982, 1983 и 1989 гг. С.П. Маслова и Е.Е. Антипиной (лаборатория позвоночных биологического факультета МГУ), среди костей из раскопа 2 имеется фрагмент черепа крупного копытного семейства Bovidae (возможно Bison sp.) (Трусов, 1994). Пока это единственная такая находка в бассейне р. Осётр. Учитывая связь ее с участком окрашенного слоя под «зольником» - то есть среднего горизонта обитания, резонно связать проникновение этого степного обита-
теля за 55° с.ш. с периодом наибольшего похолодания и аридизации климата в Позднем Валдае (около 19-20 тысяч лет назад). Именно тогда могло иметь место наибольшее остепнение ландшафтов. Еще одна кость молодого мамонта была ошибочно отнесена нами к Bovidae в 1995 г.
5. Песец.
Кости песца встречены исключительно в культурном слое Зарайской стоянки в очень небольшом количестве. Их остатки несомненно искусственно отобраны древним человеком: это исключительно зубы (48 экз.), использовавшиеся в ожерельях, и дистальные отделы конечностей (более 10 костей), остававшиеся в шкурках при свежевании тушки (Трусов, 1995). Все остатки песца происходят из раскопа 4 и найдены в заполнении ямы-хранилища, лишь один метаподий задней лапки происходит из культурного слоя (кв. О-1). Возможно, что песцы не добывались непосредственно близ стоянки. Это может служить косвенным свидетельством заселенности Зарайска преимущественно в теплом сезоне. Впрочем, не исключено, что попросту еще не вскрыта периферийная часть поселения - «помойка», куда охотники выбрасывали несъедобные песцовые тушки после снятия шкурок, так, как это происходило, например, в Авдеево.
Стратегия расселения восточноевропейских «охотников на мамонта», обитавших в позднем Валдае в Центре Русской равнины', была ориентирована на эксплуатацию не только мамонта и других представителей плейстоценовой фауны, как объектов охоты, но и естественных скоплений остатков мамонта - «мамонтовых кладбищ». Именно там палеолитические люди находили строительный материал и топливо, необходимые для обитания в перигляциальной зоне, а так же поделочный материал и, иногда, экстремальный пищевой ресурс в виде частей замерзших туш. «Мамонтовые кладбища» возникали там, где речные долины пересекали тектонические швы и локальные неотектонические поднятия с большой амплитудой. На этих участках складывались оптимальные условия для накопления сносившихся половодьями мамонтовых туш (Чубур, 1998). Соответствующие места легко читаются по продольным профилям рек в виде приподнятых над теоретическим профилем выравнивания участков и резких изломов продольного профиля. Это позволяет выделить наиболее перспективные для поисков палеолита районы долины Осетра и придолинных территорий.
Таких районов три (рис. 1). Во-первых, это участок долины несколько ниже г. Венев Тульской обл. по течению Осетра, связанный с пересечением долиной Осетра локального неотектонического поднятия пятого порядка. С этим районом связаны наиболее ранние находки остатков мамонта (Уваров, 1881). Можно предполагать и наличие памятников эпохи палеолита: дело в том, что пути миграции населения из Донского бассейна несомненно пролегали именно здесь. Ниже Серебряных Прудов река «соскальзывает» с Калужско-Тульского поднятия третьего порядка по флексуре в Окский прогиб третьего порядка. Это читается не только по профилю, но и по структуре долины реки, образующей здесь озеровидное расширение.
* а также, по-видимому, и мустьерското населения. Таково, по крайней мере, мнение палеолитоведов М.В. Аниковича и U.K. Анисюткина (ИИМК РАН), сложившееся, в первую очередь, в результате анализа материалов стоянок Поднестровья. Это увеличивает возможности данного поискового критерия, расширяя его хронологические рамки.
Сочные пастбища этого участка, по всей видимости, привлекали стада мамонтов, трупы которых впоследствии сносились в сторону современного Зарайска. Расширение долины вряд ли принесет новые находки палеолитического времени, а вот участок флексуры интересен: именно в районе сходной структуры возникло крупнейшее в Европе Севское «мамонтовое кладбище» в Брянской области. Несколько выше Зарайска долина резко сужается, русло Осетра начинает сильно меандрировать. Река проходит по краю локального неотектонического поднятия с большой амплитудой, с которым связаны все известные на Осетре к настоящему времени палеолитические памятники (Зарайский микрорегион. Стрелецкая, Карманово, Куково, Белый Колодец). Разведки на участке от с. Большие Белынычи южнее Зарайска до устья р. Осётрик к северу от Зарайска наиболее перспективны. Со временем здесь будет выявлен обширный палеолитический район, сходный с Костенковско-Борщевским или Пушкаревским. Покидая локальное поднятие Осётр скатывается в долину Оки. Ожидать открытия палеолитических памятников (исключая, пожалуй, финальный палеолит) здесь уже не приходится.
Список литературы
Археологическая карта России. Московская область. Часть 4. М., 1997.
Гарутт Н.В. Адаптация шерстистого мамонта Mammuthus primigenius Blumcnbach и шерстистого носорога Coelodonta antiquitatis Blumenbach к нестабильным условиям природной среды позднего плейстоцена // Вопросы палеонтологии: Межвузовский сб.Т.Х 1 .СПб., 1999.
Грехова Л.В. Место стоянок Окского бассейна в системе палеолита Русской равнины // Древности Оки / Труды ГИМ. Вып. 85. М., 1994.
Полянчев В.И. Зарайская энциклопедия. М., 1995.
Радиоуглеродная хронология палеолита Восточной Европы и Северной Азии. Проблемы и перспективы. СПб., 1997.
Советская археология. Вып.2. М.-Л., 1937.
Трусов А.В. Культурный слой Зарайской верхнепалеолитической стоянки // Древности Оки /Труды ГИМ. Вып.85. М.,1994.
Трусов А.В. Раскопки Зарайской палеолитической стоянки // АО-1994. М., 1995.
Уваров А.С. Археология России. Т 1. Каменный период. М., 1881.
Чубур А.А. Роль мамонта в культурной адаптации верхнепалеолитического населения Русской равнины в осташковское время// Восточный граветт. М., 1998.
Чубур А.А. Быки. Новый верх не палеолитический микрорегион и его место в палеолите центра Русской равнины. Брянск, 2001.
Garutt N. Traumatic skull damages in the woolly rhinoceros, Coelodonta antiquitatis Blumenbach, 1799. // Cranium, jrg. 14. No.l. P. 37-46. April. 1997.
А.Н. Сорокин (г. Москва). Метаморфозы источниковедения мезолита Европы
«Этот могильник отражает процессПод источниковедением в археологии следует понимать теорию и методику изучения и использования археологических источников, а под источниковедением мезолита - специфику в качестве источников памятников названного времени. Поскольку большая часть мезолитических стоянок Восточной Европы располагается на территориях зандровых низменностей и приурочена к песчаным отложениям, основная задача исследования заключается в том, чтобы установить, как проявляется приуроченность к зандровым ландшафтам в формировании и в характере источника, который мы исследуем?
Изучение зандровых низменностей Восточной Европы показывает, что для них абсолютно стандартна ситуация поликультурности. Во всех сравнительно полно исследованных регионах присутствуют не только «чистые» памятники разных мезолитических культур, но и на территории полесий всегда присутствуют памятники с метисными признаками. Повторяемость полиморфных «комплексов» создает эффект их «объективной реальности». Опыт, однако, показывает, что в ряде случаев синкретические «комплексы», даже при условии их повторяемости, возникают не в результате взаимодействия древнего населения, а образуются как результат метаморфоз источника и парадокс источниковедения (Сорокин, 2000,2001).
В тех случаях, когда факт смешанности не очевиден, наличие метисных памятников традиционно интерпретируется как результат контактов населения (Кольцов, 1998), а эпиграф статьи красноречиво свидетельствует о том, до чего в своих интерпретациях контактов исследователи могут дойти. Регионы, где присутствуют поликультурные памятники, обозначаются термином «контактные зоны». Термин «контактная зона» заимствован из этнографии, где он применяется для обозначения географического пространства, в пределах которого происходит взаимодействие различных этносов (Андрианов, Чебоксаров, 1975; Арутюнов, 1982)
Слово «контакт» в переводе с латинского языка означает соприкосновение, связь. Специфика понятия «контактная зона» в археологии состоит в том, что она не дана археологу непосредственно, а реконструируется в результате определенных исследовательских процедур. Впрочем, и для этнографов вопросы этнокультурных контактов и характер возникающих при этом связей, следы их воплощения и материализации представляют одну из самых сложных областей исследования, причем требуется фронтальное сопоставление всех данных (Чистов, 1993). Что же тогда говорить об археологии, где объектом исследования являются даже не сами процессы взаимодействия народов, а всего лишь их специфические следы.
В связи с проблемой контактных зон в археологии уместно спросить, много ли на территории Восточной Европы зандров, в которых бы не было признаков «контактных зон»? Фактически, кроме отдельных локальных и недостаточно полно обследованных участков, они отсутствуют. Значит, логично предположить, что имело место не массовое взаимодействие разнокультурного и, по свидетельству социальной психологии, сплошь и рядом враждебного населения, а нечто другое, более реальное, но менее уловимое, как при традиционном подходе, когда любой случай сочетаемости разнокультурных находок воспринимается за факт контакта древнего населения. Конечно, было бы нелепо вообще отвергать контакты населения в древности, но были ли они столь часты, чтобы число памятников с синкретическими признаками, приближалось или даже превышало число памятников, где таких признаков нет? Ответ очевиден.
Для решения проблемы взаимодействия населения уместно рассмотреть археологическую вариативность при разном числе участников. Если на контрольной территории существовала одна группа населения, то археологически будут встречены только монокультурные памятники и различия между ними будут хронологическими и/или функциональными. Если на какой-либо территории обитали две разных группы населения, то теоретически могут быть найдены «чистые» памятники двух культур, а в случае контактов их населения -еще и «метисные», т.е. сочетающие в одном комплексе признаки разных традиций. Следовательно, всего будет представлено три «варианта культуры». Можно предположить, что какое-либо население неоднократно контактировало с уже метисным населением, но результат «вторичной метисации» археологически выделить невозможно. Если в контакт вступают три разных группы населения, то потенциально могут быть найдены «чистые» памятники каждой из этих культур (А, Б, В) и четыре варианта коллекций с поликультурными признаками или «метисов первого порядка» (АБ, АВ, БВ, АБВ). При взаимодействии какого-либо населения с уже метисным населением может возникнуть еще не менее 12 «метисных вариантов второго порядка» и 6 «метисных вариантов третьего порядка», но результаты и всех этих «повторных метисации» археологически выделить нельзя, так как все они будут давать сочетания, состоящие в конечном итоге из компонентов «метисов первого порядка» (АБ, АВ, БВ, АБВ). При контакте четырех разных групп количество основных и «метисных комплексов первого порядка» возрастает до 10, а «метисов второго и третьего порядка» будет вдвое больше чем при метисации трех культур, и т.д. по нарастающей. Но все это как бы идеальная картина. Более реальна ситуация, при которой не все группы населения могли взаимодействовать друг с другом, или та, при которой либо «чистые», либо «метисные» поселения могли не сохраниться или не быть раскопанными. Следовательно, археологическая вариативность будет определяться как реальными обстоятельствами формирования и бытования археологических источников, так и состоянием изученности конкретного региона.
Методологически важно то, что контактировать может только одновременно жившее население, а люди, отделенные друг от друга во времени, не могут непосредственно взаимодействовать друг с другом. Тем не менее, археологически довольно обычна ситуация, когда на одном памятнике в пределах одного слоя присутствуют заведомо разновременные матери алы. Это позволяет предположить, что метисные материалы могут возникать и по не зависящим от человека причинам. Т.о., синкретические комплексы могут образовываться в результате культурных и «внекультурных» процессов. При культурном взаимодействии метисные комплексы будут иметь лишь признаки синхронных культур, при механическом и природном «взаимодействии» стандартным будет сочетание разновременных находок. Установив присутствие в одном комплексе разновременных материалов, мы можем считать это фактом механического смешения, а никак не продуктом культурных контактов. Такая простота теоретического вывода на практике не бывает столь же явной: различение «культурно» и «естественно» образованных комплексов упирается в ряд проблем, главной из которых является слабая разработанность для восточно-европейского мезолита хронологических различий в бытовании разных типов вещей. Т.о., для различения характера контакта - культурного или природного - требуются какие-то другие признаки, кроме сочетания разных культурных компонентов на одном памятнике. Необходимо подчеркнуть разницу в природе на-блюдаемг>1Х археологически явлений при формальном сходстве их результатов: и при участии людей, и при «игре природных сил» результат в обоих случаях будет одним - при раскопках археологом будет получена синкретическая коллекция. Поскольку без каких-либо сознательных ограничений разделить археологически наблюдаемые признаки на природные и историко-культурные невозможно, то в качестве такого ограничения могут быть предложены гибридные (метисные) находки и технологии, которые являются своеобразными «маркерами контактов» разных этносов. Их отсутствие в поликультурных комплексах может расцениваться как указание на естественную природу наблюдаемого явления (механическое смешение материалов), а присутствие — со всей очевидностью указывает на генетическую связь.
Нет сомнения, что контакты древнего населения начинались не с мгновенного появления метисных предметов и технологий, а с обмена отдельными готовыми изделиями. Тем не менее, если на памятнике имеется только сочетание разных в культурном отношении находок и нет «находок-маркеров», вряд ли оправдано считать это бесспорным свидетельством культурного взаимодействия в силу высокой вероятности механического происхождения таких материалов. При нынешней изученности мезолита Восточной Европы, при отсутствии значительных серий независимых дат, позволяющих строго синхронизировать отдельные памятники, мы не можем отличить, когда имел место обмен вещами, а когда случайное смешение находок, оставленных подвижным мезолитическим населением, посетившим одно и тоже место. При этом ссылка на этнографические данные о самой возможности контактов разных этносов вряд ли уместна, так как мы не знаем ни конкретной численности древнего населения, проживавшего на любой территории, ни одинакового их возраста, т. е., была ли вообще возможность для взаимодействия разных групп населения. По мере общественного развития население возрастало, и возможность возникновения контактов повышалась, но это не значит, что она была и реализовалась в
древности постоянно. И это не значит, что любой синкретический памятник и даже их серия механически не смешаны. Традиционно, однако, само присутствие стоянок с би- или поликультурными признаками интерпретируется как свидетельство контакта (Кольцов, 1998). Уместно, однако, спросить^ а на чем основывается такой вывод? Сказать, что только на интуиции конкретного исследователя, было бы справедливо лишь отчасти. Ведь археолог при раскопках действительно наблюдает и фиксирует эти «комплексы». В тех случаях, когда синкретические материалы повторяются, создается подобие аксиомы. Тем не менее, это либо ошибка, возникшая вследствие неверной интерпретации наблюдений, либо сознательное искажение фактов. Данный источниковедческий аспект всегда нужно иметь в виду, чтобы не абсолютизировать наблюдаемое, а четко понимать, с каким источником в каждом конкретном случае мы имеем дело, и каким метаморфозам мог подвергнуться любой памятник, прежде, чем он достался археологу-исследователю и археологу-читателю.
Источниковедческая критика и отсутствие четких критериев для различения процессов аккультурации и механического смешения обязывают воздер живаться от констатации обмена или контакта по тем материалам, в которых нет «находок-маркеров». В результате обмена, то есть эпизодических связей, сложения новой материальной культуры не будет. Новая культура - это не столько итог постоянного взаимодействия разных групп населения, сколько процесс их слияния и рождения нового качества. (Процесс образования культур путем деления, несомненно, существовавший в истории, здесь не рассматривается, так как он не требует контакта популяций). Т.о., ответ на вопрос, могут ли быть массовыми контакты древнего населения при отсутствии «вещей-маркеров», напрашивается сам собой. Не могут. Присутствие на восточно-европейских зандровых низменностях массового числа синкретических памятников заставляет предположить, что на всех этих территориях протекали какие-то другие более реальные и вполне объективные, но неуловимые при традиционном подходе процессы, вызывавшие массовое разрушение и смешение культурных слоев, естественное образование поликультурных «комплексов». Очевидно, что в качестве такого глобального и объективного явления могут рассматривать природные процессы. Их негативное воздействие и может быть тем механизмом, который вызывает трансформацию археологических памятников, приводит к образованию синкретических источников. Поскольку почвенные процессы - это природные явления, которые происходят в голоцене при известных условиях повсеместно, можно предположить, что их воздействие не просто закономерно и проявляется повсюду, но именно они служат главной причиной метаморфоз, происходящих с памятниками. Почва - это динамичная, открытая система, в которой действует множество процессов, перемещающих из одного места в другое не только почвенные материалы, но и артефакты, включая объекты. В ходе формирования почв действуют две противоположных тенденции: горизонтизация, или, иначе, дифференциация на профили, и гомогенизация, когда образование горизонтов затрудняется и их содержимое перемешивается. Процессы гомогенизации имеют общее название «педотурбация», являющееся синонимом термина «перемешивание почвы» (Роде, Смирнов, 1972; Wood W.R., Johnson D.L., 1978)
Судя по естественнонаучным данным, всеобщий характер почвообразования и педотурбации является тем конкретным и основным, правда, далеко не единственным механизмом, который обладает способностью метаморфозы -превращения слоя из той субстанции, как он сформировался, в то состояние, в котором он достается археологу для непосредственного изучения. Культурные слои под воздействием почвенных процессов существенно видоизменяются, а культурные остатки в них могут погружаться в почву и концентрироваться в глубинных слоях или, напротив, выталкиваться на поверхность, могут переориентироваться и перемещаться в разных направлениях, наконец, дифференцироваться по размерам и расслаиваться на фракции. Результатом этого могут быть ложные ассоциации артефактов с сопутствующими искажениями в интерпретации. Поэтому точная оценка педотурбации отложений на каждой стоянке абсолютно необходима для правильной археологической реконструкции (Wood W.R., Johnson D.L.,1978).
Совместные исследования почвоведов и археологов показывают, что в полесьях процессы педотурбации, а также вызванное ими разрушение культурных слоев и перемещение материалов, усиливаются за счет рыхлости отложений. Именно с этими процессами связано объективное действие «механизма поликультурности». Для понимания причины его «запуска» крайне важно следующее обстоятельство. Любой полевой исследователь, работающий в зандро-вой зоне Восточной Европы, постоянно сталкивается с фактом, которому до сих пор не придавалось должного значения. Этот факт заключается в том, что и во время разведок, и при раскопках находки начинают встречаться уже на современной дневной поверхности. Совершенно очевидно, что это не обман зрения, а закономерная и абсолютно стандартная ситуация. Присутствие находок на дневной поверхности и есть главный признак дистурбации слоя. Но из этого наблюдения неминуемо следует один крайне важный вывод: в древности ситуация была абсолютно такой же. И в древности часть артефактов тоже находилась на поверхности. Причина этого заключается не в том, что накопление перекрывающих отложений вообще не происходило или что оно шло слишком медленно (величина осадконакопления в ряде случаев может быть определена как разница глубин между современной дневной поверхностью памятника и уровнем максимального распределения на нем находок). Причина выноса изделий на поверхность состоит в том, что в голоцене постоянно действуют процессы почвообразования и сопутствующие им процессы педотурбации. Поскольку их действие наиболее активно проявляется в поверхностном слое, это обстоятельство служит основанием пространственного перемещения артефактов по вертикали и является причиной «выноса» части изделий вверх, на дневную поверхность. Из-за почвенных процессов при обычной скорости накопления перекрывающих отложений в каждый конкретный момент человек, приходя на место, которое до него уже было кем-то однажды занято, селился непосредственно на культурном слое предшествующего времени. Постоянное действие механизмов почвообразования и педотурбации и стандартное отсутствие из-за этого в подавляющем большинстве случаев перекрывающих отложений являются главными причинами непосредственного «контакта» разновременных вещей и образования метисных «комплексов». Если для обозначения культурного
взаимодействия в науке употребляется термин «аккультурация», то для обозначения природного генезиса «поликультурности» можно предложить термин натурация (от латинских слов nature - природа и ratio - мысль, замысел или иначе - природный -«замысел»-). Натурация - это механизм природного генезиса археологического источника. Из-за случайного планиграфического совпадения или наложения одно- и разновременных, одно- и разнокультурных находок под воздействием природных процессов запускался «механизм поликультурности» и происходило формирование археологических источников особого рода. Поскольку планиграфическое совпадение неминуемо реализовывалось в наиболее удобных для жизни местах конкретного водоема, то постоянно возникала и реализовывалась ситуация дублирования поликультурных «комплексов». Действие природных факторов носит объективный характер, поэтому мы постоянно стал киваемся с фактами естественного «генезиса поликультурных комплексов» или феноменом натурации. Натурация - это объективный природный закон образования «поликультурных комплексов» (Сорокин, 2000, 2001). Следовательно, одной из основных исследовательских задач должно быть установление фактов натурации.
При неоднократном использовании одних и тех же мест одним и тем же населением нивелируются хронологические различия в комплексах и происходит планиграфическое «смазывание» разновременных и разнофункциональ-ных скоплений. В действие как бы включается механизм «культурной нивелировки». При посещении одних и тех же мест населением разных культурных традиций из-за натурации нивелируются культурные, хронологические и функциональные различия между ними. Это приводит к «возникновению» синкретических коллекций. В таких случаях мы наблюдаем действие механизма «естественной поликультурности». И «культурная нивелировка», и «естественная поликультурность» являются главными причинами информационного шума, «размытости» культурных признаков и культурного многообразия. Подтверждением этому служат наблюдения, полученные при раскопках торфяниковых стоянок: суходолы, как правило, стратиграфически «смазаны», а находки в них смешаны, шлейфы, напротив, дают прекрасную стратиграфию разновременных слоев и находок.
Как показывает опыт, в пределах полесий не так много участков, удобных для заселения, причем всегда есть такие, которые доступны в течение длительного периода времени. Именно здесь сосредоточены наиболее выразительные т.н. «многослойные» памятники. Археологи, раскапывая повторяющиеся «комплексы» одного периода с синкретическими признаками, могут воспринимать наблюдаемое за реально установленные факты, и лишь вопрос времени, когда их количественные наблюдения приведут к «качественному» выводу о «закономерности поликультурных комплексов». Таким способом возникает своеобразный источниковедческий эффект «генезиса» метисных археологических культур.
Крайне негативную роль в появлении поликультурных комплексов играет и полевая методика: при раскопках на косой штык или по условным и литоло гическим горизонтам происходит, часто неосознанное исследователями, раз рушение пространственной структуры распределения находок. В результате
этого памятник из стратифицированного искусственно превращается в нестратифицированный, а коллекция — в метисную. Следует обратить внимание еще на одну особенность археологических источников: чаще всего четкие «поликультурные» признаки дает подъемный материал, то есть тогда, когда археолог изначально имеет дело с механически образованной коллекцией, оторванной от контекста.
Нельзя не учитывать и тот аспект, что любой археолог-практик интуитивно старается найти и исследовать «богатый» памятник, чтобы в кратчайшие сроки и с минимумом затрат получить результат. Информация, извлекаемая из «бедных» стоянок, не сопоставима с огромными затратами труда, поэтому они изучаются лишь спорадически. Неизбежным результатом этого является получение в массовом числе стоянок «многоразового посещения», оставленных часто разным в культурном отношении населением. Отсюда нормой становятся не «чистые, одномоментные» комплексы, а «усредненные, культурно снивелированные» и поликультурные материалы. Поэтому совершенно очевиден вывод, что количество микроскоплений обратно пропорционально площади скопления, причем чем больше площадь скопления и больше число находок, тем более равномерно изделия распределяется (Леонова, 1998).
Для приведения в действие «механизма естественной поликультурности» необходимо: 1) планиграфическое совпадение двух или большего числа памятников разных культур; 2) включение слоев памятников в почвенные профили;
3) присутствие в качестве заполнителя культурного слоя рыхлых отложений;
4) действие процессов педотурбации, развеивания, аллювиальных, делювиальных и др. Опыт показывает, что обязательным является лишь первое условие, а остальные могут присутствовать либо все, либо выборочно. Результат также может быть полным или частичным (Сорокин, 2000, 2001).
С учетом всего сказанного о памятниках полесий рассмотрим актуальный для Волго-Окского междуречья вопрос бутовско-иеневского взаимодействия. Всего насчитывается не менее 12 т.н. «памятников смешанной традиции», 9 из них (Брагино, Высокино 6, Дмитровское 1, Журавец 1, Иенево 2, Коприно, Крапивец, Староконстантиновская IV и Тростенская ЗС) не пригодно для источниковедческого анализа из-за неудовлетворительной методики полевого исследования, состояния коллекций и документации. Требованиям источниковедческой критики отвечают лишь три мещерских стоянки - Беливо 4А, Шильцева Заводь 5 и Исток 1, раскопки которых производились с пространственной фиксацией. Их анализ свидетельствует: 1) в Шильцевой Заводи 5 и Истоке 1 бутовские и иеневские находки, несмотря на возможную частичную смешанность, залегают в разных культурных слоях и довольно надежно разделены на отдельные комплексы. Их «бикультурность» может быть только источниковедческой, но никак не культурной. В Беливо 4А бутовские и иеневские изделия планиграфически на разные комплексы не разделяются, но отсутствие сочетаемости разнокультурных элементов в микроскоплениях не позволяет рассматривать эти материалы как культурно единые. 2) «Метисных» изделий нет в Шильцевой Заводи 5, а в Беливо 4А и Истоке 1 они единичны, причем сам факт их «метисности» сомнителен. 3) Отсутствие достоверных и массовых метисных изделий на фоне четких признаков фауно- и флоротурбации
и высокая вероятность, в силу этого, механического смешения находок из-за случайного планиграфического совпадения разнокультурных находок позволяют утверждать, что данных для вывода об образовании бутовско-иеневских памятников «смешанной традиции» в результате аккультурации недостаточно, напротив, их генезис в результате натурации представляется все более очевидным. К таким же выводам удается прийти и при анализе памятников других регионов, входящих в главный пояс полесий Восточной Европы (Сорокин, 2000,2001).
Проверка гипотезы «естественного генезиса поликультурности» осуществлена на примере Литвы, памятники которой опубликованы в классической монографии Р.К. Римантене (Римантене,1971). Названный регион не входит в главный пояс полесий Восточной Европы, но в геоморфологическом отношении это абсолютно такая же зандровая низменность, поэтому использование территории Понеманья в качестве контрольного полигона, с учетом других причин, вполне оправдано.
В палеолите региона Р.К. Римантене выделяет стоянки аренсбургской и свидерской культур, в раннем мезолите - маглемозской культуры и в конце мезолита - памятники синкретической неманской культуры.
Опущу конкретный анализ и перейду непосредственно к выводам: 1) Практическое отсутствие «находок-маркеров» и наличие всех различимых «метисных комбинаций» позволяют рассматривать появление синкретических «комплексов» не как результат взаимодействия древнего населения, а как итог механического смешения материалов. 2) «Метисация» наблюдается прежде всего тогда, когда, помимо сравнительно большой площади скоплений, присутствует приуроченность стоянок к удобным формам рельефа. 3) Утверждение Р.К. Римантене о взаимосвязи аренсбургского, свидерского и маглемозского населения не подтверждается наблюдениями. 4) Т.н. «взаимодействие мезолитических яниславицких и финально-палеолитических элементов» не является результатом контактов и слияния, оставившего их населения, а всего лишь итог источниковедческой ненадежности коллекций неманской культуры. 5) Вывод Р.К. Римантене о том, что «Литва и западная часть Белоруссии составляли единую контактную зону» (Римантене, 1971. С. 118) преждевременен.
Означает ли сказанное полное отрицание контактов древнего населения Литвы? Конечно, нет, но основанием для выводов о контактах должен быть строгий источниковедческий анализ, серия дат и массовое присутствие «метисных» изделий. Только в этом случае культурная схема любого региона превратится из гадания и правила «сложения культур» (Кольцов, 1979) в доказанную на фактах этнокультурную картину.
Феномен натурации сказывается наиболее существенно на памятниках полесий, но натурация характерна не только для зандровых низменностей, она носит всеобщий характер. В качестве примера действия натурации в других геоморфологических районах можно привести широко известную мезолитическую стоянку Мирное, которая расположена в Одесской области в пределах Причерноморской низменности (Станко, 1982).
Поданным исследователя памятника В.Н. Станко (Станко,1982. С. 8), образование светло-коричневого суглинка, подстилающего слой, произошло в позднем плейстоцене, а образование опесчаненного суглинка - культурного слоя - в раннем голоцене. С последующими почвенно-делювиальными процессами ранне- и начала среднеголоценового времени следует связывать накопление светло-коричневых суглинков (погребенной почвы), перекрывающих культурный слой и «содержащих довольно значительное количество кремневых изделий» (Станко, 1982.С. 8). Эта оговорка автора монографии весьма симптоматична: несмотря на все последующие утверждения В.Н. Станко о целостности и непереотложенности слоя, она однозначно свидетельствует о факте разрушения культурного слоя памятника и имевшемся (причем неосознанно зафиксированном) перемещении находок.
Процесс формирования погребенной почвы был прерван накоплением торфянистых суглинков, отложившихся в период новочерноморской трансгрессии (около 6 тыс. л. н.) (Станко, 1982. С. 8) и сопровождающихся находками энеолитического времени. В результате этого разрушение культурного слоя было остановлено почвенно-делювиальными процессами, из-за чего - по мнению В.Н. Станко (Станко, 1982.С. 9) - произошла его консервация. С этим утверждением автора вряд ли можно согласиться, так как в этом же абзаце он продолжает: «Малочисленность находок мезолитического времени в верхних горизонтах... следует объяснять разрушением культурного слоя землеройными животными, кротовины которых здесь достаточно многочисленны». Если же учесть замечание В.Н. Станко о том, что в период новочерноморской трансгрессии территория поселения была затоплена водами Черного моря, что привело к консервации культурного слоя (Станко, 1982. С. 13), станет ясна вся ошибочность его утверждений и о консервации мезолитического слоя, и об его «чистоте», и о несмешанности. Совершенно очевидно, что, если бы мезолитический слой был «законсервирован отложениями новочерноморской трансгрессии» никакие мезолитические находки в верхних горизонтах бы не встречались! А раз они встречены - о чем говорит факт их присутствия, - процесс дистурба-ции мезолитического культурного слоя (вернее, слоев) шел и в это время. Чтобы это утверждение не прозвучало голословным, уместно привести данные В.Н. Станко о том, что в верхних слоях, «раскапывавшихся лопатой и легко удалявшихся без предварительного вскапывания» (Станко, 1982. С. 14)... было все же «найдено 4175 каменных изделий» (Станко, 1982. С. 66). При том условии, что сам мезолитический слой дал 20593 каменных предмета, хотя раскапывался в исключительно ножами и совками (Станко, 1982. С. 14), соотношение цифр более чем впечатляющее: свыше 20 % всех находок оказалась вне пределов мезолитического слоя. Фактическое же соотношение, учитывая разницу методик раскопок, должно быть еще более шокирующим. Нет сомнения и в другом: когда торфянистые суглинки частично «законсервировали» мезолитические слои, находки в них уже были перемешаны и эта «консервация» ничего уже не могла по сути изменить. Предполагать, что происходил вынос находок из слоя без перемешивания части из них в пределах самого слоя, явно абсурдно. Мои слова подтверждает фото 3, где изображены очажные пятна. На нем очень хорошо видны не только сами ходы землеройных животных в слое и вокруг очагов, но и то, что периметр пятен остался «не добран», что позволяет сделать однозначный вывод: мезолитический культурный слой стоянки Мирное был смешан и переотложен по вертикали и горизонтали, то есть как вне мезолитического слоя, так и внутри него.
Вывод о смешении на стоянке Мирное материалов кукрекской и гребени-ковской культур, вопреки мнению В.Н. Станко, подтверждает и приведенный в монографии планиграфический анализ инвентаря. Всего исследователем в раскопе выделено 4 «чистых» обособленных скопления каменных изделий и 14 - со «смазанными» микроструктурами (Станко, 1982. С. 66). В.Н. Станко считает присутствие разных видов скоплений доказательством «надежности планиграфической структуры поселения и признаком четкого обособления разных общин по территории поселения», а факт совместного залегания разнокультурного инвентаря - свидетельством «локализации разноэтничных семей, местом их совместного проживания» (Станко, 1982. С. 66, 71, 73, 117-131). С таким утверждением В.Н. Станко можно было бы согласиться, если бы, например, кроме т.н. «смазанных» скоплений были бы найдены «вещи-маркеры», но именно их-то на памятнике как раз и нет. Ни одно скопление в Мирном и памятник в целом не дали ни одного предмета с бикультурными признаками. Если бы хоть одна такая находка была, В.Н. Станко, при его скрупулезности, не мог бы пройти мимо такого факта. Нет и гибридных технологий. Следовательно, нельзя признать факт совместного нахождения в Мирном разнокультурных вещей за свидетельство контакта населения, их оставившего. Особенно, если это относится к памятнику, на котором исследователем отмечены четкие признаки нарушения слоя в результате фаунотурбации. Более того, в тексте монографии ясно написано: «Чрезвычайно интересные и в какой-то мере неожиданные результаты были получены при морфологическом анализе каменного инвентаря отдельных скоплений и их групп. Выяснилось, что кремневый инвентарь неоднороден и четко делится на две группы как по технике первичной обработки камня, так и по набору изделий с вторичной обработкой. Обе технологических традиции изготовления каменного инвентаря прослежены как в изолированных скоплениях, так и в «смазанных» зонах. Кукрекские изделия встречаются только с «кукрекским набором», гребениковские - с «гребениковским набором» (Станко, 1982. С. 78, 79). Комментарии, как говорится, излишни.
Эти примеры можно множить и далее, но уже сказанного достаточно для вывода, что гребениковские и кукрекские комплексы не «испытывали - по образному выражению В.Н. Станко - взаимовлияния» (Станко, 1982. С. 71), а оказались механически смешаны в результате педотурбации, основная роль в которой на памятнике принадлежит фаунотурбации. Именно фаунотурбация привела почти к полному, исключая четыре микроскопления, смешению материалов кукрекской и гребениковской культур и фактическому образованию 14 бикультурных «комплексов». Случайная «чистота» четырех скоплений (№ 1, 2,12 и 13) объясняется их планиграфическим несовпадением друг с другом.
Все изложенные факты позволяют считать, что в Мирном из-за активного растаскивания землеройными животными произошло механическое смешение разных слоев и находок, детально зафиксированное и описанное, но так и не понятое автором полевых работ. Следовательно, Мирное можно интерпретировать как остатки нескольких разновременных сезонных стоянок разных групп кукрекского и гребениковского населения, которые непосредственно не взаи-
модействовали между собой. Коллекция с бикультурными признаками образовалась в результате натурации. Подтверждением данного вывода служит и ремарка самого В.Н. Станко о том, что «тип поселения в Мирном не имеет близких аналогий среди памятников гребениковской и кукрекской культур» (Станко, 1982. С. 80). Вероятно, малочисленность населения обеих культур и подвижный образ жизни позволили создать «эффект наложения разнокультурных стоянок» только в одном, исследованном к 1982 г., месте - стоянке Мирное. Ибо Мирное, в отличие от других известных в степях Северного Причерноморья стоянок, занимает географически наиболее выгодное положение в устье р. Дракули. Следовательно, реконструкцию В.Н. Станко экономического и социального устройства в мезолите степей Северного Причерноморья нельзя признать достоверной.
В порядке заключения следует сказать: характер отложений, в которых залегают слои большинства мезолитических стоянок Восточной Европы непосредственным образом сказывается на состоянии изучаемого археологами источника. Естественное возникновение поликультурных комплексов ~ это объективная сторона источника по мезолиту Восточной Европы. Культурное многообразие, которое мы наблюдаем на примере полесских памятников, сплошь и рядом бывает мнимым, сугубо источниковедческим, а никак не культурно-историческим. Главный парадокс источниковедения состоит в том, что археологические источники образуются не только и даже не столько при жизни человека, сколько тогда, когда культурный слой памятника уже сформировался. Момент «прижизненного формирования источника», безусловно, важен, так как именно он определяет тип памятника. Однако, это лишь начальное звено в цепочке метаморфоз, происходящих с источником. Для голоценовых памятников главным движущим механизмом метаморфоз, воздействующих на «потенциальный источник» являются почвенные процессы. Если дифференциация ведет к видоизменению собственной окраски культурного слоя, то гомогенизация (дистурбация) и натурация - это основной механизм, генерирующий новое природное и «культурное» состояние памятника. Именно натурация служит причиной «культурного многообразия», повсеместно наблюдаемого в европейских полесьях.
Археологическая фиксация «поликультурного комплекса», возникшего в результате натурации, вещь вполне обыденная. Вместе с тем, это и есть главный шаг в создании неадекватной исторической картины. Другой, не менее важный, механизм образования «поликультурных комплексов» - это методика полевых исследований. И сборы подъемного материала, и «научные» раскопки по штыкам, условным или литологическим горизонтам - это формирование такого источника, которого не существует в природе. Осознанное или неосознанное разрушение пространственной структуры памятника, происходящее при использовании названных полевых методик, - это основной субъективный фактор в создании искаженного «источника». Менее существенный фактор, влияющий на метаморфозы с источником, - это условия его хранения, но и о них не следует забывать. Еще один способ создания многочисленных археологических мифов - это неразборчивость в выборе коллекций для анализа. Каждая коллекция, в зависимости от способа поступления и ее состояния, имеет разную источниковедческую ценность, люоая попытка глооального охвата материалов без оценки их достоверности и надежности - это самый простой способ создания очередного историко-культурного мифа. Этнокультурная история, написанная на основе достоверных источников, всегда будет отличаться от интуитивных историй каменного века. Да, без интуиции науки не бывает, но точно также ее не бывает на одной интуиции без фактов. Фактов достоверных, а не мнимых.
Для установления природы поликультурности (аккультурации или нату-рации) могут быть использованы пространственное распределение материалов, ремонтаж, оценка геоморфологической приуроченности памятников и генезиса их слоев, состав и механизм разрушения слоев и изменения в пространственной структуре памятника, корреляция и сравнение памятников разных регионов друг с другом, статистическая обработка массовых материалов и непременная источниковедческая критика. Только всесторонний учет специфики памятников и доказательство их источниковедческой надежности могут служить основой для этнокультурных построений в археологии.
Источниковедческая критика позволяет отказаться от идеи образования культур в результате «сложения» их комплексов (Кольцов, 1979), а также утверждать об источниковедческой несостоятельности днепро-деснинской культуры Белоруссии, неманской культуры Литвы, елиноборской культуры Вол-го-Окского междуречья и т.д. «Взвешивание» признаков контактных зон показывает недостаточность аргументации в пользу процессов аккультурации в мезолите Восточной Европы. Вопрос о признании полесий Восточной Европы «контактными зонами», верный в плане теоретической постановки, не находит практического подтверждения в археологических материалах. Это со всей очевидностью приводит к необходимости разработки археологических признаков понятий «контактных зон», аккультурации и метисации.
Анализ материалов финально-палеолитических и мезолитических памятников зандровых низменностей, наряду с такими неполесскими памятниками, как стоянка Мирное, свидетельствует о сложном характере источников, относящихся к концу плейстоцена и раннему голоцену. Приведенные факты показывают необходимость критического отношения к источнику. Проработка коллекций под новым углом зрения - критического отношения к источнику -может дать возможность иначе взглянуть на старые привычные материалы и проблемы, с ними связанные. В чем-то упростить их, но уж во всяком случае значительно видоизменить уже ставшей привычной картину.
Для выводов о культурном взаимодействии бутовского и иеневского, свидер-ского и аренсбургского, свидерского и яниславицкого, свидерского и маглемозс-кого, кукрекского и гребениковского населения строгих оснований нет. А есть лишь метаморфозы и специфика самого источника. Поэтому только всесторонний учет характера памятников и доказательство их источниковедческой надежности могут служить основой для этнокультурных построений в археологии.
Список литературы
Андрианов Б.В., Чебоксаров Н.Н. Историко-этнографические области (проблемы историко-этнографического районирования) // СЭ. 1975. № 3.
Арутюнов С.А. Этнические общности доклассовой эпохи // Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе. М., 1982.
Жилин М.Г. Костяная индустрия мезолита лесной зоны Восточной европы // Автореф. дис.... докт. ист. наук. М., 1999.
Кольцов Л.В. О характере сложения paннемезолитических культур Северной Европы // СА. 1979. № 4.
Кольцов Л.В. О характере взаимоотношений соседних культур в мезолите Северной Европы // Тверской археологический сборник. Вып. 3. Тверь, 1998.
Леонова В.В. План и графически и анализ «дюнных» мезолитических стоянок Волго-Окского междуречья. Автореф. дис... канд. ист. наук. М., 1998.
Роде А.А., Смирнов В.И. Почвоведение. М., 1972.
Римантене Р.К Палеолит и мезолит Литвы. Вильнюс, 1971.
Сорокин A.M. Парадоксы источниковедения мезолита Восточной Европы // Тверской археологический сборник. Тверь. Вып. 4. Т. 1, Тверь, 2000.
Сорокин A.M. Проблемы источниковедения мезолита Восточной Европы // Практика и теория археологических исследований. М., 2001.
Стан ко B.J 1. Мирное. Проблема мезолита степей Северного Причерноморья. Киев: Изд-во Наукова думка, 1982.
Чистов КВ. Взаимоотношения культур контактирующих этносов: влияния, взаимообмен, агшерация, симбиоз, непроницаемость // Археологические изыскания. Выл 11. Проблемы культурогенеза и культурное наследие. Этнография изучения культурных процессов. СП6.Д993.
Wood W.R., Johnson D.L. A survey of disturbance processes in archaeological site formation // Advances in Archaeological Method and Theory. New York.1978. V. 1. P. 315-370.
А.А. Хреков, В.В. Ставицкий (гг. Балашов, Пенза).Ямочно-гребенчатая керамика лесостепною Прихоперья
В настоящее время на территории верхнего течения рек Хопра и Вороны известно 14 стоянок с керамикой украшенной ямочно-гребенчатым орнаментом: Шапкино 1 дюна 3, 4 5, Шапкино 2, 4, б, Чернышеве, озеро Ильмень, Пи-чевка (на р. Вороне), Подгорное, Рассказань, Инясево, Софьино, Секретарка (на р. Хопер). Наиболее представительная коллекция ямочно-гребенчатой керамики (далее ЯГК) была получена А.А. Хрековым при раскопках поселений, расположенных в окрестностях с. Шапкино Мучкапского р-на Тамбовской области. Поселение Шапкино 1 состоит из нескольких стоянок, расположенных на песчаных дюнах, растянувшихся в пойме р. Вороны с СВ на ЮЗ на 900 м. При раскопках 1989г. на дюне №3 было вскрыто 116 кв. м. Собранная здесь ЯГК представлена 239 фрагментами и 2 развалами сосудов, содержащими в тесте примесь песка и дресвы. Толщина стенок 0,5 - 0,8 см. Большинство венчиков слабо отогнуто наружу в своей верхней части, но встречаются и прямостенные. Верхний срез венчика обычно закруглен, а у прямостенных сосудов - уплощен. Некоторые венчики имеют воротничковые утолщения (рис.1,1,2). Днища округлые, либо приостренные. Большинство сосудов орнаментировано горизонтальными поясками или рядами вертикальных и наклонных оттисков зубчатого штампа, которые сочетаются с разреженными рядами конических ямок (рис.1,1,2,5,6,8,9,11). Реже используются плюсневые отпечатки костного штампа, образующие вдавления в виде собачьего носа (рис. 1, /). На одном сосуде зафиксирована ромбическая решетка (рис. 1, 3).
Развал ямочно-гребенчатого сосуда и несколько отдельных фрагментов были обнаружены при раскопках 1983-1984гг. на дюне №4. Керамика содержала в тесте примесь мелкозернистого песка и была орнаментирована горизонтальными рядами конических ямок, оттисками зубчатого и плюсневого штампов (рис. 2, 1-3).
Развал сосуда и 12 отдельных фрагментов были обнаружены на дюне №5 (раскоп №3) при раскопках 1990г. Тесто фрагментов рыхлое с примесью дресвы и песка. Обжиг слабый. Толщина стенок 0,5 - 0,7 см. Внешние и внутренние стенки заглажены. Венчик прямостенного сосуда имел скошенный вовнутрь срез. У остальных венчиков срез округлый, а их верхняя часть слабо отогнута наружу. Керамика орнаментирована оттисками зубчатого штампа, которые образуют горизонтальные зигзаги и пояски (рис. 2,4,5,8) и рядами наколов (рис. 2,7,8).
Три поселения с ЯГК у с. Шапкино расположены на надпойменной террасе. На поселении Шапкино 2 при раскопках 1984 г. собрано около 50 фрагментов ЯГК и развал сосуда. Керамика содержала в тесте примесь дресвы и песка. По технике нанесения ямочного орнамента и степени профилированности венчиков керамика подразделяется на две группы. К первой - относятся фрагменты прямостенных и слабо профилированных сосудов, украшенные глубокими коническими вдавлениями ямок и оттисками зубчатого штампа (рис. 3; 4,1-8). Ко второй - фрагменты, украшенные неглубокими ямочными вдавлениями, которые не образуют на внутренней стороне стенок выпуклин-негативов. Венчики данных сосудов в ряде случаев сильно отогнуты наружу. Имеются фрагменты со свободными от орнамента зонами, а также фрагменты, украшенные редкоямочными вдавлениями. Помимо зубчатых штампов, в орнаментации используются полулунные вдавления и треугольные наколы (рис. 4, 9-13).
На поселении Шапкино 6 при раскопках 1991 -1993гг. было получено около 600 фрагментов керамики и более десятка развалов сосудов. Керамика изготовлена из плотного теста, которое содержит примеси песка, шамота, дресвы и, в редких случаях, охры. Обжиг хороший. Цвет черепков серый, серый с коричневым оттенком и светло-коричневый. Внешняя поверхность подлощена, внутренняя - заглажена щепой или мягким предметом. Сосуды имеют слабую профилировку, округлое или приостренное дно. Венчики обычно отогнуты наружу, срезы их закруглены, реже приострены или утолщены. /Диаметры сосудов по венчику от 10 до 28 см. Одним из ведущих элементов орнамента является ямка с коническим дном и выпуклым негативом с обратной стороны. В орнаментации преобладает горизонтальная зональность: ямки образуют горизонтальные пояски, разделяющие наклонные и горизонтальные оттиски гребенки. Наклонные оттиски часто составляют горизонтальную елочку. Иногда гребенка заменяется оттисками перевитой веревочки. Единичные фрагменты украшены отпечатками плюсневого штампа. Обычно орнамент покрывает все тулово сосуда, а также зачастую срез и внутреннюю поверхность венчика, но встречаются разреженные и свободные от орнамента зоны (рис. 5; 6,1-6,8).
На поселении Шапкино 4 была собрана керамика с прямостенными и отогнутыми наружу венчиками. Некоторые из венчиков утолщены в своей верхней части. Большинство фрагментов украшено рядами ямочных вдавлений в сочетании с горизонтальными и вертикальными оттисками зубчатого штампа (рис. 7, 2-3,5-7,9). Один сосуд орнаментирован оттисками овального штампа (рис. 7, 1), а на некоторых фрагментах имеются свободные от орнамента зоны (рис. 7,4).
Развал ямочно-гребенчатого сосуда был обнаружен при шурфовке поселения Шапкино 5. Данный сосуд был украшен рядами конических ямок и зигзагообразными узорами из отпечатков плюсневого штампа (рис. 6,7). На остальных поселениях верхнего течения р. Вороны ЯГК представлена находками отдельных фрагментов керамики, которые находят близкие аналогии в керамике Шапкинских стоянок.
На р. Хопер находки ЯГК менее многочисленны. Наиболее представительная коллекция, насчитывающая 124 фрагмента керамики, собрана на дюнной стоянке у с. Расказань. Опубликованная коллекция керамики с этого поселения по большинству технике-типологических признаков мало отличима от ЯГК, собранной в бассейне р. Вороны. Менее профилированными, чем обычно выглядят только венчики сосудов. Керамика также орнаментирована рядами конических ямок, оттисками зубчатого штампа, горизонтальными и диагональными рядами плюсневых отпечатков. Иногда встречаются проглаженные линии (Хреков, 2001. Рис.4).
Восстанавливающийся по форме развал сосуда собран на стоянке у с. Инясево. Венчик сосуда слабо отогнут наружу, днище округлое. Сосуд орнаментирован рядами ямок, чередующихся с короткими оттисками короткого зубчатого штампа (рис. 7, 10). Еще несколько фрагментов украшено рядами ямок и треугольных наколов, нанесенных в технике отступающей лопаточки (рис. 7, 11).
Рядом своеобразных черт характеризуется ЯГК поселения Подгорное. Наряду с керамикой, содержащей в тесте примесь песка и орнаментированной обычными для Прихоперья узорами, состоящими из оттисков зубчатого штампа и плюсневых отпечатков, здесь зафиксированы фрагменты с раковинной примесью в тесте, которые орнаментированы либо горизонтальными рядами ямок, нанесенными не в шахматном порядке, либо рядами строчечных треугольных наколов в сочетании с ямочными вдавлениями.
Единичные фрагменты ЯГК собраны на поселениях: Софьино и Секретарка (Ставицкий, 1999. Рис. 70-71). Самым южным памятником с ЯГК, расположенным в бассейне р. Хопер является Староаннинское поселение, исследованное В.И. Ереминым в Новоаннинском р-не Волгоградской области (Еремин, 1989. С. 75).
По ряду технико-типологических признаков вышеописанная керамика Прихоперья подразделяется на пять основных групп. Кроме того, особую группу составляет гибридная керамика поселений Рассказань (Хреков, 2001) и Софьино (Ставицкий, Рис. 70. 1,6). К первой группе относятся сосуды с прямостен-ными венчиками, имеющими скошенный срез. Фрагменты этих сосудов нередко перенасыщенны минеральными примесями. Их орнаментация состоит из горизонтальных поясков длинного зубчатого штампа и рядов вертикальных или наклонных оттисков короткого штампа в сочетании с разреженными рядами конических ямок (рис. 2, 4; 3, 2,5). Данная керамика немногочисленна. Ее находки зафиксированы на стоянках: Шапкино 1 дюна 4 и Шапкино 2.
Ко второй группе относятся сосуды с венчиками, в различной степени отогнутыми наружу в своей верхней части. Срез венчиков обычно округлый. Сосуды украшены горизонтальными поясками оттисков длинного зубчатого штампа, рядами коротких оттисков зубчатого штампа, нанесенным наклонно или вертикально в сочетании с рядами конических ямок. Реже в орнаментации используются отпечатки плюсневого штампа. Другие элементы орнамента единичны. Подобная керамика является преобладающей и ее находки отмечены на большинстве стоянок.
К третьей группе относятся сосуды с прямостенными венчиками, имеющими уплощенный, либо округлый срез. Иногда в верхней части венчика фиксируется воротничковое утолщение. Орнаментация аналогична керамике второй группы. Данная керамика встречается несколько реже, чем предыдущая, а венчики, с хорошо выраженными, воротничковыми утолщениями зафиксированы только на стоянках Шапкино 1 дюна 3 и Рассказаны
К четвертой группе относится керамика, на которой основным элементом орнамента являются ямочные вдавления, а оттиски штампов различной формы используются только в качестве разделителей орнаментальных зон. Подобная керамика характерна для стоянки Шапкино 2. На других памятниках отмечены только находки отдельных фрагментов или ее отсутствие.
К пятой группе относится керамика с раковинной примесью в тесте, украшенная только ямочными вдавлениями или рядами строчечных треугольных наколов, разделенных рядами ямок. Представлена только на поселении Подгорное. На других поселениях зафиксированы только находки единичных фрагментов, украшенных перечисленными элементами орнамента, но в качестве примеси в их тесте использовался только песок.
Сравнение прихоперской керамики с посудой территориально близкого Примокшанья показывает ряд существенных различий в их облике. Ямочно-гребенчатая керамика любой из Примокшанских стоянок характеризуется более разнообразным набором элементом орнамента. Здесь наряду с оттисками зубчатого штампа широко применяются отпечатки аммонитов, вдавления палочки обмотанной веревочкой, отпечатки полулунной формы, значительно шире используются разнообразные оттиски костных штампов, большим разнообразием отличаются композиции, выполненные оттисками зубчатого штампа, очень редко встречаются сосуды с отогнутым наружу венчиком. Наиболее употребительные в Прихоперье мотивы, состоящие из поясков зубчатого штампа и ямочных вдавлений, на ряде примокшанских стоянок совсем не используются (Имерка 7, Шаверки 2, 5, Андреевка 3, Ковыляй 1) и только на стоянках Машкино 1 и Имерка 1-А их удельный вес достигает 20% (Ставицкий, 1999 С.127-131).
Обедненный набор элементов орнамента, при существенной доле оттисков длинного зубчатого штампа, образующего горизонтальные пояски в большей мере характерен для керамики Верхнего Посурья. Однако материалы ЯГК на Верхней Суре весьма малочисленны и вряд ли данный регион мог послужить исходной точкой, откуда носители ЯГК переселяются в Прихоперье. Вместе с тем, прихоперская керамика находит ряд параллелей в ЯГК Марийского Поволжья, для орнаментации, которой также характерно безраздельное преобладание длинных и коротких оттисков зубчатого штампа, где нередки находки сосудов с отогнутыми наружу венчиками и венчики с воротничковыми утолщениями в своей верхней части (Халиков, 1969. С. 92-110; Никитин, 1996а. С .48-75). Поэтому нельзя исключать возможности того, что бассейн Суры являлся транзитным пунктом на пути продвижения носителей ЯГК с территории Марийского Поволжья на р. Хопер.
Однако наиболее удобной водной магистралью, которая связывает Прихоперье с культурами лесной зоны является р. Цна. К сожалению, ее бассейн крайне мало исследован, что затрудняет решения проблемы поиска истоков памятников с ЯГК лесостепного Прихоперья. Кроме того, на территории Рязанского Поочья отсутствуют целостные аналогии комплексам с ЯГК интересующего нас региона. Весь набор элементов орнамента прихоперской керамики представлен на рязанских памятниках с ЯГК. Однако в Рязанском Поочье, также как и в Примокшанье, наряду с ними широко используются и другие элементы орнамента. Впрочем, указанные различия могут, объяснятся длительным существованием приокских поселений на одном месте, либо неоднократным посещением одних и тех же стоянок, как на раннем этапе развития культуры, так и в более позднее время. В отличие от них, видимо, большинство нрихоперских стоянок оставлено населением, переселившимся в Прихоперье на протяжении сравнительно непродолжительного отрезка времени, после чего подобные миграции уже не имели массового характера. Вероятно, переселенцы не поддерживали тесных связей со своей исторической родиной, в результате чего их керамические традиции, с одной стороны, были в какой-то степени законсервированы, а с другой - испытали на себе определенное воздействие лесостепных культур. Вероятно, именно последним фактором объясняется большая профилированность венчиков прихоперских сосудов в сравнении с раннелья-ловскими. Причем подобная форма венчиков характерна и для остальных стоянок Донского бассейна с ЯГК рыбноозерского типа. Возможно, появление подобной профилировки сосудов связано с заимствованием данных традиций у населения лесостепной зоны. Подобная форма достаточно характерна для ряда сосудов лисогубовской и долговской культур. Нельзя исключать и того, что ее появление - это результат внутреннего развития ЯГК, поскольку небольшая отогнутость венчиков фиксируется на ряде раннельяловских сосудов Волго-Окского междуречья. Увеличение профилированности могло произойти из-за приобщения к лесостепной «моде» на сосуды с отогнутым наружу венчиком.
Следует отметить, что прихоперская керамика и в особенности её вторая группа находит очень близкие аналогии в ЯГК рыбноозеского типа поселений Рыбное озеро, Липецкое озеро, Курино 1, Университетская 3 и др. (Левенок, 1967; Синюк, Клоков, 2000. С. 56-61; Бессуднов, 1996. С. 19-22; Синюк, 1986. Рис. 38). Для данных памятников также характерны сосуды с отогнутыми наружу венчиками, украшенные разреженными рядами ямочных вдавлений, чередующихся с горизонтальными поясками длинного зубчатого штампа и рядами, состоящими из наклонных и вертикальных оттисков короткого штампа. При этом на стоянках Университетская 3 (Синюк, 1986. Рис.38, 7), Курино 1 (Бессуднов, 1996.
Рис.8), Липецкое озеро (Синюк, Клоков, 2000. Рис. 39,7; 40,2,6) на ряде сосудов с ямочно-гребенчатым орнаментом фиксируются следы контактов с южными раннеэнеолитическими культурами, что привело к появлению желобчатых венчиков, которые являются характерной чертой среднестоговских древностей. В Прихоперье подобные контакты имели место между носителями культуры ЯГК и представителями «воротничковых» культур мариупольского круга. На поселении Софьино отмечена «воротничковая» керамика нижнедонской культуры, украшенная ямочно-гребенчатой орнаментацией. Здесь же найдена ЯГК с желобчатыми венчиками (Ставицкий, 1999. Рис. 70, 1,6). Гибридная ЯГК присутствует также на поселении Рассказаяь. Ряд сосудов этого поселения имеют венчики с вортничковыми утолщениями, которые кроме ямок и оттисков зубчатого штампа украшены веревочными отпечатками и прочерченными линиями (Хреков, 2001, С. 10,11).
Следует отметить, что на ЯГК Прихоперья крайне слабо фиксируются следы контактов с носителями накольчатой керамики среднедонской культуры, хотя и та, и другая керамика залегает на одних тех же стоянках,, По-видимому, в Прихоперье ЯГК появляется уже в то время, когда традиции изготовления накольчатой керамики среднедонского облика в значительной степени были утрачены в результате развития орнаментальных традиций дронихинского типа и проникновения на данную территорию населения «воротничковых» культур мариупольской обшности. В пользу данного предположения свидетельствует тот факт, что на поселении Шапкино 6 около 60% ЯГК было найдено в 3-5 штыках культурного слоя, тогда как более 70% накольчато-гребенчатой керамики залегало в 5-7 штыках.
Не исключено, что появление в Рязанском Поочье ЯГК с воротничковыми утолщениями на венчике связано с возвратным движением носителей ЯГК Прихоперья, которые отступали на север под давлением южных раннеэнеоли-тических культур, вначале нижнедонской, а впоследствии среднестоговской.
Следует отметить, что В.П. Левенок выделяет в развитии керамики рыбноо-зерского типа два этапа. Первый этап он датирует поздним неолитом, второй -эпохой энеолита (Левенок, 1973. С. 197. Табл. 54). При отнесении первого этапа к поздненеолитической эпохе В.П. Левенок руководствовался периодизацией В.М. Раушенбах, согласно которой развитие ЯГК происходило по пути уменьшения удельного веса ямочных вдавлений и возрастания роли гребенчатых штампов (Раушенбах, 1970). Однако в результате исследования ряда тор-фянниковых стоянок с надежной стратиграфией В.В. Сидоровым (Сидоров, 1992) и А.В. Энговатовой (Энговатова, 1998) была установлена обратная последовательность развития данной керамики. Форма сосудов, состав примесей, система орнаментации прихоперской керамики находит близкие аналоги в лья-ловской посуде раннего этапа стоянки Воймежное 1, которая по С14 датируется концом первой четверти IV тыс. до н. э. (Энговатова, 1998). Подобная датировка хорошо согласуется с наличием следов контактов на прихоперской керамике с культурами мариупольского круга, бытование которых по ряду радиоуглеродных определений и наличию трипольских импортов определяется Д.Я. Телегиным концом V - началом второй половины IV тыс. до н. э. (Телегин, 1988. С. 17).
Причем прихоперская керамика первой группы и сосуды второй группы, украшенные отпечатками плюсневого штампа находят аналогии даже в более ранней льяловской керамики стоянки Воймежное 1, которая относится А.В. Энговатовой к архаичному этапу данной культуры (Энговатова, 1998). Однако данные сосуды немногочисленны и ни на одном их прихоперских полселений не образуют представительных серий. Следует ли расценивать их появление в качестве результата ограниченной инфильтрации льяловского населения в Прихоперье уже на архаичном этапе данной культуры или же их наличие свидетельствует о сохранении ряда пережиточных явлений - неясно. Для получения ответа на данный вопрос необходимо расширение существующей источниковедческой базы.
Следует отметить, что деление керамики рыбноозерского типа на два хронологических этапа на материалах прихоперских стоянок не находит своего подтверждения. За исключением отдельных сосудов, основная масса данной керамики достаточно однородна. Только на поселении Шапкино 2 отмечена находка развала сосуда, которой может быть сопоставлен с позднельяловс-кой редкоямочной керамикой. Небольшая группа керамики с признаками, не имеющими аналогов в керамике раннего льялова, отмечена также на поселении Шапкино 1 дюна 3 (рис. 1, 1-3), Шапкино 4 (рис. 7, 1-4)*. Однако их появление, вероятно, объясняется эпизодической инфильтрацией населения с основной территории льяловской культуры и не является результатом развития местных традиций, поскольку в Прихоперье отсутствуют промежуточные звенья, которые могли бы проиллюстрировать перерастание ранней керамики в позднюю. Причем, судя по публикации В.П. Левенка материалов Рыбноозерской стоянки, подобного развития не наблюдается и на Верхнем Дону. Ко второму этапу, выделенной им рыбноозерской культуры, В.П. Ле-венок относит все ту же самую керамику раннельяловского облика, добавив к ней ряд плоскодонных сосудов катакомбной культуры (Левенок, 1973. Табл. 54,17-31). При том сходство между керамикой первого и второго этапов столь велико, что складывается впечатление о том, что одна часть фрагментов от одного и того же сосуда отнесена к первому этапу (Левенок, 1973. Табл. 54, 2,8), другая — ко второму (Левенок, 1973. Табл. 54,19,21). Кроме того, возникает вопрос о самой правомерности выделения особой рыбноозерской культуры, поскольку весь комплекс ее материалов находит близкие, практически полные аналогии в керамике раннельяловского типа, а все то, что в ее облике появляется нового связано с контактами с раннеэнеолитическими культурами лесостепной зоны. Однако сложения какого-то нового образования, претендующего на самостоятельный культурный статус, в результате подобных контактов не происходит.
Только на поселениях И няссво и Подгорное имеется несколько фрагаентов керамики, украшенных ямками и треугольными наколами, нанесенными в технике отступающей лопаточки. Весьма незначительна здесь и группа среднедонской накольчатой керамики, на которой в качестве разделителей зон используются ямочные вдавления.
Поздний облик также имеет керамика с раковинной примесью с поселения Подгорное. Однако наличие раковинной примеси, вероятно, объясняется влиянием со стороны южных культур, что позволяет нам выдвинуть предположение о ином культурном статусе данной керамики.
Список литературы
Бессуднов А.Н. Материалы эпохи неолита многослойного памятника Курило 1 //Археологические памятники лесостепного Придонья. Липецк, 1996.
Еремин В.И. Неолитические поселения северо-западных районов Волгоградской области // Неолит и энеолит Северного Прикаспия. Куйбышев, 1989.
Левенок В.II. Неолитическое поселение на р. Матыре под Липецком // КСИА. Вып. 111. 1967.
Левенок В.П. Неолитические племена лесостепной зоны европейской части СССР// МИА. 1973. №172.
Никитин В.В. Каменный век Марийского Поволжья //Труды Марийской археологической экспедиции. Т. IV. Йошкар-Ола, 1996а.
Раушенбах В.М. Племена льяловской культуры // Окский бассейн в эпоху камня и бронзы / Труды ГИМ. Вын.44. М.,1970.
Сидоров В.В. Многослойные стоянки Верхневолжского бассейна Варос и Языкове//Многослойные стоянки Верхнего Поволжья. М., 2000.
Синюк А.Т. Население бассейна Дона в эпоху неолита. Воронеж, 1986.
Синюк А.Т., Клоков А.Ю. Древнее поселение Липецкое озеро. Липецк, 2000.
Ставицкий В.В. Каменный век Примокшанья и Верхнего Посурья. Пенза, 1999.
Телегин Д.Я. Раскопки в Ясиноватке (о периодизации могильников мариупольского типа) // С А. 1988. №4.
Халиков А.Х. Древнейшая история Среднего Поволжья. М., 1969.
Хреков А.А. Неолитические погребения стоянки Рассказань 3 //Археологическое наследие Саратовского края. Охрана и исследования в 1998-2000 годах. Вып. 4. Саратов, 2001.
Энговатова А.В. Хронология эпохи неолита Волго-Окского междуречья //Тверской археологический сборник. Вып. 3. Тверь, 1998.
Челяпов В.П. Ставицкий (гг. Рязань, Пенза). Многослойное поселение Городок 1 на р. Ранова
Поселение расположено в 2,3 км к СВ от северной окраины с. Александровка Рижского р-на Рязанской области на юго-восточном склоне надпойменной террасы правого берега р. Ранова. К западной части поселения примыкает заболоченная старица. Высота поселения над уровнем старицы 5-10 м. Памятник был открыт М.Ф. Третьяковым в 1986г. Впоследствии экспедицией Рязанского НИЦ под руководством В.П. Челяпова на поселении было заложено три шурфа. Шурфы располагались по линии С-Ю на протяжении 50 м. В южном шурфе № 1 была обнаружена неолитическая керамика с накольчатым, гребенчатым и ямочно-гребенчатым орнаментом, энеолитическая керамика волосовского облика и отдельные фрагменты керамики эпохи бронзы, которые не имели орнамента, либо были украшены веревочными отпечатками. Также были собраны кремневые орудия, изготовленные на пластинах и отщепах. Ножевидных пластин и их обломков собрано 28 экз. Для скалывания пластин предназначались также 2 нуклеуса: один призматический, другой клиновидный. Пять пластин имели ширину от 0,6 до 0,7 см, остальные от 1 до 1,8 см. Три пластины были отретушированы с брюшка, 4 - со спинки (рис. 1, 4,7,9,10,13). На одной пластине ретушью были сформированы скоблевидные выемки (рис.1,3). Остальные пластины не имели вторичной обработки. Орудия на отщепах представлены 16 скребками, 4 скреблами, 4 ножами и 1 долотом. Большинство скребков изготовлено на аморфных отщепах, рабочая кромка которых отделана краевой притупляющей ретушью (рис. 1,12,17-20,24,26). Пять пластинчатых отщепов, обработанных приостряющей ретушью, вероятно, использовались в качестве режущих орудий. Долото имело приземистую, несимметричную форму. Его грани были сформированы крупнофасеточной оббивкой (рис. 1,25).
Накольчатая керамика пред ставлена развалом сосуда, имеющего прямостен-ный, утоньшенный в верхней части венчик. Тулово сосуда украшено горизонтальными рядами наколов линзовидной формы (рис. 2, 24). К гребенчатой керамике относятся мелкие фрагменты, орнаментированные оттисками длинного зубчатого штампа. Более многочисленна керамика с ямочно-гребенчатым орнаментом. Сосуды имеют прямостенные, либо слабо отогнутые наружу венчики. В орнаментации преобладают ямочные вдавления, нанесенные в шахматном порядке. В качестве разделителей зон используются оттиски короткого зубчатого и фигурного штампа, плюсневые вдавления костного штампа, зубчатые оттиски изогнутой формы (рис. 3, 1-6,9). На ряде фрагментов имеются более сложные узоры, состоящие из зон накольчатых и ямочных вдавлений (рис. 3,7,8).
Энеолитическая керамика представлена толстостенными фрагментами, украшенными горизонтальными и диагональными рядами вдавлений различной формы, крупными оттисками зубчатого штампа (рис. 3,10-15). Имеются мелкие фрагменты венчиков с Т-образным утолщением верха.
В шурфе №2 были представлены те же группы керамики, за исключением фрагментов ямочно-гребенчатой керамики. Изделия из кремня включали: 22 экз. ножевидных пластин и их обломков, 2 нуклеуса предназначенные для скалывания пластин, 4 орудия на пластинах, 15 орудий и их обломков, изготовленных на отщепах. Семь пластин имели ширину менее 0,7 см, остальные от 1 до 2 см. Семь пластин были обработаны по боковым сторонам мелкой нерегулярной ретушью (рис. 2, 3,5-7,14,15). На одной пластине ретушью были сформированы скоблевидные выемки (рис.2,17). На двух пластинах изготовлены концевые скребки (рис. 2, 11,22). Наконечник стрелы, выполненный на пластине, имел черешок и острие, обработанные противолежащей ретушью (рис. 2,16).
Скребки на отщепах представлены всего 6 экз. Три из них выполнены на пластинчатых отщепах, еще один на отщепе с высоким профилем (рис. 2, 19-21). Один скребок имел округлые очертания (рис. 2,18). Ножи изготовлены на отщепах вытянутой формы, у которых приостряющей ретушью обработана одна из боковых сторон (рис. 2,1). У ряда орудий, представленных обломками функциональная принадлежность не ясна.
Неолитическая керамика, найденная во втором шурфе несколько отличается от керамики, обнаруженной в шурфе №1. Для венчиков сосудов также характерна прямостеннная форма с утоньшенным верхом, однако фрагменты, украшенные наколами линзовидной формы здесь отсутствуют. Зато имеются фрагменты, орнаментированные треугольными наколами, нанесенными широкой угловой лопаточкой (рис. 2, 26,27,29). Помимо длиннозубчатых оттисков штампа используются и короткие отпечатки (рис. 2, 25,28,30). На ряде фрагментов имеются свободные от орнамента зоны (рис. 2, 23). Оттиски штампа образуют горизонтальные ряды, либо располагаются под углом друг к другу (рис. 2,25,28,30). Наколы наносились в горизонтальной и диагональной зональности (рис. 2,26,27).
Энеолитдческая керамика и фрагменты эпохи бронзы мало отличимы от соответствующих материалов, найденных в заполнении первого шурфа (рис. 3, 16-22).
В третьем, северном шурфе были обнаружены только кремневые орудия и отходы их производства. Заслуживает внимания обломок наконечника стрелы, изготовленный на ножевидной пластине. Со спинки наконечник обработан сплошной ретушью, а с брюшка у него подработан только черешок (рис. 1, 27). На отщепе выполнен скребок веерообразной формы (рис. 1, 28).
Таким образом, в результате проведенной шурфовки были определены примерные границы поселения. На протяжении всей истории своего существования поселение занимало пологую площадку надпойменной террасы, обращенную к старице р. Рановы. Малочисленность находок в третьем шурфе и отсутствие здесь керамики, свидетельствует о том, что возвышенная часть террасы относится к периферийной части памятника. Причем во время проживания здесь носителей культуры ямочно-гребенчатой керамики, поселение, вероятно, занимало только прибрежную часть памятника. По-видимому, весь кремневый инвентарь, изготовленный на пластинах и значительная доля орудий, выполненных на отщепах, связаны с находками накольчатой и гребенчатой керамики. Об этом свидетельствует отсутствие на поселении находок орудий обработанных сплошной двусторонней ретушью и скребков с отретушированной спинкой, которые широко представлены на памятниках с ямочно-гребенчатой и волосовской керамикой. Высокая пластинчатость кремневого комплекса и наличие ряда архаичных орудий (наконечников стрел и скобелей на пластинах, ножевидных пластин отретушированных с брюшка) и узких ножевидных пластин может свидетельствовать о присутствии на поселении мезолитической примеси. Однако отсутствие резцов оставляет данный вопрос открытым.
Немногочисленность собранной на поселении накольчатой и гребенчатой керамики затрудняет определение ее культурной принадлежности. Орнаментация сосудов оттисками гребенчатых штампов различной длины и наколами линзовидной формы, наличие свободных от орнамента зон характерно для ран-ненеолитичской керамики верхневолжской культуры. Однако треугольные наколы, выполненные широкой угловой лопаточкой, прямостенные, утоньшенные в своей верхней части венчики более характерны для керамики среднедон-ской культуры. В пользу лесостепной принадлежности накольчато-гребенчатой керамики может свидетельствовать и отсутствие находок резцов на данном поселении, которые достаточно широко распространены на ранненеолитичес-ких памятниках лесной зоны, но редко встречаются в лесостепи. Возможно, что керамика данного памятника иллюстрирует контакты, имевшие место на севере лесостепной зоны между представителями данных культур.
Не вызывает больших затруднений определение хронологической позиции ямочно-гребенчатой керамики поселения. На памятниках Волго-Окского междуречья подобная керамика датируется третьей четвертью IV тыс. до н. э. (Энговатова, 1998. С. 243). Следует отметить отсутствие на данной керамике воротничкообразных утолщений, которые характерны для ряда памятников с ямочно-гребенчатой керамикой Рязанского Поочья, а также сочетание накольчатого и ямочного орнамента, что, вероятно, является результатом контактов с носителями накольчатых традиций орнаментации керамики лесостепной зоны. По форме венчиков и системе орнаментации сосудов ямочно-гребенчатая керамика поселения наиболее близкие аналогии среди памятников Рязанского Поочья находит в керамике поселения Лебяжий Бор 6 (раскопки 1998 г.) (Че-ляпов, Ставицкий, 2002). Керамика данных стоянок, украшенная несложными узорами, состоящими из ямочных многорядовых вдавлений в сочетании с оттисками различных штампов, при отсутствии венчиков с выделенными воротничками, вероятно, занимает промежуточную хронологическую позицию между древней и развитой ямочно-гребенчатой керамикой поселения Владычинская-Береговая 1 (Цветкова, Кравцов, 1982. С. 84-86) и, собственно говоря, является ямочно-гребенчатой керамикой развитого облика Рязанского Поочья. Та же керамика Владычинского поселения, которая отнесена И.К. Цветковой и А.Е. Кравцовым к развитому этапу завершает развитие ямочно-гребенчатых традиций на территории данного региона.
Хронологическое определение энеолитической керамики и керамики эпохи бронзы поселения Городок 1 из-за значительной фрагментарности полученного здесь материала затруднено.
Список литературы
1. Энговатова А.В. Хронология эпохи неолита Волго-Окского междуречья //Тверской археологический сборник. Вытг.З. Тверь, 1998.
2. Челяпов В.П., Ставицкий В.В. Новые раскопки поселение Лебяжий Бор 6 на Нижней Мокше //Древности Окского-Сурско междуречья. Вып. 3. Саранск, 2002.
3. Цветкова И.К., Кравцов А.Е., Керамика неолитической стоянки Владыченская-Береговая 1 // С А. №2. 1982.
Введение
В искусстве неолитических племен лесной зоны Восточной Европы значительное место занимал образ птицы. Основная масса изображений птиц приходится на III тыс. до н.э. Известна как скульптурная, так и графическая передача образа птицы - изображения на керамике и петроглифы. Скульптурные изображения изготавливались из кости, кремня, глины, янтаря и дерева. Костяная скульптура, вероятно, была наиболее распространена.
Вопросы, связанные с изображениями птиц, неоднократно обсуждались в отечественной литературе прошлых лет. Для исследователей наиболее важным представлялось установить ту роль, которую играли изображения птиц в жизни древнего населения этой обширной территории. Роль птицы в хозяйстве была
весьма значительной, так как она являлась важным пищевым ресурсом. Кроме того, с птицей были связаны, вероятно, определенные мировоззренческие идеи древних обитателей лесной зоны Восточной Европы.
В настоящее время не существует сводной работы, посвященной неолитическим изображениям птиц. Наиболее полно отражена тема изображений водоплавающих птиц на керамике эпох неолита и бронзы лесной зоны Восточной Европы (Гурина, 1972; Ошибкина, 1980). В то же время, количество находок постепенно возрастает и требует создания в будущем подробной обобщающей работы. Предлагаемая публикация является шагом к созданию таковой.
Особое внимание должно быть уделено центральной части Европейской России, где сосредоточено наибольшее количество изображений птиц, преимущественно изготовленных из кости (регион Верхней Волги и Волго-Окского междуречья). Много таких изображений найдено на памятниках финала каменного века Мещерской низменности.
Создавая эту работу, мы стремились ввести в научный оборот наиболее полный комплекс материалов по заявленной тематике. Основные наши задачи состоят в реконструкции процесса изготовления, разработке морфологической систематизации и интерпретации функционального и смыслового значения изображений. Практически все исследуемые материалы хранятся в Государственном Историческом музее (Москва). Около половины изображений, рассматриваемых в этой работе, публикуется впервые. Мы выражаем искреннюю благодарность Е. Д. Каверзневой за предоставленные неопубликованные материалы.
Контекст находок изображений
В работе рассматриваются 32 находки, происходящие из раскопок ряда многослойных памятников Мещерской низменности. Этот регион расположен в центральной части Мещеры на границе Рязанской, Московской и Владимирской областей. Здесь находится система озер, связанных верховьями реки Пра (левый приток Оки в её среднем течении). Мещерские озера - мелководные, с богатыми водной растительностью прибрежными участками. Озера чередуются с многочисленными болотами, лугами, а так же лесами, главным образом хвойными. Территория очень благоприятна для обитания многочисленных животных, птицы, рыбы и, естественно, привлекала в древности племена, хозяйство которых базировалось на присваивающих отраслях экономики - охоте, рыболовстве и собирательстве.
Археологических памятников на указанной территории относительно не много, что вероятно связано с небольшим количеством достаточно высоких, пригодных для обитания, мест на берегах озер и проток. Поэтому неудивительно, что в эпохи неолита и бронзы люди селились на одних и тех же местах, оставив после себя на песчаных мещерских почвах мощные (до 2,5 метров) культурные напластования. Планомерные раскопки многослойных поселений Озерной Мещеры, проводимые экспедициями Государственного Исторического музея с середины XX века, дали богатейшие материалы по истории племен, населявших указанный регион в древности.
Изображения птиц происходят с пяти многослойных памятников (рис.1). Наиболее южным является поселение Черная Гора. Оно расположено на правом берегу озера Мартынове у его южной оконечности, где из озера вытекает Пра. На памятнике найдены разрозненные фрагменты керамики верхневолжской культуры раннего неолита. Основная масса материала связывается с поселениями рязанской неолитической культуры (к которой также принадлежит могильник) и волосовской культуры (отнесено одно погребение). К ранней бронзе относятся немногочисленные фрагменты керамики дубровичского типа. Позже, в позднюю бронзу, на этой территории функционировали поселение и могильник поздняковской культуры.
На Черной Горе найдено 10 изображений птиц, вырезанных из кости (рис. 2,1; 3,1; 4; 7). Автором раскопок И.К. Цветковой основной массив находок (в том числе и костяные скульптурные изображения) был отнесен ко второму этапу рязанской неолитической культуры (Цветкова, 1969; 1970; 1973). Никаких остатков построек указанных периодов при раскопках прослежено не было.
Напротив Черной Горы, на правом берегу озера Мартынове, находится многослойное поселение Владычинское-Береговое-L которое исследовалось в разные годы О.Н. Бадером, И.К.. Цветковой, И.В. Климковой. На памятнике найдены материалы раннего неолита (верхневолжская культура), рязанской неолитической культуры, волосовской культуры (в том числе погребения), материалы ранней бронзы (керамика дубровичского типа) (Бадер, 1971; Цветкова, 1980; Цветкова, Кравцов, 1982).
Два погребения, по сопровождавшему их инвентарю фатьяновского облика, отнесены к эпохе бронзы. В ходе раскопок прослежены ритуальные площадки волосовского времени. Среди находок есть два костяных изображения птиц. Одно (рис. 3,2) происходит из перемешанного слоя перекопа, второе было найдено в слое с волосовской керамикой (рис. 5,1).
В 14 км северо-восточнее, на берегу озера Шагара находятся многослойные поселения Шагара-I и II. Шагара-I приурочено к сужению озера в месте его выхода в озеро Великое. Памятник исследуется Е.Д. Каверзневой (Каверзнева, 1992; 1994; Каверзнева, Фоломеев, 1998). В процессе раскопок зафиксированы материалы ямочно-гребенчатого неолита, а в прибрежной части памятника -слой поселения и погребения волосовской культуры. К эпохе энеолита относятся два длинных котлована жилищ, которые разрезают более ранние слои. В их заполнении преобладает протошагарская керамика. В раннюю бронзу на памятнике была совершена большая группа погребений. В верхней части культуросодержащих слоев концентрируется керамика поздней (поздняковская культура) и финальной (сетчатая керамика) бронзы.
На Шагаре-I найдено шесть костяных изображений птиц. Два из них про исходят из волосовского коллективного погребения шести человек (№18) (рис. 5,4,5). Скульптуры лежали вместе с десятью просверленными зубами животных между тазовыми костями двух погребенных. Радиоуглеродная дата погребения - 4870±80 (ГИН 5451) (Каверзнева, 1992. С. 154,158). Остальные находки костяных изображений птиц сделаны в слое с волосовской керамикой, они найдены рядом на одном горизонтальном уровне (рис. 2,2; 3,3; 5,2,3). Автор раскопок предполагает, что на этом месте (рядом с коллективным погребением) в волосовский период была ритуальная площадка.
Рядом, через заболоченный ручей, расположено поселение Шагара-II. Оно исследовалось Е.Д. Каверзневой и А.В. Емельяновым (Каверзнева, Емельянов, 1996; Емельянов, 1996). На удаленной от берега части памятника прослежены слои с ямочно-гребенчатой неолитической керамикой. К волосовскому поселку относятся четыре больших котлована жилищ с хозяйственными площадками между ними. Два котлована разрезают неолитический слой. В верхней части культуросодержащих слоев на небольшом участке, ближе к берегу озера, зафиксирована концентрация керамики дубровичского типа ранней бронзы. Кроме того, в слоях поселения находятся погребения волосовской и поздня-ковской культур.
Раскопки памятника дани 13 изображений птиц. Одно найдено в разведочном шурфе при открытии памятника (рис. 6,7) (Фролов и др., 1976. С. 94); три -в мешанном верхнем слое (рис. 2,4,7; 3,4). В придонной части одного волосов-ского жилища найдено два изображения (рис. 6,1,2), в другом - четыре (рис. 2,5; 6,3-5). Еще три находки сделаны на примыкающих к жилищам хозяйственных площадках (рис. 2,3; 3,6; 6,6).^
Поселение Великодворье-I находится в 9 км западнее шагарских поселений и в 11 км севернее Черной Горы и Владычинского-Берегового-1. Оно исследуется с 2000 года А.В.Емельяновым. На памятнике зафиксированы три котлована жилищ волосовской культуры, которые разрезают более ранний слой с ямоч-но-гребенчатой керамикой. В придонной части одного котлована найдено костяное изображение птицы (рис. 2,5).
Таким образом, из 32 изображений птиц 17 найдены в волосовских слоях памятников на уровне пола жилищ или на хозяйственных и ритуальных площадках. Пять изображений происходят из мешаных слоев. Контекст десяти находок с Черной Горы точно не известен.
Тот факт, что большинство изображений на близких по характеру памятниках Мещерской низменности происходит из волосовских слоев, еще раз подтверждает точку зрения исследователей (Крайнов, 1978. С. 108; 1987. С. 22; Студ-зицкая, 1994. С. 70) о принадлежности этой скульптуры к волосовской культуре.
Технология изготовления
Выделение приемов обработки выполнено на основе визуального изучения материала. Специфика рассматриваемой группы костяных изделий не позволяет проследить весь процесс их изготовления и дает информацию только о заключительных этапах производства. Скульптурные изображения обработаны по всей поверхности, что затрудняет точное определение сырья, выбранного древними мастерами. Большинство изделий изготовлено из компактной массы крупных костей крупных млекопитающих. Исходя из данных массовых фаунистических определений костных остатков и костяных орудий, происходящих с рассматриваемых памятников, использовались, скорее всего, трубчатые кости лося и медведя (Андреева, 1964; Кириллова, 1996). Могли использоваться и другие кости, в том числе, млекопитающих меньшего размерного класса, на что также указывает небольшая толщина плоских и уплощенных фигурок с остатками губчатой массы на одной стороне. Одно изображение с Черной Горы выполнено из рога (вероятно, лося) (рис. 4,1).
Для оформления внешнего вида изделий использовался прием шлифовки абразивными плитками. На это указывают мелкие параллельные царапины, которые прослежены на большинстве предметов. Вначале применялась поперечная шлифовка, её следы перекрывают царапины от продольной шлифовки. На плоском изображении птицы из Великодворья-I по всему периметру хоро шо видны царапины от поперечной шлифовки, при помощи которой, видимо, и формировался силуэт птицы (рис. 2,5).
Многие изображения представляют собой птичьи головы с шеей, переходящей в стержень. Стержни этих скульптур неглубоко надрезались на конце по кругу резцом и обламывались: царапины продольной шлифовки на заготовке одного изображения резко обрываются круговой канавкой на конце стержень ка (рис. 3,5). Место облома стерженька обычно зашлифовывалось.
Затем наносились детали изображений - глаза, линия клюва, ноздри, канавка или отверстие для крепления изображений. Эти детали, как правило, разрывают царапины от шлифовки. Канавка для крепления и линия клюва выполнялась резцом или резчиком: на стенках канавок в некоторых случаях прослеживаются продольные царапины; канавки имеют V-образное сечение -их стенки сходятся. У одного изображения (рис. 6,5), вероятно, уже после того как была прорезана линия клюва, выполнены поперечные ей нарезки: тонкие, но четкие надрезы на этой скульптуре не заполнены костной массой в месте пересечения канавки клюва.
Глаза и отверстия для крепления, вероятно, выполнялись кремневыми сверлами. Глаза высверлены неглубокими ямками, они имеют достаточно правильную круглую форму и округлое дно. Внутри ямок глаз прослеживаются спиралевидные царапины. Возможно, вначале отверстия намечались (чтобы сверло не соскочило в начале сверления). Так у одного изображения (рис. 6,5) глаза совсем маленькие, неправильной формы с параллельными царапинами на дне, выполнены тонким острым орудием. В одном случае древний мастер допустил ошибку (рис. 6,3) и ямки глаз сошлись. Ноздри на клюве птицы показаны на одном изображении (рис. 5,2) совсем маленькими округлыми просверленными ямками. На другом (рис. 4,7) - по пять маленьких округлых ямок с каждой стороны высверлено прямо по канавке клюва.
Отверстия для крепления двусторонние. С двух сторон сверлили даже тонкую плоскую скульптуру. Окружности сверлин не всегда точно совпадают, диаметр отверстий немного сужается в глубине кости. У одной фигурки отверстия имеют подовальную форму (рис. 2,1).
После оформления деталей изображений изделия полировались. На это указывают подполированные края сверлин и канавок. На самом острие клюва снизу, где прорезанная канавка выходит на поверхность у некоторых изображений, она также заполирована. Костяная скульптура полировалась по всей поверхности, но особенное внимание уделялось голове и клюву изделий. У одного изображения (рис. 6,4) нарезки на линии клюва заметны только при очень внимательном осмотре изделия - они заполированы.
Абсолютное большинство изображений авторы считают законченными, о чем свидетельствует их тщательная заполированность. Два предмета, вероятно, являются заготовками (рис. 2,5; 3,5), так как полировка на них отсутствует.
У одного поврежденного изделия хорошо заполированная голова птицы переходит в небрежно обработанную уплощенную часть с грубыми глубокими следами абразивной шлифовки. Возможно, эту скульптуру пытались переделать после того, как она сломалась (рис. 7).
В целом анализ следов изготовления костяных изображений птиц показывает применение одинаковых приемов обработки кости в строго определенной последовательности для всего материала. Это может свидетельствовать о сложившихся традициях процесса изготовления костяных изделий в конце каменного века у населения Мещерской низменности.
Достаточно точно выдержанная симметрия большинства изображений, отсутствие значимых изъянов, полученных в результате их изготовления, отражает мастерство древних косторезов, прекрасно знавших как обработку кости, так и видовые особенности изображенных птиц.
Классификация изображений
Предлагаемая классификация построена на взаимовстречаемости значений следующих признаков:
1) Общая форма изображения;
2) Проработка деталей изображения.
Первый признак - общая форма изображений - характеризуется двумя значениями: полнофигурное и парциальное изображение.
В полнофигурном изображении фигура птицы передана целиком: показана голова, шея, расширяющаяся при переходе в туловище, и само туловище. Ноги показаны коротким выступом; таким же образом показан хвост, если он присутствует.
В парциальном изображении передана лишь часть фигуры: голова птицы и шея, которая переходит в стержень, на конце которого оформляется крепление. Второй признак - проработка деталей изображения - может быть определен двумя значениями: наличие деталей и отсутствие. Учитывается наличие у изображения хотя бы одной из двух перечисленных ниже деталей: глаза (свер-лины), рот (прорезанная линия). У некоторого количества экземпляров все вышеперечисленные детали отсутствуют. Группы изображений.
На основе значений этих двух признаков может быть выделено три группы изображений.
Группа 1 насчитывает 5 экз. (рис. 2). Это полнофигурные изображения без проработанных деталей.
К группе 2 относится 7 экз. (рис. 3). Она представлена парциальными изображениями также без проработанных деталей.
Группа 3 насчитывает 19 экз. (рис. 4; 5; 6). В нее входят парциальные изображения с проработанными деталями.
Одно изображение (рис. 7) не представляется возможным включить ни в одну группу.
Таким образом, на основе предложенной классификации можно говорить о том, что население Мещерской низменности финала каменного века использовало три разных модели передачи образа птицы.
Для первой модели (группа 1) характерно изображение фигуры птицы целиком. Эти изображения плоские; основной акцент в них сделан на проработку силуэтной линии, но при этом детали отсутствуют. Вторая модель (группа 2) представлена парциальными объемными изображениями, которые являются, несомненно, завершенными изделиями (так как они тщательно заполированы), выполненными без проработки каких-либо деталей. Третья модель (группа 3) объединяет парциальные изображения птиц, для которых характерны объемные формы и проработка деталей: глаз и линии рта. В них отражено стремление к тщательной детализации образа. В редких случаях у изображений имеются мелкие поперечные насечки на линии рта, которые, возможно, передают особенности строения клюва некоторых пород птиц (рис. 4,3; 6,5), или ноздри (рис. 5,2).
Сопоставляя изучаемые изображения с известными нам материалами из других регионов, можно лишь подтвердить мнение С. В. Студзицкой, которое заключается в том. что парциальным костяным изображениям птиц Мещерской низменности в морфологическом плане наиболее близки материалы волосовских памятников Николо-Перевоз, Маслово Болото (Московская область), Волосово (Владимирская область) (Студзицкая, 1994. С. 69).
Верхневолжские памятники Сахтышской группы (Ивановская область) представлены как парциальными, так и полнофигурными изображениями (Крайнев, 1987; 1992).
Полнофигурные плоские изображения преобладают среди остальных изображений птиц в Восточной Прибалтике (Loze, 1983). Их туловища имеют достаточно плавные очертания, близкие к листовидным (Jaanits, 1957). У прибалтийских изображений много общего с мещерскими: сквозные отверстия для крепления, отсутствие проработки деталей и, наконец, близкие размеры. Однако, для некоторых мещерских изображений характерно подпрямоугольное туловище и более угловатые очертания (рис. 2,1,2). То же можно отметить и у верхневолжских полнофигурных изображений (Крайнев, 1992. С. 98-99).
Функциональное назначение изображений
Говоря о костяных изображениях птиц нельзя оставить в стороне вопрос о том, как конкретно использовались эти вещи.
Исследователи не раз высказывали свои соображения относительно функции обсуждаемых здесь изображений, исходя из наличия креплений (Цветкова, 1969. С. 32; Студзицкая, 1994. С. 70). Их мнения в основном совпадают: изображения птиц украшали одежду (нашивались или подвешивались), либо использовались как отдельные подвески или в составе ожерелий.
Крепления мещерских изображений оформлены разными способами. Для полнофигурных характерны исключительно сквозные горизонтальные отверстия (количество их в одном изображении может быть от одного до трех). У одного незаконченного изображения (рис. 2,5) крепление отсутствует.
У парциальных изображений четко выражен стержень, в который переходит шея птицы. На его конце выделены крепления разных форм. Наиболее распространена одиночная кольцевая канавка (8 экз.). Менее распространенными формами крепления для этих изображений являются: утолщение конца стержня (4 экз.) и сквозное отверстие (4 экз.), обычно, вертикальное, а в одном случае -горизонтальное. У некоторых изделий крепление отсутствует (3 экз.).
Мы видим разнообразие в оформлении креплений, хотя картина соотношения их основных форм, к сожалению, не является объективной, так как у значительного количества парциальных изображений стержень обломан (7 экз.).
На возможные варианты использования скульптур птиц указывают следующие данные.
В некоторых погребениях неолитического времени найдены наборы украшений из просверленных зубов разных млекопитающих (лося, медведя, бобра, куницы и др.). Обычно их находят в районе груди и шеи или пояса погребенных. О том, что костяные изображения птиц могли входить в подобные наборы, свидетельствуют следующие находки:
1) В Шагарском могильнике (Шагара 1) в коллективном погребении № 18 между тазовыми костями двух погребенных на дне могильной ямы найдены два парциальных изображения птиц (рис. 5,4,5) и десять подвесок из просверленных зубов млекопитающих (Каверзнева,1992. С.154).
2) В могильнике Тамула (Эстония) в мужском погребении № 19 (поздний неолит) в районе шеи погребенного располагались два одинаковых полнофигурных уплощенных изображения птиц с креплением в виде двух отверстий совместно с подвесками из просверленных зубов млекопитающих (Jaanits, 1957).
В Мещерской низменности известно еще три погребения с наборами украшений из зубов животных, все они найдены на Черной Горе. В коллективном захоронении №6 и погребении № 24 наборы таких украшений найдены под тазовыми костями погребенных, а в коллективном захоронении №1 восемь резцов лося со сверлинами были разбросаны среди беспорядочно лежащих костей (здесь же находилась антропоморфная фигурка) (Цветкова, 1985. С. 89-91). Еще одно погребение с набором украшений в бассейне Оки найдено на стоянке Володары (Горьковская область). В волосовском парном захоронении №3 под тазовыми костями одного погребенного находилось 12 привесок из резцов лося. (Цветкова, 1990. С. 38).
Таким образом, во всех известных к настоящему времени ненарушенных погребениях с наборами украшений в рассматриваемом регионе эти украшения находились в районе тазовых костей погребенных. Вероятно, подобными наборами могла украшаться одежда в районе пояса. Это убедительно прослежено на материалах (хотя и более раннего) Оленеостровского могильника на Онежском озере (Гурина, 1956. С. 140).
Абсолютное большинство скульптур птиц происходит из поселенческих слоев рассматриваемых памятников. Это объединяет их с другими, более многочисленными типами украшений. Очевидно, что все эти предметы использовались в повседневной жизни и попадали в культурный слой в случае поломки (много сломанных экземпляров) или утери, а не относились исключительно к деталям погребального убранства.
Среди рассматриваемого материала выделяются крупными размерами два изделия, оформленные объемными изображениями птичьих голов (рис. 3,1; 6,7). Стержень имеет подковообразное сечение и завершается креплением в виде утолщения. Аналогичные изделия были встречены на верхневолжских и окских памятниках волосовской культуры (Ивановское VII, Волосово). Существует мнение, высказанное Д. А. Крайневым, о том, что мы имеем дело с культовыми предметами фаллического характера (Крайнов, 1992. С.104-105).
Возможные подходы к интерпретации изображений
Материалы по этнографии народов Урала и Сибири свидетельствуют о том, что с представлениями об умирании и оживании природы был тесно связан культ перелетных водоплавающих птиц (Косарев, 1988. С. 103). О почитании водоплавающей птицы в неолите исследователи сообщали не один раз. Н. Н. Гурина связывала культ перелетных водоплавающих птиц у северного неолитического населения с тем огромным экономическим значением, которое по ее мнению имела охота на птицу ранней весной (в особенно голодное для людей время), когда птицы прилетали, а также поздней весной в период линьки. Изображения птиц на керамике неолита и бронзы, а также в петроглифах, по предположению исследователя, являлись свидетельством существования и широкого распространения этих представлений (Гурина, 1951, С. 112).
Несомненно, охота на птицу имела определенное хозяйственное значение для населения Мещерской низменности в конце каменного века. Птица давала мясо и перо; некоторые типы изделий часто изготавливались из костей птиц. Среди орудий труда - это проколки и кости с кольцевыми канавками на диафизах, которые применялись для разминания сухожилий; среди украшений -пронизки. Из костей птиц выполнены флейты, найденные на Черной Горе, Шагаре-П и Владычинском поселениях (определения проведены А.А. Карху). Таким образом, изготовление костяных изображений птиц могло быть приурочено к неким обрядам магического характера, направленным на приумножение птицы и (или) обеспечение охотничьего успеха.
На возможную связь этих изображений с важнейшими идеями мировоззрения (такими как жизнь и смерть) через совершение определенных ритуалов (действий) указывают следующие находки:
два изображения со стоянки Черная Гора (рис. 2,1; 3,1) были покрыты красной охрой (Цветкова, 1969. С. 34);
у двух изображений стоянки Шагара 2 (рис. 6,3,4) красная охра сохранилась в сверлинах глаз. (Данные зафиксированы впервые.)
Важное значение охры в первобытном мышлении и ритуальной практике, в частности, ее связь с идеей жизни, неоднократно подчеркивалось исследователями (см. например: Столяр, 1985). Являлась ли «обработка» охрой изображений птиц постоянной, или применялась лишь для определенных изображений или в особых случаях, сказать затруднительно.
Вероятно, образы птиц были связаны не только с охотничьей ритуальной практикой, но и с охранительной магией. В целом, их значение могло быть разноплановым.
Образы птиц несомненно находили отражение в мифологии обществ финала каменного века. Отражением древнего космологического мифа о появлении мира из утиного яйца традиционно считается первая руна «Калевалы» (Калевала, 1979). Птицы-первопредки широко известны в представлениях различных народов мира, в частности, у палеоазиатских народов (Мелетинский, 1979). При всем широком диапазоне возможных значений птичьего образа само создание, «изображение мифических предков, образов этиологических и космологических мифов, должно было способствовать устойчивости мира, изобилию, благу» (Антонова, 1980. С. 52).
Мы не можем определенно утверждать, что изучаемые нами изображения птиц имели отношение к тотемистическим представлениям. Снова обращаясь к материалам по этнографии народов Урала и Сибири, необходимо упомянуть, что образ птицы мог иметь такое значение. В качестве тотемов родов и отдельных родовых групп у разных народов Урала и Сибири почитались самые различные породы птиц, в частности, орел, ястреб, глухарь, журавль, ворон, лебедь, гоголь, филин (Косарев, 1988. С. 103).
Итак, мы вплотную подошли к вопросу о том, какие именно птицы были воплощены в изучаемых нами костяных изображениях Мещерской низменности. Изображения различаются по форме клюва и пропорциям головы:
1) клюв прямой, постепенно сужающийся к концу; по длине превосходит длину головы;
2) клюв прямой, уплощенный (хорошо просматривается при взгляде сверху), примерно одинаковый по своей ширине от основания до кончика; по длине также превосходит длину головы;
3) клюв конический, крючковатый, сужающийся к концу; по длине не превосходит длину головы, обычно заметно ей уступает.
Опираясь на ранее предложенную исследователями видовую интерпретацию уже известных костяных изображений птиц (Цветкова, 1969. С. 32; Студ-зицкая, 1994. С. 69; Каверзнева, Емельянов, 1996. С. 56), мы считаем возможным высказать свою точку зрения на основе приведенных выше различий. Итак, в костяных изображениях воплощены:
1) перелетные болотные птицы (среди них могут быть, например, кулик, цапля и журавль) (13 экз.);
2) перелетные водоплавающие птицы (возможно, утка, гусь, лебедь) (6 экз.);
3) неперелетные лесные птицы (вероятнее всего, глухарь) (12 экз.). Одно изображение не учтено, так как у него утрачена голова.
Таким образом, население Мещерской низменности финала каменного века изображало различные по местам обитания виды птиц. По всей видимости, природные условия этого региона являлись вполне благоприятными для этих видов.
Следует обратить внимание на то, что лесные неперелетные птицы составляют весьма значительную часть изображений птиц Мещерской низменности. Этот факт вероятнее всего свидетельствует о том, что достаточно важное место в хозяйстве и представлениях древних обществ этого региона занимала
именно лесная птица. Совершенно особый образ жизни и поведение лесных птиц, несомненно, определяли специфику идеологических представлений, связанных с ними.
Заключение
Для изображения птиц в костяной скульптуре волосовское население Мещерской низменности руководствовалось тремя моделями, определявшими форму изображений и степень детализации образов. Наибольшее распространение получили парциальные объемные изображения с проработанными деталями - наиболее реалистичные в художественном плане.
Весь комплекс рассмотренной скульптуры обнаруживает единство в технологической схеме изготовления изображений, в серийности на разных памятниках, в передаче разных (по местам обитания) видов птиц во всех выделенных моделях изображений. Особое внимание привлекает распространенность изображений лесной неперелетной птицы.
Костяные изображения птиц, вероятнее всего, являлись деталями костюма или отдельными украшениями и использовались как в повседневном обиходе, так и в погребальном убранстве. Их смысловое значение скорее всего было связано с охранительной или охотничьей магией.
Изображения птиц широко распространены и характерны для финала неолита лесной зоны Восточной Европы. Наибольшее сходство по всем рассмотренным аспектам скульптуры птиц Мещерской низменности находят на воло-совских памятниках Верхней Волги.
Ярко выраженной особенностью искусства волосовского населения Мещеры является абсолютное преобладание образа птицы в ряду зооморфной скульптуры. Почитание птицы, как водоплавающей и болотной, так и лесной, было, по всей видимости, очень развито в этом регионе.
Список литературы
Андреева Е. Фауна древней стоянки Черная Гора // Бюллетень Московского Общества испытателей природы. Т. 79. Отд. биол. Вып. 4. М., 1974.
Антонова Е.В. К реконструкции мировосприятия обитателей Анатолии (на материалах Чатал-Хююка) // Идеологические представления древнейших обществ (тезисы докладов). М., 1980.
Бадер О.Н. Погребения на Владычинской стоянке и вопрос о фатьяновской бронзе // СА 1971. №1.
Турина Н.Н. Поселения эпохи неолита и раннего металла на северном побережье Онежского озера // МИА. 1951. №20.
Турина Н.Н. Водоплавающая птица в искусстве неолитических лесных племен // КСИА 1972 Вын.131.
Емельянов А.В. Археологическая коллекция из раскопок Шагары-Н // Тезисы докладов Отчетной сессии Государственного Исторического музея по итогам полевых археологических исследований и новых поступлений в 1991-1995 гг. М., 1996.
Каверзнева Е.Д. Шагарский могильник конца TII - начала II тысячелетия до н.э. в Центральной Мещере // РА. 1992. №2.
Каверзнева Е.Д. Керамика Озерной Мещеры эпохи энеолита - ранней бронзы // Древности Оки / Труды ГИМ. Вып.85. М., 1994.
Каверзнева Е.Д., Емельянов А.В. Предметы искусства и украшения с поселения Шагара-Н в Озерной Мещере // Археологические памятники Окского бассейна. Рязань, 1996.
Каверзнева Е.Д., Фоломеев Ь.А. Радиоуглеродная хронология памятников эпохи неолита - ранней бронзы Озерной Мещеры // Археологический сборник / Труды ГИМ. Вып. 96. М, 1998.
Калевала. Карело-финский эпос:. Л., 1979.
Кириллова И.В. Фауна поселения Шагара-П // Тезисы докладов Отчетной сессии Государственного Исторического музея но итогам полевых археологических исследований и новых поступлений в 1991-1995 гг. М., 1996.
Косарев М.Ф. Человек и живая природа в свете сибирских этнографических и археологических материалов // Некоторые проблемы сибирской археологии. М., 1988.
Крайнов Д.А. Кремневые и костяные скульптуры из стоянок Верхнего Поволжья //Древняя Русь и славяне. М., 1978.
Крайнов Д. А. Волосовская культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР. Археология СССР. М., 1987.
Крайнов Д.А. Русская равнина. Центр // Искусство каменного века (лесная зона Восточной Европы). М., 1992.
Мелетинский Е.М. Палеоазиатский мифологический эпос. Цикл ворона. М., 1979.
Ошибкина С.В. Об изображениях птиц на керамике эпохи бронзы в Восточном Прионсжъе // КСИА. 1980. Вып.161.
Столяр А.Д. Происхождение изобразительного искусства. М, 1985.
Студзицкая С.В. Особенности духовной культуры волосовских племен // Древности Оки / Труды ГИМ. Вып. 85. М., 1994.
Фролов А.С., Трусов А.В., Сорокин А.Н. Разведки в Мещере // АО 1975. М., 1976.
Цветкова И..К. Украшения и скульптура из неолитического поселения Черная Гора // Экспедиции ГИМ. М.,1969.
Цветкова И.К. Племена рязанской культуры // Окский бассейн в эпоху камня и бронзы / Труды ГИМ. Вып.44. М., 1970.
Цветкова И.К. Неолитические племена рязанского течения реки Оки // Этнокультурные общности лесной и лесостепной зоны Европейской части СССР в эпоху неолига. Л., 1973.
Цветкова И.К. Погребения на стоянке Владычинская-Береговая // Труды ГИМ. Вып. 51. М., 1980
Цветкова И. К., Кравцов А.Е. Керамика неолитической стоянки Вдадычинская-Береговая-1 // СА. 1982. №2.
Цветкова И.К. Черногорский неолитический могильник // Новые материалы по истории племен Восточной Европы в эпоху камня и бронзы / Труды ГИМ. Вып. 60. М.. 1985.
Цветкова И.К. Погребения на стоянке Володары // Проблемы археологии Евразии. Труды ГИМ. Вып.74. М., 1990.
Jaanits L. Neue graberfunde auf dem spatneolithischen wohnplats Tamula in Estland // SMYA -FFT. 1957. №58.
Loze I. Akmens laikmeta maksla Austrumbaltija. Riga, 1983.
Р.В. Смолъянинов, А.Ю. Клоков (г. Липецк). Поселение Ивановка (Ожога) на Верхнем Дону
Стоянка располагается на пойменном останце левого берега р. Олым высотой 5 м. над ее уровнем (рис.2,1). Открыта в 1982 г. (Клоков, 1982).
Сборы А.Ю. Клокова
Всего обнаружено 18 фрагментов керамики от четырех сосудов.
Первый сосуд (12 фрагментов) украшен ромбическими вдавлениями с пирамидальным дном (рис. 2? 5). Срез венчика и часть его края украшена отпечатками мелкозубого гребенчатого штампа. Под краем нанесен поясок «жемчужных» вдавлений, которые выполнены цилиндрическим, с уплощенным основанием, штампом. Верхняя часть сосуда, ниже пояска жемчужин, украшена сгруппированными в четыре ряда ромбическими вдавлениями, которые образуют косую линию и чередуются с неорнаментированными участками. Ниже идут шесть горизонтальных рядов вертикально поставленных отпечатков ромбических вдавлений, составленных в строчку, которые сменяются горизонтальными рядами наклонных ромбических вдавлений. Для нанесения орнамента использованы штампы разного размера.
Венчик этого сосуда стянут, вертикальный, прямой. Срез его уплощен. Слабое подобие шейки сформировано в результате перехода от прямого венчика к шаровидному тулову. Внешняя поверхность коричневого цвета. Негативы ямочных вдавлений изнутри заглажены гребенчатыми расчесами. Поверхность сосуда ангобирована. До ангобирования, изготовленный сосуд посыпался частицами шамота, крупного песка, мелких камешков, охристой крошки. В тесте самого сосуда имеется примесь мелкого песка.
Ко второму сосуду (рис. 2, 6) относятся четыре стенки, украшенные вытянутыми, вертикально поставленными в строчку ромбоидальными вдавлениями. Поверхность сосуда коричневого цвета, сверху заглажена. Изнутри негативы ямочных вдавлений заглажены гребенчатыми расчесами. В качестве отощителя глиняной массы использовался мелкий песок.
Третий сосуд (рис. 2,3) представлен одной стенкой украшенной овальноя-мочными вдавлениями, характерными для материалов рязанско-долговской культуры (Левенок,1965).
Четвертый сосуд (рис. 2,4) украшен ямками шестиугольной формы и вероятнее всего относится к кругу ромбоямочной керамики.
Сборы Ю.Г. Турина
В результате шурфовки в 1997 г. была выявлена следующая стратиграфия (рис. 2,2): 0-0,06 м - дерн; 0,06-0,7 м - сильно гумусированная подзолистая супесь серого цвета, 0,7 м 0,85 м. сильно гумусированная, слабо подзолистая супесь рыжего цвета; 0,85- 1,5м- гумусированная супесь рыжего цвета; 1,5 м и ниже - материк (супесь желтого цвета). В гумусированной, слабо подзолистой супеси рыжего цвета были выявлены фрагменты керамики от пяти сосудов (Гурин, 1999).
Первый сосуд (рис. 2,9,11,13) с небольшим вертикальным венчиком, украшенным по верху наклонными оттисками гребенчатого штампа, с внешней стороны - двумя рядами ямочных оттисков, которые образуют на внутренней стороне «жемчужины». Вся поверхность сосуда покрыта ромбическими ямками без рубчатого основания в шахматном порядке горизонтальными зонами, разделенными такими же ромбами, но поставленными под наклоном.
По краю прямого венчика второго сосуда (рис. 2, 12) с внешней и внутренней сторон нанесены оттиски «лапчатого» и «гусеничного» штампов. Лапчатый на внешней стороне оконтурен неглубокими ямочными вдавлениями.
Прямой гофрированный венчик от третьего сосуда (рис. 2, 7) орнаментирован округлыми подромбическими ямками в шахматном порядке. Венчик от четвертого сосуда (рис. 2, 8) - прямой, с уплощенным и резко отогнутым наружу краем. С внешней стороны нанесен ромбический орнамент. Для ромбоямочной
керамики в качестве отощителя глиняной массы использовался песок. От пятого сосуда (рис. 2,10) фрагмент «воротничкового» венчика с примесью раковины в тесте.
Вероятнее всего стоянку Ожога можно охарактеризовать как многослойное поселение, которое посещало население рязанско-долговской, какой-то из энео-литических культур, а также племена, оставившие ромбоямочную керамику.
Наиболее представительные сборы с этой стоянки представлены ромбоя-мочной керамикой. На сегодняшний день известно тридцать девять поселений и местонахождений подобной керамики (рис. 1).
Посуда с ромбическим орнаментом этого поселения находит аналогии на стоянках второго этапа деснинской культуры: ряды ромбических вдавлений, которые образуют косую линию и чередуются с неорнаментированными участками (Смирнов, 1991. Рис. 16, 7), зональное или геометрическое построение узора, появление более мелких и аморфных ромбических вдавлений, появление лапчатых и личиночных отпечатков (Смирнов, 1991. С. 44-52).
Мы не согласны с датировкой ромбоямочных материалов этого памятника второй половиной четвертого тысячелетия до н.э. - началом третьего тысячелетия до н.э. (Гурин, 1999. С. 45). На наш взгляд, полученные материалы, оставлены населением с ромбоямочной керамикой на этом поселении не ранее середины третьего тысячелетия до н.э., т.е. в начале второго этапа репинской культуры (Синюк, 1999. С. 37). Взаимодействие репинской культуры и племен с ромбоямочной керамикой не вызывает сомнений. На пережиточнонеолити-ческой стадии одна из групп репинского населения и представители лесного неолитического этнокультурного мира путем взаимоассимиляции выработали облик своеобразной иванобугорской культуры (Синюк, 1999. С. 39). Доказательством более поздней датировки этого памятника могут служить следующие факты (Смольянинов, 2001. С. 110-111):
1. Ряд жемчужин по венчику сосуда (рис. 1,1) мог быть только результатом заимствования элемента орнамента населением с ромбоямочной керамикой от репинского населения. Это явление характерно только лесостепного Дона, так как на р. Десне практически отсутствует типичный для Репина Хутора «жемчужный» орнамент (Смирнов, 1991. С. 82). Подобная орнаментация также встречена на поселениях Долгое, Лобовка, Ксизово-6, Шиловское. К тому же на Долговском поселении ромбоямочная керамика с «жемчужным» орнаментом имеет обильную примесь ракушки, что также характерно для репинской культуры ( Левенок, 1965. С. 244).
2. Технологический прием посыпания поверхности изготовленного сосуда до ангобирования частицами шамота, крупного песка, мелкими камешками, охристой крошкой также встречается на керамике репинской культуры, примером тому могут служить материалы со стоянки Пристань.
3. Датируя материалы со стоянки Ожога временем не ранее середины третьего тысячелетия до н.э., мы не противоречим дате существования деснинской культуры, так как памятники с ромбоямочной орнаментацией на р. Десне продолжают существовать и в более позднее пережиточнонеолитическое время, доживая до появления среднеднепровских племен в Подесенье в конце третьего тысячелетия до н.э. (Смирнов, 1991. С. 90-91)
Список литературы
Турин Ю.Г. К вопросу о распространении памятников с ромбоямочной керамикой на Верхнем Дону// Проблемы археологии бассейна Дона. Воронеж, 1999.
Клоков А.Ю. Отчет о работах Верхне-Донского археологического отряда Липецкого областного краеведческого музея в 1982 году // Архив ИЛ РАН.
Левенок B.C. Долговская стоянка и ее значение для периодизации неолита на Верхнем Дону. МИА. № 132. 1965.
Смирнов А.С. Неолит Верхней и средней Десны. М., 1991.
Смольянинов Р.В. Некоторые особенности взаимодействия неолитических культур в Черноземье /,/ Черноземная лесостепь контактная зона. Белгород, 2001.
М.Н. Панкин (г. Рязань). Комплекс керамики дубровического типа с дюнной стоянки Борки 2
Памятник располагался на дюне протяженностью около 500 м недалеко от 12-го района Борки Советского округа г. Рязани, но уже в 30-х годах был уничтожен песчаным карьером. Н.В. Говоров, исследовавший стоянку в ходе разведок в 1929-1930 годах, собрал там значительную коллекцию материалов и передал её в 1930 г. в археологическое отделение Рязанского областного музея предметов (в настоящее время - Рязанский историко-архитектурный музей-заповедник) (Фонды РИАЗМ. Коллекция КП 1649. А 472). Судя по наличию большого числа развалов сосудов, им были проведены раскопки памятника, но, к сожалению, никаких отчётов о данной работе нет. В фондах РИАМЗ имеется лишь опись коллекции, составленная самим исследователем (Фонды РИАМЗ. Коллекция № 472).
Всего коллекция насчитывает 4840 предметов, из них фрагментов керамики -3351. Из-за отсутствия чёткой стратиграфической привязки (в описи весьма условно выделены «верхний слой», «средний» и «нижний раковинный слой») и невозможности стратифицировать находки, а также из-за отсутствия каких бы то ни было отчётных документов по раскопкам стоянки, автору пришлось ограничиться изучением лишь керамического материала. Цель данной публикации - первичный анализ и введение в научный оборот керамического комплекса дубровического типа стоянки Борки 2 эпохи энеолита бассейна Средней Оки.
Из таблицы видно, что керамика дубровического типа (2669 фр.), составляет основной комплекс Борковской стоянки. По имеющимся в коллекции венчикам удалось выделить не менее 130 сосудов.
Керамика дубровического типа со стоянки Борки 2 имеет свои характерные признаки, которые позволяют уверенно вычленять ее в смешанных комплексах.
Она представлена довольно толстостенными (5-13 мм) сосудами. В стенках многих горшков просверлены конические отверстия для скрепления треснувшей посуды. Черепок плотный, различных оттенков коричневого цвета, черный в изломе. Поверхности хорошо заглажены, внешняя сторона (обычно кромка венчика и верхняя половина горшка) местами подлощена. Внутренняя сторона более шероховата, в некоторых случаях носит следы заглаживания предметом типа деревянного ножа. Это выражается в вертикальных статических отпечатках лезвия орудия, поставленного перпендикулярно обрабатываемой поверхности, с последующим горизонтальным смещением. Ширина лезвия по зафиксированным следам колеблется от 3 до 5 см.
Ю.Б. Цетлиным исследовано 11 фрагментов керамики дубровического типа от разных сосудов. В результате анализа установлено, что в глиняном тесте есть естественная примесь оолитового бурового железняка и песка различной вс личины. Искусственно добавлялся птичий помет. В двух исследуемых фрагментах обнаружены также следы кости*. Концентрация песка в тесте разных сосудов неодинакова, чаще всего он является небольшой естественной примесью в глине, однако в ряде случаев формовочная масса содержит значительное количество мелкозернистого песка, в результате чего черепок легко крошится и имеет окатанные края.
Судя по реконструкциям, преобладающей формой являются котловидные сосуды с сужающимся горлом и слегка отогнутым наружу S-видным венчиком, выпуклыми боками и круглыми днищами (рис, 1,1,9; рис, 4; рис, 6,2,5), что характерно для эпохи неолита-энеолита лесостепной полосы. Часть сосудов имеет подцилиндрическое горло (рис. 1,3-5; рис. 4,1,5). Донца горшков яйцевидные или приострённые (рис. 3,12-18; рис. 4,5; рис. 6,5). Кроме крупной посуды с диаметром горла 30-40 см реконструирована серия небольших и миниатюрных сосудиков - чашевидные (рис. 3,2,7) и горшковидные с отогнутым наружу венчиком (рис. 3,3-6).
Для керамики дубровического типа характерно сплошное заполнение орнаментального ноля, реже встречаются участки, свободные от орнамента.
По орнаментальным и типологическим признакам керамику можно разделить на две разновидности.
Разновидность А - 2131 фрагментов (79,8 %).
Основными элементами орнамента являются «гусеничные» и «лапчатые» оттиски, получаемые с помощью какого-либо стержня с намотанной на него перевитой верёвочкой. Возможно, что в качестве основы для накручивания верёвочки использовалась кости птиц или мелких животных либо палочки диаметром 2-4 мм. Вдавления, как правило, достаточно глубокие и чёткие, в них хорошо различаются элементы орнаментира.
Все орнаментальное поле сосуда можно разделить на четыре горизонтальные зоны: венчик, шейку, тулово и донце с придонной частью. В системе орнаментации посуды наблюдается устойчивая традиция по украшению этих зон.
• Автор выражает благодарность Ю.Б. Цетлину за помощь в определении примесей в тесте сосудов.
Большинство венчиков имеет характерный скос внутрь, который обычно украшен (рис. 5,1 -7,17,18,21,22,25), реже встречаются уплощенные венчики (рис. 5,9-16) либо закруглённые (рис. 1,10). С внешней стороны венчик обычно оформлялся вертикальными или наклонными отпечатками «гусеничного» штампа длиной 1 -3 см; ниже по шейке следуют несколько горизонтальных оттисков шнура (рис. 2,1,3; рис. 3,3; рис. 5,1-8), либо заменяющие их линии горизонтальных «гусеничных» вдавлений (рис. 2,2,4,6,8; рис. 3,1,4-5,8-10; рис. 5,9-12). Реже встречаются пояски из «лапчатых» оттисков (рис. 2,5; рис. 3,6; рис. 4,3; рис. 5,18). Шейка сосуда нередко украшалась дополнительным «лапчатым» орнаментом, который наносился поверх шнуровых и «гусеничных» рядов (рис. 2,1,3,6,8; рис. 3,9-10; рис. 5,5,6,9-12).
Тулово сосуда, как правило, украшалось строчками «лапчатых» отпечатков, иногда расположенных в шахматном порядке (рис. 2,1; рис. 3,8). Строчечный орнамент также мог состоять из чередующихся разреженных и плотных рядов оттисков (рис. 2,3; рис. 3,9). Реже «лапчатый» орнамент наносился в отступающей манере (рис. 3,10; рис. 5,21). Встречен один фрагмент керамики, орнаментированный рядами наклонных оттисков «гусеничного» штампа (рис. 3,19).
Помимо строчечного украшения тулова сосуда на посуде дубровического типа присутствуют более сложные композиции. Довольно часто встречаются заполненные треугольники вершинами вверх (рис. 1,3; рис. 3,3), часто разделённые поясками (рис. 4,3; рис. 5,18,19), наклонные ряды «лапчатых» оттисков (рис. 2,4,5; рис. 4,4; рис. 5,9). Интересен сосуд, тулово которого украшено сплошными диагональными рядами, образующими бороздки из оттисков палочки с накрученной верёвочкой, нанесённых в отступающей манере сверху вниз (рис. 2,6). Другой сосуд по своей орнаментации напоминает волосовскую посуду -композиция в виде вертикальной ёлочки, выполненная «лапчатыми» оттисками (рис. 4,6). Встречаются сосуды, украшенные сочетанием «лапчатых» оттисков и наколов щепочкой (рис. 2,7; рис. 3,20).
Донца с придонной частью покрывались горизонтальными рядами «лапчатых» отпечатков и редко выделялись в отдельную орнаментальную зону. Это происходило в том случае, если само тулово орнаментировалось композиционно иначе (рис. 2,5; рис. 4,3) либо орнамент состоял не из «лапчатых» элементов (рис. 4,5).
В коллекции имеется два керамических скребка, изготовленных из стенок сосудов дубровического типа с «лапчатым» орнаментом (рис. 2,9,10).
В ходе обработки коллекции, автором были реконструированы верхние части от двух сосудов, имеющих на венчиках интересные налепы - своеобразные «ушки» (рис.3,8,9); по остальным технико-типологическим признакам горшки идентичны основной массе керамики дубровического типа. В первом случае места налепов выделены орнаментом, во втором - в «ушке» по сырой глине палочкой проделано отверстие. Ввиду фрагментарности посуды, нельзя определить точное количество «ушек» на одном горшке, но можно предположить, что их было не меньше двух. Сосуды с подобными элементами встречены и на других памятниках Средней Оки - на стоянке Борки 1 (рис. 3,11)*, на стоянке Черепки (Гласно, Фоломеев, 1996. С. 17. Рис. 7,1), а также на стоянке Совка 2 в
Коллекция предметов А 469 со ст. Борки 1 в фондах Рязанского историко-архитектурного музея-заиоведника.
Спас-Клепиковском районе Рязанской области (Фоломеев, 1975. С. 38. Рис. 4, 5,6). При раскопках И.К. Цветковой стоянки Владычинская-Береговая был найден фрагмент венчика сосуда с рельефным изображением морды какого-то животного (Студзицкая, 1980. С. 28; С. 170. Рис. 3). Судя по изображению и описанию данного фрагмента («позднерязанская» керамика по И.К. Цветковой) он относится к посуде дубровического типа.
Аналогии сосудам с декоративными «ушками» прослеживаются в материалах эпохи энеолита Зауралья - в частности, в керамике липчинской (Стефанов, Кокшаров, 1990. С. 46. Рис. 2,4) и боборыкинской культур (Косарев, 1987. С. 366. Рис. 87,13). Для последней, кроме налепов на венчике, тоже характере-но тщательное заглаживание стенок. Традиция украшения посуды выступами в виде «ушек» прослеживается в керамике таёжного Тобола-Иртышья (бай-рыкская группа) (Косарев, 1987. С. 396. Рис. 90,5) и материалах эпохи ранней бронзы Томске-Чулымского региона (керамика игрековского этапа) (Косарев, 1987. С. 373. Рис. 94,10). Для всех этих культур (кроме липчинской) помимо других элементов украшения характерна отступающая техника нанесения орнамента лопаточкой или палочкой.
Сосуды с налепами, имеющие зооморфный тип, встречены в комплексах хвалынского энеолитического могильника в Поволжье (Агапов, Васильев, Пе-стрикова, 1990. С. 53-54, 130), а также на поселениях эпохи энеолита-раннего железа в Карелии (Жульников, 1999. С. 72. Рис. 73. Рис. 76).
Разновидность Б - 538 фрагментов (20,2 %).
Формы сосудов идентичны разновидности А - имеют отогнутый S-вид-ный профиль, округлые бока и приострённые или яйцевидные днища (рис. 6). Однако венчик отогнут наружу более плавно, с небольшим наплывом изнутри, нет характерного резкого скоса внутрь. В противоположность разновидности А задняя сторона венчика украшена лишь в единичных случаях (рис. 6,12), нет характерной орнаментации шейки шнуром или «гусеничными» отпечатками, которые заменяются горизонтальными рядами «лапчатых» оттисков. С керамикой разновидности А данный тип объединяют примеси в глиняном тесте - песок, оолитовый железняк и птичий помет, однако различие состоит в том, что зачастую в глине керамики подгруппы Б содержится значительное количество мелкозернистого песка, в результате чего керамика легко крошится. Поверхности сосудов так же тщательно заглажены, но на внутренней стороне часто встречаются отпечатки лезвия предмета (длина 3-5 см) типа деревянного ножа, которыми выравнивали и затирали внутреннюю поверхность.
Основными элементами орнамента данной подгруппы являются оттиски и наколы орнаментиром типа щепки, палочки или кости, перевитая верёвочка использовалась редко, преобладает отступающая техника нанесения орнамента.
Для посуды подгруппы Б так же характерно сплошное заполнение орнаментального поля и деление его на зоны: по венчику вертикальные оттиски щепки плашмя, ниже по шейке следуют горизонтальные наколы углом щепы или палочки, далее по тулову геометрические композиции и затем строчечное заполнение орнаментального поля (рис.6,3-5,8-10).
Орнаментация посуды данной подгруппы носит более сложный характер, чем орнаментация керамики подгруппы А: прямоугольники из наколов, расположенные в шахматном порядке (рис. 6,1), ёлочные композиции (рис. 6,2,5), косые кресты (рис. 6,3,6), либо наклонные ряды вдавлений (рис. 6,4,8,11,12). В некоторых случаях наблюдается сочетание наколов и «лапчатых» оттисков (рис. 6,7), либо полная замена элементов данной подгруппы на элементы подгруппы А (рис. 6,5,11,12).
Небольшие и миниатюрные сосудики, присутствующие в коллекции, орнаментировались в соответствии с традицией украшения больших сосудов (рис. 6,8,9).
Разделяя керамику дубровического типа на две разновидности, пока невозможно определить, отражают ли они чисто орнаментальные различия или это проявление какого-либо воздействия либо хронологического различия.
При изучении керамики дубровического типа удалось выявить отдельные моменты последовательности нанесения орнамента на посуду при ее изготовлении. Эта возможность обусловлена довольно большим количеством реконструированных сосудов и почти полным заполнением орнаментального поля с плотным прилеганием орнаментальных зон друг к другу. При этом часто элементы одной зоны перекрывают элементы другой, сминая оттиски, нанесенные ранее. Подобные следы хорошо фиксируются при рассмотрении их через лупу или визуально.
Недостаточность статистических данных не позволяет утверждать об определенной сложившейся технологии или правилах нанесения орнамента на посуду, однако предположить некоторую последовательность и особенности нанесения орнамента на посуду дубровического типа представляется возможным.
Исследовав 11 венчиков от разных сосудов, имеющих явные следы соприкосновения орнамента зоны венчика и шейки, удалось выяснить, что в десяти случаях вначале была украшена шейка, потом - венчик (рис. 2,2,3; рис. 3,1,8); рис. 5,1,2,11,24; рис. 6,10), и только в одном случае - наоборот (рис. 2,6). В трех случаях из трех элементы зоны тулова налагаются на элементы орнаментации шейки сосуда (рис. 2,5,6; рис. 6,11). Из вышеприведённых фактов следует вывод о том, что, по всей видидюсти, орнамент в виде шнуровых, «гусеничных» поясков либо рядов «лапчатых» отпечатков или наколов наносился на шейку горшка перед украшением зоны тулова и венчика.
У большинства реконструированной посуды донце отсутствует, а восстановленные сосуды с орнаментированным днищем не дают необходимой информации о контакте орнаментальных элементов донца с ту ловом. Однако в одном случае из одного выявлено, что придонная часть с донцем имеет следы наложения элементов тулова (рис. 2,5), то есть днище с придонной частью этого горшка орнаментировались раньше, чем тулово.
В случае строчечной орнаментации тулова сосуда выявлено два варианта технологии нанесения оттисков. Первый — ряд отпечатков начинался и заканчивался в одном месте, то есть не прерываясь опоясывал сосуд. Гончар мог наносить орнамент таким образом, либо путем вращения сосуда вокруг своей оси, либо передвигаясь вокруг него. Граница начала и конца пояска, выполненного подобным образом, хорошо прослеживается (рис.4,5). Второй вариант предполагал нанесение нескольких строчек или рядов орнамента зонально, то есть мастер украшал ту часть поверхности горшка, которая находилась непосред- • ственно перед ним и была удобна для нанесения орнамента. Затем гончар поворачивал сосуд или передвигался сам и наносил орнамент на другую часть. Вертикальные границы подобных зон так же хорошо прослеживаются на реконструированной посуде в виде несовмещенных рядов оттисков (рис.4,2,4).
Очень интересна своеобразная черта украшения шейки сосудов со шнуровыми или «гусеничными» оттисками (разновидность А) дополнительными разреженными «лапчатыми» элементами - 62 % такой керамики имеет дополнительный орнамент, 38 % - не имеет. Во всех зафиксированных случаях подобные «лапчатые» оттиски наносились поверх орнамента шейки (рис.2,1,6,8; рис. 3,9,10; рис. 5,5,6,9,11,12) и, в одном случае из одного, тулова (рис.2,3), т.е. в конце орнаментального цикла.
Изучение технологии и последовательности заполнения орнаментальных зон, а также возможной семантики орнаментирования посуды дубровического типа является отдельной темой для рассмотрения, которая должна основываться на представительных выборках керамического материала с нескольких памятников. В рамках данной статьи такая задача не ставится.
Говоря о керамике дубровического типа в целом, необходимо определить её место в системе древностей эпохи неолита-бронзы лесостепной полосы и выяснить истоки и финал памятников с керамикой данного типа. В силу слабой изученности данной проблемы остаётся возможным лишь провести параллели между культурами эпохи камня и раннего металла и керамикой дубровического типа.
Несомненная близость наблюдается при сравнении керамики дубровического типа и материалов верхне-днепровского и деснинского неолита, что неоднократно отмечали исследователи (Фоломеев, 1975. С. 39; Смирнов, 1991. С. 51; Третьяков, 1964. С. 18-24). Действительно, здесь обнаруживается много общих черт: схожи лапчатые элементы орнамента и некоторые геометрические композиции, формы и размеры сосудов. Но вместе с тем есть и отличия, проявляющиеся в способе заглаживания внутренней поверхности, толщине стенок, технологии нанесения орнамента.
Определённое влияние на носителей керамики дубровического типа оказала волосовская культура. В частности, это проявляется в формах венчиков, приближающихся к Г-образным (рис. 1,6,8). Ёлочные композиции, которыми украшены некоторые сосуды дубровического типа, характерны для волосовской культуры. Следует отметить, что гусеничный штамп как один из наиболее употребляемых элементов орнамента на посуде дубровического типа часто использовался и волосовцами Поочья, однако на волосовской посуде он крупнее и витки верёвочки на стержне располагаются значительно реже. Использование птичьего помёта в качестве органической добавки в глину керамики дубровического типа напоминает волосовскую традицию (Цетлин, 1991. С. 93-95).
Много общих черт обнаруживается при сравнении керамики дубровического типа разновидности Б и синхронной ей имеркской культуры: толстостенность (6-13 мм) сосудов, в месте отгиба наружу небольшой наплыв на внутренней стороне венчика и отсутствие здесь орнамента (Третьяков, 1987. С. 123; Ставицкий, 1992. С. 12. Табл. II). Посуда дубровичского типа, так же как посуда
имеркской культуры, орнаментирована по всей поверхности, сделана из глины с минимумом органических примесей, отсюда - плотность и прочность черепков (Королев, Третьяков, 1990. С.36). На стоянке Лебяжий Бор 6, раскопанной в 1991 г. был обнаружен развал сосуда имеркской культуры, украшенный мелким, гусеничным штампом с композицией в виде косых крестов, разделённых поясами, что характерно для посуды дубровического типа (Челяпов, Ставицкий, 1998. С. 18. Рис, 7,6).
Точной датировки керамики дубровического типа пока не существует, так как не исследовано ни одного чистого комплекса. Есть несколько радиоуглеродных дат, полученных из раскопок стоянок в Озёрной Мещере и пойме Оки, в слоях которых керамика дубровического типа залегает совместно с волосовской и шагарским типом керамики - (ГИН 6262) - 3980+70, (ГИН 6263) -3790±40, (ГИН 6264) - 3750±40, (ГИН 5776) - 3610±300 (Сулержицкий, Фоломеев, 1993. С. 46-49). На хорошо стратифицированной стоянке Большой Лес II установлено залегание керамики дубровического типа над волосовской и под татарской (Хотинский, Фоломеев, Гуман, 1979. С. 69). Принимая во внимание имеющиеся данные, приблизительно керамику дубровического типа можно датировать последней четвертью III - началом II тыс. до н.э.
Список литературы
Агапов С.Л., Васильев И.Б., Пестрикова В.И. Хвалынский энеолитический могильник. Саратов, 1990.
Гласно М.П., Фоломеев Б.А. Черепки - археологический и природный феномен долины Оки // Археологические памятники Окского бассейна. Рязань, 1996.
Жульников A.M. Энеолит Карелии. Петрозаводск, 1999.
Королев А.И., Третьяков В.П. Энеолитические памятники Примокшанъя // Энеолит лесного Урала и Поволжья: Сбор. Статей / Удмуртский ИИЯЛ Уро АН СССР. Ижевск, 1990.
Косарев М. Ф. Западная Сибирь в переходное время от неолита к бронзовому веку // Археология СССР. Эпоха буюнзы лесной полосы СССР. М, 1987.
Ставицкий В.В. Новые раскопки поселения Новый Усад IV // Археологические исследования в Окско-сурском междуречье /Тр. МНИИЯЛИЭ. Вып.107. Саранск, 1992.
Стефанов В.И., Кокшаров С.Ф. Северное Зауралье накануне бронзового века // СА. 1990. №3.
Смирнов А.С. Неолит Верхней и Средней Десны. М., 1991.
Студзицкая С. В. Фигурные налены со стоянок волосовской культуры // История и культура Евразии по археологическим данным: Тр. ГИМ. Вып. 51. М., 1980.
Судержицкий Л.Д., Фоломеев Б.А. Радиоуглеродные даты археологических памятников бассейна Средней Оки. // Древние памятники Окского бассейна. Рязань, 1993.
Третьяков B.I1. О юго-западных связях рязанского неолита // СА. 1964. № 4.
Третьяков В.II. Поселение Имерка 5 - памятник эпохи энеолита в Примокшанье // СА. 1987. № 1.
Фонды Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника. Коллекция КП 1649. А 472.
Фонды Рязанского историко-архитектуриого музея-заповедника. Опись коллекции № 472 с дюнной стоянки Борки 2.
Фоломеев Б.А. К вопросу о памятниках дубровичского тина // КСИА. Вын.141. 1975.
Хотинский НА, Фоломеев Б.А., Гуман М.А. Археолого-палеогеографические исследования на Средней Оке // СА. 1979. № 3.
Цетлин Ю.Б. Периодизация неолита Верхнего Поволжья. М, 1991.
Челяпов В.П., Ставицкий В.В. Многослойное поселение Лебяжий Бор 6 на Нижней Мокше // Археологические памятники Среднего Поочья. Вып.7. Рязань, 1998.
Воронежская археологическая культура была выделена почти 20 лет назад воронежскими археологами (Пряхин, 1982; Беседин, 1984), за этот промежуток времени сформировались основные подходы и проблемы её изучения, некоторые из них достаточно спорные. С каждым годом расширяется источниковая база по данной культуре, только на территории Верхнего Дона к настоящему времени известно 93 поселения, часть из которых изучалась раскопками. Цель данной работы - публикация новых материалов воронежской культуры полученных в 2001 году на городище в ур. «Курган» экспедицией Госдирекции по охране культурного наследия Липецкой области совместно с Воронежским гос-педуниверситетом (руководители И.Е. Бирюков и Ю.Д. Разуваев)*.
Городище располагается на высоком (более 30 м) останце в пойме правого берега р.Дон у с. Каменка Задонского района Липецкой области (рис, 1,1,11). Верхняя площадка останца, на котором находилось поселение, овальной формы, её размеры 30x60 м, с северной и северо-западной сторон она окружена тройным рядом валов и двумя рвами раннего железного века. Часть площади поселения разрушено многочисленными ямами и окопами времен Великой Отечественной войны. Городище было открыто в 70-е годы XIX века А.Г. Пу-паревым (Пупарев, 1877. С.100-106), затем обследовалось в 1895-1896 гг. П.М. Еременко (Труды Орловской УАК за 1904 и 1905 гг. С. 88), в 1962 году В.П. Левенком (экспедиция Ленинградского отделения И А АН СССР) был снят его план (Левенок, 1962), а в 1999 году отрядом экспедиции Липецкого госпедуниверситета под руководством Г.Л. Земцова был заложен шурф, в котором были выявлены материалы воронежской и скифской культур (это самое северное из известных скифских городищ) (Земцов, 1999). В 2001 году раскопками была исследована линия укреплений (раскоп I - площадь 76 кв.м) и западная часть площадки городища (раскоп II - площадь около 124 кв.м).
В результате был выявлен небольшой до 0,3 м культурный слой - 0-0,05 м -дерн, 0,05-0,3 м - темный гумус с включениями известняковых камней, материк - известняковые камни (рис, 1, IV).
Каких-либо строительных сооружений в площади раскопа не обнаружено, лишь в раскопе II изучена яма хозяйственного назначения овальной формы, размерами 1,2x1,8 м и глубиной около 0,3 м (рис. 1, III), которую, судя по находкам в заполнении и в слое над ней, можно датировать эпохой бронзы.
Полученные материалы воронежской культуры насчитывают 1535 фрагментов, их распределение сведено в таблицу 1:
Таблица 1. Распределение керамики воронежской культуры [21]
_______________________________________________________
*Автор выражает благодарность руководителям раскопок И.Е. Бирюкову и Ю.Д. Разуваеву за предоставленную возможность опубликовать материалы их работ.
_______________________________________________________
Керамическая коллекция из слоя раскопов I и II, а также хозяйственной ямы анализируется в совокупности в связи с её однородностью.
Для керамической серии характерна тонкостенность, толщина фрагментов колеблется от 0,5 до 0,8 см, тесто плотное, обжиг костровой. В качестве отощителя глиняной массы использовался песок, мелкий шамот. Поверхности тщательно заглажены, встречаются фрагменты с расчесами на внутренней и реже на внешней поверхностях. Цвет керамики снаружи и изнутри варьирует от коричневого до красно-коричневого.
Анализировалось 116 венчиков из 159, остальные мелкие и малоинформативные. Судя по венчикам, выделяются две основных формы сосудов: горшко-видные и баночные (Беседин, 1984). Следуя предложенной типологии А.Т. Синюка (Синюк, 1993; Синюк, Бессудное, 1996; Синюк, Березуцкий, 2001), мы разделили венчики горшковидных сосудов по типам (таблица 2):
Тип А (5 сосудов) (рис. 2,1-3) горшки с прямым, ровно срезанным горлом.
Таблица 2. Типы сосудов воронежской культуры и их орнаментация [22]
Тип Б (24 сосуда) (рис. 2, 4-12) горшки с ровным, раструбовидным горлом и реберчатым переходом тулова в горло изнутри. Встречено две разновидности оформления верха венчика: Б1 (рис. 2, 4-8,12) - косой срез наружу (12 венчиков) и Б2 (рис. 2, 9-11) - округлый или плавноприостренный верх (12 сосудов).
Тип В (рис. 2, 13; 3, 1,2) (4 сосуда) сосуды с желобчатым венчиком, верх приострен или скруглен.
Тип Г (рис. 3,3-11) (21 сосуд) венчики от сосудов с воротничковым оформлением края, которые подразделяются на две разновидности Г1 (рис. 3,3-5) - с реберчатым переходом тулова в горло изнутри (8 сосудов), Г2 (рис. 3,6-11) -с плавным переходом (13 сосудов).
Тип Д (рис. 3, 12-21,24) (58 сосудов) горшки с плавно профилированным, отведенным наружу венчиком.
Сосудов баночной формы выявлено всего четыре (рис. 3, 8; 4, 1). Орнаментированные стенки можно также разделить на несколько групп по способу нанесения орнамента. Наиболее многочисленная группа стенок с прочерченной орнаментацией (36,2%) (рис. 4,9,11,12; 5, 5), из которой сформированы треугольные, паркетные композиции. Затем по численности следуют стенки, орнаментированные ногтевыми защипами (30,5%) (рис. 4, 16,17; 5, 6). Отдельно нами выделена группа с ногтевыми вдавлениями (11,7%) (рис. 4,13,14; 5,1), здесь доминирующей композицией являются горизонтальные ряды. Две примерно равные по численности группы с орнаментацией вдавлениями различного рода, наколами (7,6%) (рис. 5,3,4,15), а также гладким и гребенчатым штампом (8%) (рис. 5, 2), сформированного в горизонтальную елочку и ряды. Обособленно выделяется переходная группа со смешанной орнаментацией (4,8%), здесь встречена керамика с сочетанием ногтевых защипов и прочерченных линий, защипов с штампом, с различными вдавлениями и наколами и т.д. (рис. 4,10,15; 5,7-12,14). Небольшое количество стенок (возможно от двух сосудов) было орнаментировано горизонтальными рядами веревочки (рис. 5,13), достаточно редко встречается орнаментация оттянутым валиком (рис. 5, 10). Пятая часть всех стенок не имеет орнамента.
Что касается днищ, то их выявлено 16, из них 11 от сосудов с плавным переходом от тулова к плоскому днищу (рис. 5, 19,20,23,24) и пять днищ от округ-лодонных сосудов (рис. 4,7; 5,18,21-22). За исключением одного днища, орнаментированного рядами ногтевых защипов, остальные - без орнамента.
По аналогии с известными коллекциями целых форм воронежской культуры можно достаточно точно реконструировать орнаментальные композиции сосудов рассматриваемого памятника. Исходя из этого, верхняя часть сосудов украшалась рядами ногтевых защипов, различного рода вдавлениями и наколами в сочетании с другими видами орнамента (таблица 2). Тулово сосудов чаще всего украшалось прочерченной орнаментацией и ногтевыми защипами, а придонная часть оставалась без орнамента. Интересно отметить, что ряды оттисков горизонтальных веревочек на венчиках сосудов встречаются гораздо чаще, чем на тулове.
Кроме керамики воронежской культуры с площади раскопа происходит фрагмент от толстостенного сосуда, орнаментированного коротким гребенчатым штампом, сформированным в елочную композицию, с содержанием в тесте большого количества органики и охры (рис. 5, 16). По своим основным характеристикам этот фрагмент тяготеет к репинской культуре эпохи энеолита.
К среднедонской катакомбной культуре эпохи бронзы относятся венчик от раструбовидного сосуда, орнаментированный горизонтальными рядами оттянутых валиков (рис. 3,22) и две стенки, одна из которых орнаментирована гребенкой в елочку, другая - сочетанием отпечатков короткой веревочки в елочной композиции и рядами ногтевых защипов (рис. 3, 23). В тесте этой группы керамики - примесь охры и шамота.
К индивидуальным находкам, выявленным в слое поселения, относится абразив, изготовленный из стенки сосуда, орнаментированной ногтевыми защипами (рис. 5,31), несколько обработанных костей животных - обломки различных острый и наконечников (рис. 5,25,27-29), фрагмент гарпуна (рис. 5,30), приспособление, используемое в качестве орнаментира (?) (рис. 5, 26). Выявлена также представительная коллекция орудий из валунного кремня местного происхождения, это в первую очередь наконечник стрелы ямно-катакомб-ного типа с выемкой в основании (рис. 5,33), шесть скребков на пластинчатых отщепах (рис. 5,32), два режущих орудия и 43 единицы отходов производства, представленных обломками кремня и отщепами.
Пока нет достаточных аргументов для бесспорного определения характера поселения. С одной стороны, оно могло быть определено, в качестве сезонной стоянки группы пастухов. В пользу этого свидетельствует отсутствие остатков построек, характерных для стационарных поселков, хотя они могли не попасть в небольшую площадь раскопа или же, остатки возможных сооружений не могли оставлять следов на материке, так как какие-либо углубления в него были невозможны из-за скальной структуры. С другой стороны, достаточная насыщенность слоя (более 60 сосудов на 100 кв.м.) показывает, что данное место могло использоваться населением воронежской культуры или постоянно или неоднократно. В любом случае останец с благоприятным топографическим положением, явно доминирующий над поймой р. Дон и р. Каменка, являющийся удобным местом как для выпаса и водопоя скота, так и для организации присваивающего хозяйства, постоянно привлекал носителей воронежской культуры.
Проведенный типологический анализ посуды данного памятника находит близкие аналогии в комплексах поселения воронежской культуры у х. Мостище на Среднем Дону (Синюк, Березуцкий, 2001). Составленный нами график по процентному соотношению разных типов сосудов с этих двух поселений совмещается практически по всем позициям (для сравнения нами даны и типы сосудов иванобугорской культуры) (рис. 6). Из этого можно сделать вывод об их синхронности и культурной идентичности. Такое же сравнение керамики с комплексами другого верхнедонского поселения Курино I, на котором, по мнению А.Т. Синюка, практически не фиксируется катакомбное влияние (Синюк, 1996а), мы можем предполагать, что куринские материалы являются более поздними. Это доказывается, с одной стороны, их стратиграфической смычкой со срубной культурой (Синюк, Бессуднов, 1996), а с другой - особенностями орнаментации (доминирование ямок, прочерченных линий, мало ногтевых защипов и т.д.) и типологии сосудов, из которых основная часть баночной формы.
Исходя из вышеизложенного, считаем, что поселение в ур. «Курган» можно датировать примерно 2-й четвертью второго тысячелетия до н.э. В этой связи и находки развитого этапа среднедонской катакомбной культуры на данном поселении являются не случайными, поскольку воронежская культура была синхронна всем периодам развития и донской абашевской, и среднедонской катакомбной культур (Синюк, 19966). На сегодняшний день, на Верхнем Дону известно двадцать девять поселений (т.е. примерно треть из известных поселений воронежской культуры), на которых материалы воронежской и катакомбной культуры представлены в едином комплексе. Насколько тесным было такое сосуществование и взаимодействие двух культур покажут дальнейшие исследования.
Список литературы
Беседин В,И. Воронежская культура эпохи бронзы // Эпоха бронзы Восточно-Европейской лесостепи. Воронеж, 1984.
Земцов ГЛ. Разведочные работы в бассейне р.Каменка в Задонском районе Липецкой области в 1999 году // Архив ИА РАИ.
Левенок В.П. Отчет о полевых работах Верхне-Донской археологической экспедиции ЛО ИА АН СССР и Липецкого областного краеведческого музея в 1962 году // Архив И А РАН.
Пряхин А.Д. Поселения катакомбного времени лесостепного Подонья. Воронеж, 1982.
Пупарев А.Г. Материалы из истории и статистики Орловской губерни. Орёл, 1877. Т.1.
Синюк А.Т. Нмжиесторожевская стоянка и некоторые вопросы изучения воронежской культуры // Археология Доно-Волжского бассейна. Воронеж, 1993.
Синюк А.Т. Бронзовый век бассейна Дона. Воронеж, 1996а.
Синюк А.Т. О хронологическом соотношении культур эпохи бронзы лесостепного Дона // Археологические памятники лесостепного Придонья. Вып. 1. Липецк, 19966.
Синюк А.Т., Березуцкий В.Д. Мостищенский комплекс древних памятников (эпоха бронзы-ранний железный век). Воронеж, 2001.
Синюк А.Т., Бессуднов А.Н. Новые материалы к характеристике культур энеолита-бронзового века Верхнею Придонья // Археологические памятники лесостепного Придонья. Вып. 1. Липецк, 1996.
Труды Орловской Ученой архивной комиссии за 1904 и 1905 гг. Орел, 1906.
Шульгин А. Минувшее Орловского края // Труды Орловской Ученой архивной комиссии. Орел, 1903.
В.В. Никитин, Б.С. Соловьев (г. Йошкар-Ола). Юринская стоянка (по раскопкам 1999,2000гг.)
Для относительной хронологии раннего бронзового века Волго-Камья большой интерес представляют материалы Юринской стоянки, являющиеся уникальным индикатором контактов различных культур юга лесной полосы Среднего Поволжья первой половины II тыс. до н. э.
Поселение находится на южной окраине пос. Юрино Республики Марий Эл на юго-западном конце узкой надпойменной дюнной гряды левого берега р. Волги (ныне Чебоксарского водохранилища). Современная высота площадки от подножия со стороны стрелки - около 5 м, ширина - 15-20 м. Поверхность слабо задернована и покрыта редко стоящими соснами. Юго-западный конец дюны, вытянутой юго-запада на северо-восток, разрушается обрывом.
Поселение впервые упоминается в рукописи С. Г. Эпина 1929 г., где имеются краткие сведения о посещении в 1928 г. членами Козьмодемьянского общества краеведения дюнной стоянки послеледникового периода, расположенной приблизительно в 200 саженях от села Юрино (Эпин, 1929. С. 4). В 1952 г. па мятник обследовался Р. В. Чубаровой. Уже тогда поверхность дюны была частично раздута, а склоны разрушались оползнями. Был прослежен культурный слой толщиной 70-90 см, собраны каменные орудия и обломки керамики, часть которой имела «явственные балановские черты» (Чубарова,1953. С. 285. 286). В 1958 г. Марийской археологической экспедицией произведены обмеры памятника (110x15-20 м, высота над уровнем поймы до 11 м). В траншее зафиксирован культурный слой толщиной до 70 см. Керамический материал А. X. Халиковым разделен на три одновременные группы: балановскую ошпандинского типа, поздневолосовскую, гибридную, отнесен к чирковско-сейминской культуре и датирован третьей четвертью II тыс. дон. э (Халиков,1960. С. 106-109). В 1977 г. В. С. Патрушевым на поселении (200 кв. м) изучены две соединенные переходом полуподземные постройки (Патрушев, 1978. С. 95-101).
В 1999 г. В. В. Никитиным (32 кв. м), в 2000 г. Б. С. Соловьевым (80 кв. м) на разрушающейся юго-западной оконечности дюны, сильно поврежденной в 1970-хх гг. при строительстве дамбы Чебоксарского водохранилища, были произведены охранные раскопки, в результате которых вскрыты остатки двух полуземлянок (№№ 3,4).
Стратиграфия раскопов: 1 - дерново-подзолистый покров (3-8 см); 2 - надувной песок (10-60 см); 3 - погребенный дерн, местами смешанный со светло-серым подзолом (6-10 см в центре, до 30 см по краям раскопов); 4 - коричневый (10-36 см) и серый зольный (10-30 см) песок с остатками материальной культуры, последний за пределами построек прослежен лишь в северном углу и вдоль северо-восточной стенки раскопа 2000 г.; 5 - светлый материковый песок. Заполнение котлованов - насыщенное, темно-коричневое, гумусированное, частью серое зольное, у стен, очагов, входов-выходов - черное углисто-зольное. Столбовые ямы были наполнены темно-коричневым, углистым и, углисто-зольным песком, очаги - черным углистым песком и углем.
Постройка3 выявлена в раскопе 1999 г. (рис. 1). Сохранилась северная часть (3,8x7 м) почти полностью разрушенного котлована с отвесными стенками высотой 40-60 см. У северо-восточного угла прослежен короткий переход (70x180 см) в соседнюю постройку 4. На площади котлована расчищено 6 очагов. Наиболее крупный из них, располагавшийся вблизи перехода, первоначально обозначился в виде аморфного углистого пятна (210x220 см), ниже разделившегося на две овальные котловидные ямы (80x120 см и 90x210 см, глубина заполнения 50-60 см). Небольшие очажные ямы находились у западной стены и в центре котлована. Вблизи восточной и западной стен и в центре на уровне пола зафиксировано 10 столбовых ям диаметром 18-20 см.
Постройка 2, изученная в раскопе 2000 г., располагалась к северу от предыдущей (рис. 1). Ее основу составлял вытянутый поперек дюны по линии северо-восток-юго-запад подпрямоугольный котлован (изученная длина 7,3 м, ширина не менее 5,2 м) с покатыми бортиками высотой 50-60 м и ровным, слегка углубленным в центре основанием. Пол в юго-восточной части деформировался и просел в результате сползания склона дюны. В западном углу выявлен направленный к склону вход-выход с плоским дном шириной 140 см, заглубленным в материк на 10-30 см. Юго-западная стенка была связана переходом (80x80-120 см) с северо-восточной торцевой стеной жилища 3. В середине северо-восточной стены находился ведущий в глубь дюны длинный, судя по наличию столбовых ям, крытый коридор шириной 240-150 см, возможно, служивший переходом в еще одну постройку. С юго-запада он через короткий узкий переход (100x90 см) соединялся с обрывающимся в склон углубленным тамбуром шириной до 240 см, скорее всего, служившим входом-выходом. В северном углу и в центре котлована, прослежено 6 кухонных очагов в округлых ямах диаметром 30-80 см. Центральный очаг первоначально состоял из четырех небольших углублений, по мере накопления продуктов горения, превратившихся в обширную зольно-углистую линзу (300x240 см). В северо-восточном переходе, северном углу, у северо-восточной стенки и в центре постройки выявлены следы многочисленных столбов диаметром 12-40 см, входивших в конструкцию крепления бортов и перекрытия котлована.
Пространство между северо-восточной стеной постройки 2 и северо-западной стенкой коридора было занято аморфной зольной площадкой с 3 очажными и 2 столбовыми ямами, вероятно, - остатками примыкавшего к постройке навеса, использовавшегося в хозяйственных целях. Близкое сооружение, состоявшее из столбовой ямы и нескольких углисто-зольных пятен, изучено в 1977 г. у перехода, соединявшего жилища 1 и 2 (Патрушев, 1978. С. 97, 98. Рис. 10).
Основная масса остатков материальной культуры залегала в заполнении котлованов, переходов, входов-выходов и в районе расположенного рядом с жилищем 4 скопления очажных и столбовых ям. Судя по стратиграфическим наблюдениям, вещевой материал построек является хронологически единым бытовым комплексом.
Коллекция раскопок включает около 5000 предметов, основную массу которых, составляют фрагменты керамики, включающая несколько четко выделяющихся групп.
Балановско-атликасинская - 52 тонкостенных (3-7 мм) фрагмента с тщательно заглаженной, часто до блеска, поверхностью и плотной структурой. Выделено 11 бомбовидных круглодонных сосудов с вертикальной или слегка отогнутой шейкой, оттянутыми наружу неорнаментированными венчиками, 5 из которых имеют валикообразные утолщения (рис.3,1,6; рис.5,2,5,6,9,10). Орнамент выполнен оттисками мелкозубчатого штампа, нарезками, прочерчиванием, ямочными вдавлениями. На 9 сосудах встречены средневолжские «балановские» мотивы: горизонтальные зигзаги, ряды наклонных вдавлений и насечек, прочерченные линии, пояски пересекающихся отрезков; на 2 - атликасинские: широкий заштрихованный зигзаг и крупные оконтуренные ромбы с вертикальной штриховкой. Практически вся посуда этой группы залегала в среднем и нижнем горизонтах котлованов, в жилище 3 - в очажной яме №16 (вместе с выжумской).
Поздневолосовская выжумского типа - 470 фрагментов шеек, орнаментированных стенок и не менее 1.5 плоских днищ без закраин (рис.2,1-3,11-22; рис.5,1,3,4,8,11-15). Структура пористая, часто с негативами выщелаченных толченых раковин, толщина стенок - 5-8 мм, поверхность - заглаженная, изредка лощеная. По верхним частям выделено 32 сосуда: 29 горшковидных с выпуклым плечиком, короткой плавно (12 экз.) и резко отогнутой шейкой (17 экз.), 3 гор-шечно-баночных с Г-образным устьем и уплощенными стенками. Венчики - округлые, приостренные, волнистые (4 экз.), 9 из них рассечено нарезками или короткими гребенчатыми оттисками. Простые орнаментальные композиции состоят из горизонтальных поясков ногтевидных насечек, оттисков плоского прямоугольного штампа, наклонных и пересекающихся зубчатых отпечатков, иногда образующих горизонтальные линии и зигзаги, квадраты. Выжумская посуда обнаружена на всей площади раскопа, в том числе на уровне дна котлованов, в постройке 3 - в ямах №№ 5 (вместе с гибридной), 16 (вместе с балановской); в постройке 4 в ямах №.№ 21,23,25,26 (вместе с гибридной), 27а, 28.
«Валиковая»— 32 фрагмента от 3 пористых баночных, скорее всего, плоскодонных, сосудов с прямым горлом, плоским венчиком, слегка выпуклым туло-вом и налепным гофрированным валиком (рис.3,2,3; рис.4,13). Орнамент верхней части состоит из горизонтальных, наклонных, вертикальных плотных гребенчатых отпечатков, средней и нижней - широких лент мелкошагающей гребенки. Почти вся «валиковая» посуда залегала в нижнем горизонте котлованов, что свидетельствует о её принадлежности к жилищным комплексам.
Гибридная - 454 фрагмента шеек и орнаментированных стенок с примесью органики и толченой раковины, как правило, выщелаченной (рис.3,8-13,15-17; рис.4,10,14-18). Толщина — 5-10 мм, поверхность в большинстве случаев сохраняет следы горизонтального заглаживания. По шейкам с сохранившимся плечиком идентифицировано 43 сосуда, по форме профилировки верхней части подразделяющихся на два основных типа: 1-е короткой, в основном резко отогнутой шейкой с внутренним ребром (31 экз., 17 имеет выпуклое плечико и максимальный диаметр тулова, превышающий, иногда значительно, диаметр горла, у остальных - ширина горла и тулова примерно равна); 2-е вертикальной шейкой (12 экз.), соотношение диаметра горла и плечика - как у первого типа. Два сосуда первого типа реконструированы. Первый - широкогорлый, с резко отогнутой желобчатой шейкой, плоским венчиком, слабовыпуклыми плечиками, наибольшим расширением тулова в средней части и округло-при-остренным дном (рис. 4,14). Второй - с сильно вогнутой желобчатой шейкой, скошенным внутрь венчиком и округлым дном, ширина устья у него равна максимальному диаметру тулова (рис. 4, 10). Для посуды данной группы характерны разнообразные формы венчиков: плоская (14 экз.), скошенная внутрь (16 экз.), наружу (8 экз.) и в обе стороны (2 экз.), отогнуто-приостренная (3 экз.). У 14 сосудов - шейка желобчатая.
Орнаментировано 38 сосудов, в том числе, 12 - по краю горла, 3 — по внутренней поверхности шейки. Большинство (30 экз.) украшено сложными горизонтальными, как правило, редуцированными, балановско-атликасинскими гребенчато-геометрическими композициями, состоящими из основных (многорядные и широкие «атликасинские» зигзаги; контурные ромбы, ряды вертикальных и скошенных отрезков, квадраты из вертикальных и горизонтальных линий, переменно-наклонные группы отрезков) и разделительных (горизонтальные линии, иногда в сочетании с наклонными отрезками и зигзагами). Одна шейка покрыта зоной повторяющихся горизонтальных линий, типичной для «валиковой» керамики, 7 сосудов с гребенчато-геометрической орнаментацией - волнистыми валиками, сформованными вдавлениями гладкого или зубчатого штампа. Оригинальными, присущими только гибридной керамике, являются фигуры, образованные горизонтальной линией и зигзагом, пространство между которыми заштриховано наклонными и вертикальными линиями. Орнаментация остальных сосудов, нанесенная нарезками, гладкими овальными и каплевидными вдавлениями, образующими горизонтальные и наклонные ряды, зигзаги, наследует поздневолосовские традиции.
В 1995 г. В.В. Николаевым при зачистке обрыва был найден фрагмент абашевской керамики (рис.2,4), условия залегания которого не вызывают сомнения в его принадлежности к комплексу постройки 3 (Соловьев, 2000). Абашев-ская посуда, имеющая прямые аналогии в материалах позднего средневолжского Пикшикского могильника, обнаружена и при раскопках 1977 г. (Патрушев, 1978. Рис.12,9; Соловьев, 1991. С. 56).
Изделия из обожженной глины представлены так же 15 пластинами округлой и подквадратной формы из стенок балановских, выжумских и гибридных сосудов (рис. 3,7,14), фрагментами 2 цилиндрических напрясел.
Коллекция каменных предметов включает свыше 800 предметов. Бросается в глаза абсолютное доминирование дебетажа и отходов исходного сырья. Найдено 2 ножевидные пластины, 10 отщепов с нерегулярными участками ретуши, 15 орудий. Кремень низкого качества, различных оттенков коричневого, белого и серого цвета. Много отщепов пористого кремнистого песчаника, небрежно расколотых кусков гальки, известняковых и гранитно-гнейсовых пород.
Наконечники стрел - 6 экз. Почти все они найдены в заполнении построек. Преобладают кремневые, плоские, треугольно-черешковые, с шипами, по всей поверхности обработанные плоской ретушью - 4 экз. (рис. 2,5-7; рис. 4,1). Два наконечника - листовидно-ромбические, на толстых сколах гальки, обработанных по краям плоской пильчатой ретушью (рис. 4,2,3).
Скобле-режущие орудия условно можно разделить на ножи, скребки и скобели: 6 орудий изготовлено на тонких плоских аморфных отщепах, 1 -на расколотом нуклеусе, t - на пластине, 1 - на крупном сколе. Пластинчатый нож - двухлезвийный, с режущими краями, отретушированными с обеих сторон. Второй нож на плоском отщепе - однолезвийный со слегка вогнутым лезвием, подправленным со стороны спинки приостряющей ретушью (рис. 4 ,4). Еще одно режущее орудие имеет мысовидную рабочую часть, обработанную со стороны спинки округлыми мелкими фасетками (рис. 4,8). Одно изделие - многофункциональное, с дублированными прямым и вогнутым лезвиями (рис. 4,6). Скребки изготовлены на более массивных толстых отщепах. Лезвие у них сегментовидное, с крупной крутой ретушью (рис. 4,7). Найдены крупное орудие с вогнутым, частично отретушированным лезвием, вероятно, использовавшимся в качестве скобеля, и 2 терочника из розового песчаника.
Наличие на поселении металлообработки отражено обломками 6 толстостенных - 10-20 мм тиглей с ошлакованной поверхностью и следами металла -часть из них найдена в очагах - (рис. 3,5; рис. 4,11,12), медным сплеском, обнаруженным на дне постройки 4, шилом длиной 45 мм, диаметром 4 мм (рис. 4,5), медным кольцом диаметром 40 мм, из расплющенной проволоки шириной 2 мм (рис. 4,9).
Для определения хронологической позиции Юринской стоянки могут быть использованы керамические аналогии, имеющие радиоуглеродные датировки. Некалиброванные даты по С14 близких балановско-атликасинско-фатьяновс-ких материалов относятся к XVIII-XVII вв. до н. э. - поселение Удельный Шумец VII - 3710±30 л. н. (Соловьев, 2000. С. 111), Волосово-Даниловский могильник - 3650+80 л. н. (Крайнев, 1987. С. 51). Аналогичная гибридной керамике верхневолжская и волго-окская фатьяноидно-чирковская посуда (Ивановское IV, Песочное 1, Еськи, Липовка 3) по палинологическим и радиоуглеродным данным датируется XX-XVII вв. до н. э. - 3990±60-3600 л. н. (Алешинская, Спиридонова, 2000. С. 355; Воронин, 2000. С. 380).
Время существования «валиковой» керамики (XIX-XV вв. до н. э.) уточняют некалиброванные радиоуглеродные даты поселений Ташково II в Зауралье - 3780±40 л. н. (Ковалева, 1988. С. 42) и Волгапино в Примокшанье -3550±120 л. н. (Королев, 1999. С. 111). Подобная посуда, найденная на площади Ростовкинского и Турбинского I могильников и на многих поселениях Волго-Камья первой половины II тыс. до н. э., по мнению ряда исследователей, отражает контакты местного и сейминско-турбинского населения, включавшего представителей западносибирских культур ташковско-кротовского типа (Халиков, 1987, С. 138; Соловьев, 1988. С. 31-34). Обнаружена она и на сейминско-турбинском Юринском могильнике, расположенном в 8 км от Юринской стоянки (раскопки Б. С. Соловьева, 2001 г.). Погребальный инвентарь Юринского могильника, включает серию изделий, характерных для синташтинско-потаповских позднеабашевских, абашевско-срубных комплексов. Их некалиброванных определения по С14 укладываются в XIX-XV вв. до н. э - 3710+80-3470+80 и 3740±50-3510+80 л. н. (потаповка-новый кумак) (Кузьмина, 2001. С. 69) и XVII-XV вв. до н. э. - 3580±50,3530±40-3350±40 л. н. (покровка) (Малов, 2001. С.200,201).
Наличие в постройке 3 абашевской керамики позволяет синхронизировать Юринскую стоянку с поздними средневолжскими абашевскими могильниками,
в том числе, с Пепкинским (некалиброванная дата по С14 - 3850+95 л. н. - XX-XVIII вв. до н. э.) (Кузнецов,2001. С. 179), по мнению В. И. Беседина, одновременным синташтинско-потаповским воинским захоронениям (Беседин, 1995. С. 197-200).
Объективность абсолютной датировки Юринской стоянки затрудняется несоответствием калиброванных и некалиброванных дат культур среднего -начала позднего бронзового века. В частности, калиброванные определения памятников типа синташта-аркаим-потаповка-новый кумак охватывают XXIII-XVI вв. до н. э., покровских - XIX-XVII вв до н. э. (Кузьмина, 2001. С. 69; Ма-лов, 2001. С. 200, 201); балановских - XXIII-XXI вв. до н. э. (Сулержицкий, Фоломеев, 1993. С. 46), средневолжских абашевских -XXII-XXI вв. до я. э. (Кузнецов, 2001. С. 179).
Список литературы
Алешинская А. С., Спиридонова Е.А. Периодизация эпохи бронзы лесной зоны европейской России // Тверской археологический сборник. Вып. 4. Том 1. Тверь, 2000.
Беседин В. И. О хронологии Пепкинского кургана // С А. 1995. № 3.
Воронин К. В. Стоянка Липовка 3 - однослойный памятник чирковской культуры в центральной части Волго-Окского междуречья // Тверской археологический сборник. Вып 4. Том 1. Тверь, 2000.
Ковалева В. Т. Ташковская культура раннего бронзового века Нижнего Иритоболья // Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири. Свердловск, 1988.
Королев А. И. Материалы по хронологии энеолита Примокшанья // Вопросы археологии Поволжья. Самара, 1999.
Крайнов Д. А. Фатьяновская культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР / Археология СССР. М., 1987.
Кузнецов П. Ф. Территориальные особенности и временные рамки переходного периода к эпохе поздней бронзы Восточной Европы // Бронзовый век Восточной Европы : характеристика культур, хронология и периодизация. Самара, 2001.
Кузьмина Е. Е. Время истории Волго-Уралъя/,/ Бронзовый век Восточной Европы: характеристика культур, хронология и периодизация. Самара, 2001.
Малов Н. М. Культуры эпохи поздней бронзы в Нижнем Поволжье // Бронзовый век Восточной Европы: характеристика культур, хронология и периодизация. Самара, 2001.
Патрушев B.C. Памятники волосовской культуры у нос, Юрино и с. Кокшайск // Лесная полоса Восточной Европы в волосовско-турбинское время. Йошкар-Ола, 1978.
Соловьев Б. С. Валиковая керамика в Среднем Поволжье и Прикамье (к вопросу о сейминс-ко-турбинском транскультурном феномене) // Этногенез и этническая история марийцев. Йошкар-Ола, 1988.
Соловьев Б. С. Финал волосовских древностей и формирование чирковской культуры в Среднем Поволжье // Поздний энеолит и культуры ранней бронзы лесной полосы европейской части СССР. Йошкар-Ола, 1991.
Соловьев Б. С. Бронзовый век Марийского Поволжья. Йошкар-Ола, 2000.
Сулержицкий Л. Д., Фоломеев Б. А. Радиоуглеродные даты археологических памятников бассейна Средней Оки // Древние памятники Окского бассейна. Рязань, 1993.
Халиков А. X. Материалы к изучению истории населения Среднего Поволжья и Нижнего Прикамья в эпоху неолита и бронзы. Тр. МарАЭ. Т. 1. Йошкар-Ола, 1960.
Халиков А. X. Чирковская культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР / Археология СССР. М., 1987.
Чубарова Р.В. Археологическая экспедиция МарНИИ 1952 г. // Уч. зап. МарНИИ. Вып. V. Йошкар-Ола, 1953.
Эпин С. Г. Пункты, где имеются исторические и доисторические памятники Козмодемьянс-кого и Юринского кантонов. 1929 г. - НРФ МарНИИ. Оп. I. № 54.
А.П. Медведев (г. Воронеж). Городецкая культура на Дону и тиссагеты Геродота (Herod.IV.22)
К середине I тыс. до н.э. на обширных пространствах Восточной Европы, в пограничье зон широколиственных лесов и лесостепи от Волги на востоке до Дона на западе получает распространение городецкая культура. По характерной посуде и обилию костяного инвентаря она, несомненно, принадлежит кругу лесных культур так называемой текстильной керамики, являясь ее наиболее южным образованием. Самым ярким диагностическим признаком го-родецкой культуры считается обработка поверхности сосудов отпечатками ткани или их имитация в виде неглубоких квадратных вдавлений, покрывающих снаружи всю или большую их часть. Основными типами ее археологических памятников являются городища и открытые поселения, как правило, очень небольших размеров (Смирнов, Трубникова, 1965). Городецкие погребальные памятники до сих пор достоверно неизвестны, что уже давно заставило ученых допустить распространение здесь каких-то неординарных форм погребальной обрядности, не оставлявших сколь-нибудь заметных следов в земле. Эта предельно краткая характеристика городецкой культуры в полной мере относится и к не так давно ставшему известным ее верхнедонскому варианту. Его открытие связано с именами В. П. Левенка и В.Г. Миронова (Ле-венок, Миронов, 1976). В последнее десятилетие верхнедонские городецкие памятники, кажется, изучались активнее, нежели другие.
Сейчас на Верхнем Дону известно не менее 200 поселений с текстильной керамикой, главным образом «рогожной». Их хронологический анализ позволил выделить три этапа в развитии этого варианта городецкой культуры (Медведев, 1999. С. 42-44). Отмечу, что этому благоприятствовало как наличие четкой стратиграфии на городищах (Пекшево), так и успехи в хронологической разработке лепной скифоидной керамики, в последнее время коррелируемой хорошо датированными находками, в том числе и античным импортом. Наиболее ранний этап представлен памятниками типа нижнего слоя Пекшевского городища VIII-VII вв. до н.э. Его керамический комплекс характеризуется сочетанием текстильной и гладкостенной тычковой посуды примерно в соотношении 1:3. Орудия труда почти исключительно костяные, тех же типов, что и в древнейших слоях дьяковских и городецких городищ. Железные изделия отсутствуют. Нет данных о жилищах. Второй этап VI-V вв. до н.э. характеризуют памятники типа Студеновки-3. Они представлены как стоянками, так и городищами (Сырское, Дубики, Перехваль II). Этот этап диагностирует появление классической «рогожной» керамики с четким крупноячеистым штампом всегда в сочетании со скифоидной посудой архаического облика. Последнюю отличает высокий процент сосудов с проколами под венчиком. Часто встречаются «гибридные» формы, сочетающие городецкие и скифоидные признаки. По-прежнему доминируют костяные орудия труда и оружие, хотя появляются первые железные вещи, правда очень редкие. Третий этап IV - III вв. до н.э. включает большинство верхнедонских поселений раннего железного века. Среди них преобладают кратковременные сезонные стоянки, городища немногочисленны и отличаются очень неболыпи-1 ми размерами (0,2-0,5 га). Этот этап выделяется по находкам «рогожной» кера-1 мики с неглубокими, часто еле заметными оттисками мелкозубчатого штампа,1 иногда прямоугольной формы. Однако везде по числу находок она сильно уступает гладкостенной скифоидной посуде, но уже как правило без проколов под венчиком. К концу этого периода, видимо, выходит из употребления «рогожная» керамика. Орудия труда представлены как костяными, так и железными изделиями небольших размеров, обычно ножами. Ввиду полного отсутствия надежных датирующих материалов верхний хронологический рубеж существования Городецких памятников на Верхнем Дону пока точно не установлен. Но уже к концу I тыс. до н.э. присутствие этого населения здесь никак не ощущается. Видимо, оно было вытеснено за пределы региона новой волной переселенцев с юга - носителей традиций средне-донской культуры, отступивших после III в. до н.э. в глубинные облесенные районы по Воронежу и Верхнему Дону под давлением усиливающейся сарматской угрозы.
Сопоставление материалов верхнедонских городецких поселений с синхронными среднедонскими скифского времени позволило не только выявить многочисленные свидетельства культурного взаимодействия этих двух, явно различных по происхождению трупп населения, но и весьма существенные различия в их хозяйственно-культурных типах. Большинство верхнедонских поселений не были укреплены. По топографии и другим признакам они чаще всего представляли остатки кратковременных стойбищ. Исследованные стационарные поселения типа Студеновки 3 или Сырского городища впервые позволили ознакомиться с основным типом городецкого жилища середины 1 тыс. до н.э. По устройству и основным параметрам оно оказалось весьма близко слабо углубленным прямоугольным домам каркасно-столбовой конструкции лесостепных скифоидных городищ. По мнению большинства современных исследователей, скифоидные племена, представляли различные варианты ХКТ лесостепных земледельцев и скотоводов (Шрамко, 1971. С. 92; Моруженко, 1989. С. 31). В экономике же городецких племен еще очень большую роль продолжали сохранять традиции присваивающего хозяйства, в первую очередь охоты и рыболовства. Это заключение в полной мере относится даже к обитателям верхнедонских поселений и городищ с «рогожной» керамикой, испытавших очень сильное культурной воздействие их южных среднедонских соседей.
Несомненный архаизм культуры верхнедонского городецкого населения просматривается в широком использовании костяного инструментария. Как указывалось, находки изделий из железа единичны. На поселениях середины I тыс. до н.э. доминируют костяные орудия труда (кочедыки для плетения сетей, проколки, иглы, гарпуны) и даже оружие (наконечники стрел и дротиков). Сам набор и облик костяных изделий свидетельствует о сохранении и даже возрождении традиций охотничье-рыболовецкого хозяйства. На такую хозяйственную ориентацию указывает и топография большинства городецких поселений Верхнего Дона и Воронежа, которые чаще всего находились в облесенной пойме большой реки, поблизости от воды. Нижний культурный слой Пекшевского городища с характерной текстильной и тычковой керамикой отличался нали-
чием большого количества находок костей диких животных и чешуи рыб. В то же время на городецких поселениях Верхнего Дона практически не встречаются орудия труда, связанные с земледелием. Здесь не найдено ни одного железного топора - орудия, без которого трудно представить занятие подсечным земледелием, которое предполагалось у городецкого населения (Смирнов, 1952. С. 43; Монгайт, 1961. С. 66). Всего одним обломком представлены находки серпов, причем, последний происходит с городища Дубики, где явственно фиксируется культурный контакт лесостепных скифоидных и лесных по происхождению городецких племен. Да и на остальной территории Городецкой культуры серпы практически неизвестны. Крайне редки на городецких памятниках даже находки каменных орудий для переработки продуктов земледелия типа зернотерок и пестов, обычные на синхронных скифоидных поселениях. Наконец, верхнедонские городецкие поселения заметно отличаются практически полным отсутствием хозяйственных ям, по форме и размерам соответствующих зерновым, десятками, а то и сотнями представленных на любых, даже самых малых среднедонских городищах и поселениях скифского времени. Первые палеопочвенные исследования также не выявили следов занятия земледелием у обитателей городецких городищ Верхнего Дона (Александровский, Гольева, 1995. С. 34).
В свете имеющихся на сегодняшний день материалов представляется, что городецкие племена, в том числе и на Верхнем Дону, были прежде всего охотниками и рыболовами. Знали они скотоводство и какие-то простейшие формы земледелия, скорее всего пришедшие к ним с юга из лесостепи*. Однако вряд ли эти последние отрасли хозяйства доставляли им основное пропитание. Весь облик материальной культуры городецкого населения, в целом довольно примитивной, очень небольшие размеры поселений и даже городищ, а также данные о хозяйстве свидетельствует о длительном сохранении у него весьма архаических, лесных по происхождению традиций и о явно замедленных темпах их культурно-исторического развития, которое особенно заметно при сравнении с культурой земледельцев и скотоводов лесостепной зоны. Все это хорошо коррелирует с данными античной традиции и прежде всего Геродота «о живущих охотой» народах к северо-востоку от Скифии.
Большинство современных исследователей видят в городецком населении геродотовых тиссагетов (Смирнов, 1952. С .67; Трубникова, 1953. С. 69; Либе-ров, 1969. С. 21; Доватур, Каллистов, Шишова, 1982. С, 245; Нейхард, 1982. С. 136-137; Рыбаков, 1979. С. 192; Погребова, Раевский, 1992. С. 49; Рассадин, 1997. С. 15-23). Практически не осталось сторонников локализации этого народа в более восточных районах, в частности в Прикамье, занятом ананьинскими племенами (Шмидт, 1934. С. 19; Збруева, 1952. С. 1819; Халиков, 1977. С. 258). Не выдерживает критики размещение тиссагетов Л. А. Ельницким в степном Нижнем Поволжье (Ельницкий, 1977. С. 109). Он явно неудачно предложил отождествить этот охотничий народ с населением, оставившим археологические памятники савроматской культуры. Не меньше возражений вызывает локализация.
_____________________________________________________________
* На это прямо указывают находки обгорелых злаков из постройки № 7 на стоянке Студеновка 3. Ее керамический комплекс весьма архаичен и носит ярко выраженный смешанный характер. Здесь на одних и тех же сосудах прослеживают») явные скифоидные традиции часто в сочетании с городецким «рогожным» орнаментом.
____________________________________________________________
тиссагетов на Северо-Восточном Кавказе (Гашна, 1970. Карта на с. 8). Вряд ли приживется в науке «будинская» версия этнической принадлежности городец ких племен, которую совсем недавно вновь попытался реанимировать В. И. Гуляев (Гуляев, 2001. Рис.2). Поэтому есть смысл еще раз рассмотреть вопрос о тиссагетах и местоположении их земли.
При описании народов, обитающих за Танаисом, Геродот называет три больших народа: савроматов, будинов, тиссагетов. Для уточнения местоположения последних относительно других народов обратимся к источнику.
«Если перейти реку Танаис, то там уже не скифская земля, но вначале область савроматов, которые, начиная от самого дальнего угла озера Меотиды, населяют на расстоянии пятнадцати дней пути по направлению к северному ветру страну, лишенную и диких, и культурных деревьев. Выше их живут будины, занимающие другую область, всю поросшую разнообразным лесом.
Выше будинов к северу идет сначала пустыня на расстоянии более семи дней пути. За пустыней, если отклониться в сторону восточного ветра, живут тис-сагеты, племя многочисленное и особое; живут они охотой.[2] Рядом с ними в тех же самых местах обитает племя, имя которому иирки. Они также живут охотой... [3] Выше иирков, если отклониться к востоку, живут другие скифы, отложившиеся от царских скифов и по этой причине прибывшие в эту страну» (Herod. IV. 21-22)**.
Давно уже установлено, что в основе геродотовой диатезы племен «за Танаисом» лежала древняя периэгеса - описание торгового пути из Гавани борис-фенитов к приуральским аргиппеям и исседонам (Hennig, 1935; Граков, 1947). Теперь у нас имеется редкая возможность проверить степень достоверности сообщений «отца истории» о размещении народов на танаисском участке торгового пути по независимым данным археологии. В его пользу безусловно свидетельствует наличие в Подонье трех сильно различающихся археологических культур скифского времени - савроматской, среднедонской и городецкой. Важно то, что их последовательность точно соответствует трем большим этносам, упомянутым Геродотом: савроматам в степях за Танаисом; будинам в его среднем лесостепном течении; и, наконец, тиссагетам. После открытия на Верхнем Дону многочисленных городецких поселений, вероятнее всего оставленных последними, исключительно важным представляется еще одно свидетельство «отца истории» о том, что из земли тиссагетов берут начало четыре большие реки, в том числе и Танаис (Herod. IV. 123).
Однако описанный Геродотом торговый путь из Ольвии к Приуралью, видимо проходил мимо верховий Дона, отклоняясь «в сторону северо-восточного ветра», то есть по междуречью Дона и Хопра. Несмотря на сплошные археологические разведки в Левобережье Дона, здесь до сих пор не удалось обнаружить сколь-нибудь значительного массива памятников скифского времени. Скорее всего эта, не имевшая постоянного населения территория соответствует названию «пустыни» у Геродота, которая, по его словам, разделяла земли будинов и тиссагетов по маршруту знаменитого торгового пути. Как уже указывалось, иная ситуация была на Верхнем Дону, где археологами фиксиру-
____________________________________________________
** Здесь и далее текст «Истории» Геродота приводится в переводе И.А. Шитовой (Доватур, Каллис-тов, Шишова, 1982. С. 109).
_____________________________________________________
ется широкая контактная зона в виде поселении с «рогожной» керамикой, на которых выявлены многочисленные следы влияния или даже присутствия лесостепного скифоидного населения.
Практически полное соответствие наблюдается в культурно-хозяйственной характеристике геродотовых тиссагетов - «живут они охотой» - и населением городецкой культуры, у которого были широко распространены охота и рыболовство. В античной традиции может быть сохранилось еще одно любопытное свидетельство, связанное с ХКТ тиссагетов. Римский эпический поэт Валерий Флакк, создавший в «Аргонавтике» яркий образ тирсагета (искаженная греческая форма этнонима «тиссагет»), перечисляет его явно фантастические атрибуты вроде вакхического тимпана и тирса (Place,Val. VI. 135- 140). Появление последнего у далекого лесного народа, обитавшего на краю ойкумены, скорее всего обязано простому созвучию слов thyssagetai и thyrsagetae. Но далее у Валерия Флакка идет интересное упоминание одеяний «молчаливого тирсагета» -он «опоясан за спиной развевающимися шкурами». Может быть, здесь содержится указание на обычную охотничью одежду, сшитую из меха. Археологические материалы о пушной охоте городецкого населения, в том числе, поворотные гарпуны для бобрового промысла и специальные костяные наконечники стрел с тупыми бойками, хорошо известны (Медведев, 1999. С. 38. Рис. 11,7).
Как представляется, Геродот далеко не случайно обратил внимание на занятие тиссагетов охотой. Тем более не случаен его интерес к необычной охоте иирков - другого народа, по его мнению, проживавшего в тех же самых местах, что и тиссагеты.
«Они также живут охотой, занимаясь ею следующим образом. Охотник сидит в засаде, взобравшись на дерево, а деревья там в изобилии растут по всей стране. У каждого наготове конь, обученный ложиться на брюхо, с тем, чтобы стать ниже, и собака. Как только охотник увидит с дерева зверя, он, выстрелив из лука и сев на коня, устремляется, в погоню, а собака следует за ним» (Herod. IV. 22).
Это описание целиком находится в русле научных интересов «отца истории», определявших особенности отбора исторического и этнографического материала. Как известно, в занятиях и обычаях разных народов его в первую очередь привлекало все необычное с точки зрения эллинов. Именно рассказ об «удивительном» был одной из основных целей его труда (Борухович, 1972. С. 493; Vernan, 1987. Р. 81). Как видно, этому требованию в полной мере отвечал приведенный выше рассказ об «охоте иирков», что дополнительно может свидетельствовать в пользу его этнографической достоверности. Вопреки недавно высказанному мнению С. Е. Рассадина (Рассадин, 1997. С. 18) в этом пассаже Геродот не объединил искусственно два различных способа лесной и степной охоты. Кажется, он очень точно передал все то, что ему о ней рассказывали информаторы. Дело в том, что сцена такой конной охоты в лесу запечатлена на двух ажурных золотых пряжках из Сибирской коллекции Петра I (Артамонов, 1971. С. 82). Исследователи давно уже обратили внимание на то, что подобный способ охоты можно было практиковать скорее всего в южной подзоне широколиственных лесов или в северной лесостепи, где дубравы чередовались с обширными открытыми пространствами. Подходящие природные условия были
на большей части территории, занятой городецкими племенами, что еще раз косвенно свидетельствует в пользу предлагаемой их идентификации с тиссагетами и иирками.
М. Н. Погребова и Д. С. Раевский обратили внимание на то, что нет никаких оснований выделять последним отдельную территорию и приписывать им особую, лежащую вне Городецкого ареала культуру ( Погребова, Раевский, 1992. С. 203). В таком случае, не отражают ли ранние памятники с текстильной и «рогожной» керамикой как раз те изначальные племенные различия, которые могли заметить информаторы Геродота, рассказывая ему о двух лесных народах, обитающих в одних и тех же местах, к северо-востоку от будинов, но уже за пределами «Скифского квадрата». При перечислении народов, обитавших по его северной и восточной сторонам, тиссагеты никогда не упоминаются (Herod. IV. 100,102-110,119,123-125).
Из весьма широкого спектра этнической идентификации геродотовых тиссагетов и иирков, предложенных исследователями за два столетия их изучения, сейчас наиболее вероятной представляется гипотеза о принадлежности этих народов одной из групп древних волжских финнов (Борухович, 1972. С. 245; Herrmann. 1936. Coll.1386-1390]. Для верхнедонского варианта городецкой культуры она хорошо подтверждается и гидронимией. В верхнем течении Дона и по Воронежу выявлен древнейший пласт речных названий явно финнс-кого происхождения [Медведев, 1999. С. 143; рис. 64). Для нашей темы немаловажно то, что позже в I тыс. н.э. на этой территории неизвестны археологические культуры, связанные с лесным финно-угорским миром. Сами же этнонимы тиссагетов и иирков продолжают оставаться загадочным, несмотря на многочисленные попытки их истолкования, в том числе, и самые последние (Исмагилов, 1989.С.137-141).
Список литературы
Александровский А. Л., Гольева А.А. Палеоэкология восточноевропейской лесостепи в голоцене но данным междисциплинарного анализа новых археологических памятников. Тез. докл. науч. конф., посвящ. М. П. Трунову. Липецк, 1995.
Артамонов М. И. Композиция с ландшафтом в скифо-сибирском искусстве // СА. 1971. № 1.
Борухович В. Г. Научное и литературное значение труда Геродота // Геродот. История в 9-ти книгах. Л.,1972.
Ганша О. Д. Античнi бронзи з Пiщаного. Киiв, 1970.
Граков Б. Н. Чи мала Ольвiя торговельнi зносини з Новолжьям i Приураллям в архаiчну i класичну епохи? // Археологiя. 1947. Т.1.
Гуляев В. И. Общие проблемы археологии Среднего Дона скифского времени // Археология Среднего Дона в скифскую эпоху / Труды Потуданской археологической экспедиции И А РАН 1993 - 2000 гг. М., 2001.
Доватур А. И., Каллистов Д. П., Шишова И. А. Народы нашей страны в «Истории» Геродота. М., 1982.
Ельницкий Л. А. Скифия Евразийских степей. Новосибирск, 1977.
Збруева А. В. История населения Прикамья в ананьинскую эпоху // МИА. 1952. № 30.
Исмагилов Р. Б. К этимологии Massagetae и Physsagetae // Маргулановские чтения. Алма-Ата, 1989.
Левенок В. П., Миронов В. Г. К вопросу о новом районе городецкой культуры // СА. 19765. № 2.
Либеров П. Д. Проблема будинов и гелонов в свете новых археологических данных // МИА. 1969. № 151.
Медведев А. П. Ранний железный век лесостепного Подонья (археология и этнокультурная история 1 тысячелетия до н.э.). М., 1999.
Монгайт А.Л. Рязанская земля. М., 1961.
Моруженко А. А. Историко-культурная общность лесостепных племен междуречья Днепра и Дона в скифское время // СА. 1989. № 4.
Нейхард А. А. Скифский рассказ Геродота в отечественной историографии. Л., 1982.
Погребова М. Н., Раевский Д. С. Ранние скифы и Древний Восток. М., 1992.
Рассадин С. Е. Племена и народы «заскифского» Северо-Востока. Минск, 1997.
Рыбаков Б. А. Этногеография Скифии. М., 1979.
Смирнов А. П. Очерки древней истории народов Среднего Поволжья // МИА. 1952. № 28.
Смирнов А.П., Трубникова Н.В. Городецкая культура /,/ САИ. Вып. Д1-14. 1965.
Трубникова II. В. Племена городецкой культуры // Труды ГИМ. Вып. ХХП. М.,1953.
Халиков А. X. Волго-Камьс в начале эпохи раннего железа. М., 1977.
Шмидт А. В. Очерки но истории Северо-Восточной Европы в эпоху родового общества на территории СССР. Л, 1934.
Шрамко Б. А. К вопросу о значении культурно-хозяйственных особенностей Степной и Лесостепной Скифии // МИА. 1971. № 177.
Hermig R. Herodots Handelsweg zu den sibirischen Lssedonen // Klio. 1935. № 28;
Herrmann A. Thyssagetai // PW RE. 2-е Reihe. Hbd.l 1. Stuttgart, 1936.
Vernan J.- P. Commentary on Meier and Konstan // Aretusa Vol. 12. New-York, 1987.
В.П. Челяпов, Д.Л. Иванов (г. Рязань). Ромодановское городище на реке Оке
Впервые Ромодановское городище упоминает в своей сводке Н.В. Любомудров (Любомудров, 1874. С. 18). В 1999 г. работы на памятнике провела экспедиция Специализированной научно-производственной группы по учету, охране и использованию памятников истории и культуры Рязанской области (Барышев, 1999)*.
Памятник находится в верховьях оврага правобережной террасы р. Оки, в 1,1 км к северо-западу от излучины русла, в 1,2 км к юго-западу от западной окраины с. Пощупово и в 240 м к северо-северо-востоку от западной окраины д. Ромоданово Рыбновского р-на Рязанской области (рис. 1а). Памятник располагается на мысу, вдающемся в глубь оврага на 400 м. Площадка городища возвышается над дном сухого оврага на 21-31 ми имеет под овальную форму длиной 100 м и шириной 40-50 м. Поверхность имеет общий уклон на юго-восток- восток. От напольной стороны площадка отделена системой укреплений, состоящей из двух валов и двух рвов. Внешний вал слабо выражен, имеет длину ок. 20 м. Внешний ров сильно заплыл. В центральной части рва имеется перемычка. Высота вала 0,1 м. Внутренний вал длиной 20 м возвышается над уровнем рва на 7 м, а над уровнем площадки городища на 2 м. Верх вала плоский, его ширина достигает 5 м. Площадка городища на высоте 9-11 м от дна оврага укреплена эскарпом, подрезающим склоны мыса. На западе эскарп смыкается с внутренним рвом. Вся территория городища поросла кустарником и лиственными деревьями и незначительно повреждена рытвинами и барсучьими норами.
* Авторы признательны И.Б. Барышеву .за представленную возможность использовать неопубликованные материалы.
На памятнике собрано большое количество подъемного материала, состоящего в основном из керамики. Лепной керамики найдено 184 фрагмента. Из них 88 фрагментов гладкостенных, 63 фрагмента с сетчатыми отпечатками, 10 фрагментов с рогожными, найдено 10 обломков глиняных сковородок.
Вся лепная керамика имеет коричневый и серо-коричневый цвет. В тесте примесь песка, шамота и дресвы. Причем примесь дресвы характерна для керамики с рогожными отпечатками.
Найден фрагмент донца украшенный орнаментом из ломанных линий, нанесенных тонкой веревочкой в виде ромбов. Один фрагмент имеет вертикальные насечки, идущие по хорошо выраженным плечикам. Интересен обломок хорошо прокаленной лепной керамики красного цвета, украшенный орнаментом из параллельных горизонтальных прорезных линий. Найдены фрагменты стенок, орнаментированные неглубокими круглыми вдавлениями с плоским дном, сдвоенной ломанной линией, нанесенной тонкой плоской палочкой, рядами разнонаклонных вдавлений плоского штампа, образующих елочку. В коллекции 68 фрагментов венчиков, из них 4 имеют насечки по внешнему краю, у 27 фрагментов край венчика украшен вдавлениями. Остальные венчики неорнаментированы. Венчики слегка отогнуты наружу, срез округлый. У некоторых с внешней или с внутренней стороны имеется наплыв. У части венчиков срез горизонтальный. Часть фрагментов венчиков имеет сложную конфигурацию. Так фрагмент небольшого сосуда, украшенный насечкой по венчику и плечикам, имеет прямую шейку, а его верх отогнут внутрь. Некоторые сосуды имеют четко профилированные плечики. Во время сбора подъемного материала найдены 10 фрагментов лепных сковородок, имеющих прямой бортик, иногда украшенный насечкой по внутренней стороне. Поверхность сковородок подлощена. Кроме того, найден обломок ручки от сковородки, фрагмент игрушки и обломок железного ножа. Интересен фрагмент глиняной литейной формочки (рис. 8,12). Ширина формочки 2,5 см, толщина 0,8-0,9 см, длина сохранившейся части до 2,4 см. На одной стороне имеется литок с тремя канальцами, оборотная сторона гладкая. Поверхность фрагмента коричневого цвета с серыми подпалинами, в тесте примесь мелкого шамота.
При осмотре городища найдено 65 фрагментов гончарной керамики белого, розового и серого цвета. В тесте примесь крупнозернистого песка или дресвы. 29 фрагментов украшены линейным орнаментом, 6 - волнистым, 8 линейно-волнистым и 1 обломок сосуда - зубчатым орнаментом. Интересен фрагмент гончарной керамики с наклонными пальцевыми вдавлениями.
На площадке городища заложены два шурфа. Шурф 1 размером 1 х 1 м заложен в 15 м к юго-востоку-востоку от середины гребня внутреннего вала. Стратиграфия культурного слоя в шурфе (рис. 1 ,б,в): 1) 0 - 07 см - дерн; 2) 07 -0,94 м - серый суглинок; 3) материк - желтая глина.
На уровне материка выявлена яма 1, уходившая в северную стенку шурфа и углубленная в материк на 15 см. Над ямой прослежены четыре зольные прослойки мощностью от 4 до 6 см, разделенные между собой серым суглинком. Вероятно, они связаны с насыпью вала.
В шурфе 1 обнаружено 92 фрагмента керамики, в том числе 66 обломков от лепных неорнаментированных фрагментов горшковидных сосудов. Поверхность сосудов имеет коричневый, серо-коричневый, черный цвет. Несколько фрагментов имеют лощение. Венчики сосудов прямые, высокие, немного отогнутые наружу (рис. 1,6,7). В тесте примесь песка и шамота. Встречены также фрагменты лепных горшковидных сосудов с сетчатыми отпечатками на внешней поверхности (рис. 1,1-5). Венчики прямые, высокие, край приплюснут, иногда украшен короткими насечками (рис. 1,1-3). Один фрагмент венчика украшен рядом горизонтальных вдавлений концом сломанной палочкой (рис. 1,2). Кроме того, обнаружены единичные фрагменты древнерусской гончарной керамики, украшенной линейным и волнистым орнаментом (рис. 1,8). В шурфе найдены кости животных и куски железного шлака.
Шурф 2 размером 4 х 4 м был заложен в центральной части площадки городища (рис. 1,а). Стратиграфия культурного слоя (рис. 2,2-6): 1) 0,0 - 0,05 м -дерн; 2) 0,05 - 0,32 м - супесь черного цвета; 3) 0,32 - 0,40 м - супесь темно-серого цвета; материк - желтый суглинок.
Большую часть шурфа занимал котлован постройки подпрямоугольной формы размером 3 х 3,5 м, углубленный в материк на 8-20 см (рис.2,1). Темное заполнение котлована хорошо выделялось на фоне светло-серого материка. Стенки котлована ориентированы по сторонам света. Вход в постройку находился с южной стороны. Здесь, вероятно, был сооружен тамбур. По углам котлована и вдоль западной стенки прослежены столбовые ямы. Яма 3 имела прямоугольную в плане форму размером 32 х 40 см. Начала прослеживаться с глубины -40 см.Углублена в материк на 6 см. Яма 4 имела круглую форму, диаметром 27 см. Углублена в материк на 12 см. Начала прослеживаться с глубины -40 см. Яма 6 подовальной в плане формы размером 53 х 28 см была углублена в материк на 5 см. Яма 7 подовальной формы размером 48 х 33 см углублена в материк на 27 см. Яма 9 имела овальную форму размером 50 х 38 см. Углублена в материк на 21 см. Яма 11 подтреугольной формы и размером 52 х 32 см была углублена в материк на 8 см.
На материке у восточной стенки котлована расчищено очажное пятно овальной формы размером 1,25 х 0,65 м, мощностью до 22 см. Очаг представлял подковообразный массив прокаленной глины, заполненный золой, угольками, кусками обожженной глины. В северной части очага найден развал лепного сосуда (рис. 4,1). Горшковидный сосуд имел высокий немного отогнутый наружу венчик резко переходящий в округлое тулово. Диаметр верха 18 см, диаметр дна около 7 см, высота 19 см. Внешняя поверхность сосуда черного цвета хорошо залощена. В тесте примесь мелкого шамота. Несколько фрагментов развала сосуда несут на себе следы воздействия высокой температуры, вследствие чего произошло деформирование, вспучивание или ошлакование. В заполнении постройки найдены преимущественно обломки гладкостенной керамики эпохи рязано-окских могильников. Облик керамики дает возможность предварительно датировать ее IV-VII вв. н.э. Вероятно именно этим временем следует датировать и время существования постройки.
В шурфе найдено 211 обломков костей животных и птиц. Примерно треть костей от общего количества имеют следы воздействия огня.
Самую многочисленную категорию находок из шурфа составляют обломки глиняной посуды. Коллекция керамики составляет 1819 фрагментов и разделяется на пять групп:
1)Керамика с сетчатыми отпечатками на внешней поверхности (81 фрагмент). Представлена фрагментами венчиков горшковидных и баночных сосудов (рис.3,1-6,10,11,14), обломками стенок (рис.3,9,15) и днищ (рис.3,8). Часть венчиков украшена редкими неглубокими пальцевыми вдавлениями (рис.3,14) и вдавлениями концом сломанной палочки (рис.3,6) или ногтевыми вдавлениями (рис.3,10). Днища сосудов плоские (рис.3,8). Поверхность имеет коричневый, серо-коричневый цвет. В тесте примесь песка и шамота;
2) керамика с рогожными отпечатками (54 фраг.). Один фрагмент украшен редкими круглыми вдавлениями концом сломанной палочки (рис.3,1). Срез венчиков украшен оттисками зубчатого штампа (рис.3,2). Днища сосудов плоские (рис.3,13). Поверхность сосудов серого и серо-коричневого цвета. В тесте примесь дресвы и песка.
3) лепная гладкостенная керамика, включающая чернолощеную (108 фрагментов.), коричневолощеную (96 фрагментов.) и гладкостенную серого цвета (1257 фрагментов).
Гладкостенная керамика представлена фрагментами горшковидных сосудов. Венчики прямые, высокие, немного отогнуты наружу. Венчики иногда переходят через уступ в округлое тулово. Края венчиков украшены вертикальными (рис.5,5,9) и косыми насечками (рис.5,1-4). Часть венчиков неорнаментирована (рис.4,2; 5,6-8). Интересен фрагмент венчика, украшенный по плечикам рядом коротких вертикальных насечек и прочерченной ломанной линией (рис.5,9). Поверхность керамики имеет серый и серо-коричневый цвет. В тесте примесь песка, шамота.
4) гончарная древнерусская керамика (194 фрагмента). Венчики сосудов короткие, отогнуты наружу, край завернут внутрь (рис.6,14-19). Стенки украшены линейным (рис.6,7,10), волнистым (рис.6,4,11), зубчатым (рис.6,12,13,21) и комбинированным (рис.6,3,5,9) орнаментом. Обнаружен фрагмент венчика с вертикально срезанным краем. Тулово сосуда украшено сменяющими друг друга рядами наклонных отпечатков зубчатого штампа, волнистого и линейного орнаментов (рис.6,8). Поверхность сосудов имеет серый, серо-коричневый цвет. В тесте примесь песка, редко дресвы. Днища сосудов плоские с песчаной подсыпкой. Керамика датируется XI-XI1I вв.
Лепная раннеславянская керамика (29 фраг.) Венчики сосудов горшковидной формы прямые, немного отогнуты наружу (рис.6,1,2). Края венчиков украшены небольшими вдавлениями или отпечатками веревочки. Поверхность керамики имеет серый серо-коричневый цвет. В тесте прослежены включения шамота. Керамику предварительно можно отнести к IX-X вв.
В шурфе найдены 29 фрагментов глиняных сковородок (рис.4,3-6). Диаметр сковородок 17-25 см. Высота бортика 1-1,6 см. Иногда бортик украшен косой насечкой (рис.4,4,6). Поверхность имеет серый и серо-коричневый цвет. В тесте примесь песка, шамота. Днища со следами подсыпки шамота или песка. В заполнении котлована постройки встречены фрагменты миниатюрных лепных сосудиков и обломок биконического глиняного изделия (ручка от крышки сковородки?). Один миниатюрный сосудик имеет баночную форму с яйцевидным дном. Высота 3,5 см, диаметр верха 4,5 см. Вечик сосудика сформирован с помощью пальцевых защипов (рис.8,10). Еще один миниатюрный сосудик имел баночную форму с плоским дном. Высота сосудика 3,1 см (рис.8,11).
Встречено 9 фрагментов глиняных пряслиц. Большинство из них имеют усеченно-биконическую форму, диаметром 3,3 - 4 см и высоту 1,2 - 2-3 см. Диаметр отверстий от 0,7 до 1,2 см. Поверхность коричневого и серо-коричневого цвета заглажена (рис.8,1,2,4-7,9). Одно пряслице имеет шайбовидную форму диаметром 2,7 см, высотой до 0,9 см. Диаметр отверстия 0,8 см (рис.8,3).
В шурфе встречено глиняное грузило диаметром ок. 6,1 см и толщиной 4,9 см. Диаметр отверстия 0,9 см. Поверхность заглащена, имеет серо-черный цвет (рис.8,8).
Найдены бронзовые изделия: трапециевидные привески (рис.7,11,12), миниатюрная колоколовидная подвеска (рис.7,10) и деформированная пластинка. Изделия из железа представлены черешковыми ножами (рис.7,1-15). Ножи имеют прямую спинку. Длина ножей от 6,6 до 16,7 см. Сечение лезвий ножей клиновидное при ширине спинки 2,5-3 мм. Обнаружено два наконечника стрел. Один наконечник длиной 6,5 см имеет подквадратное сечение пера и округлое сечение черешка (рис.7,7). Второй наконечник ланцетовидной формы с подпря-моуголъным сечением пера и округлым сечением черешка имел длину 5,5 см (рис.7,8). Найден фрагмент железного кованного гвоздя. Интересна застежка (сюльгама) изготовленная из округлого в сечении железного стержня с завернутыми концами (рис.7,6). Аналогичная застежка была найдена на Новотроицком городище(Ляпушкин, 1958. С. 98), датированная исследователем VIII-1X вв.
Интересен фрагмент костяного изделия. Размеры 1,7 х 4,5 см и толщиной до 4,5 см. В верхней зауженной части имеется сквозное отверстие диаметром 0,4 см. На лицевой стороне подвески нанесен орнамент из косых прорезанных линий, в пересечении образующих ромбы. На противоположной стороне прослеживается орнамент из четырех разновысоких прорезок, идущих перпендикулярно одной косо идущей прорезной линии (рис.7,16). Обнаружен костяной однозубцовый наконечник гарпуна (стрелы?) с косым сквозным отверстием на черешке. Размеры наконечника 4,9 х 0,7 см и толщиной до 0,25 см (рис.7,15). Найдены два точильных бруска подквадратного сечения (рис.8,13). В шурфе встречена большая шаровидная пастовая граненая бусина (рис.8,13). Аналогию этой бусине мы находим на Новотроицком городище (Ляпушкин, 1958. С. 98. Рис. 65,2). Вторая бусина, биконической формы золотостеклянная, размером 1,1 х 1,0 см (рис.7,14). Отметим находку астрагала бобра со сквозным отверстием (рис.7,9). Аналогии подобному изделию есть на Большом Боршевском городище (Ефименко, Третьяков, 1948. С. 47).
Обследование Ромодановского городища показало, что памятник был основан племенами Городецкой культуры, интенсивная жизнь здесь продолжалась в эпоху рязано-окских могильников. В дальнейшем на городище существовало славянское поселение 1Х-Х вв., а в XI-XI1I вв., вероятно опорный пункт Рязанского княжества на Оке.
Список литературы
Барышев И.Б. Отчет об археологических разведках на территории Рыбновского и Рижского
районов Рязанской области в 1999 году // Архив НА РАН.
Ефименко П.П., Третьяеков П.Н. Древнерусские поселения на Дону // МИ А. № 8. М-Л.,1948.
Любомудров Н.В. Местногеографические древности в Рязанской губернии// Прибавления к Рязанским епархиальным древностям. Рязань,! 874.
Ляпушкин И.И. Городище Новотроицкое. О культуре восточных славян в период сложения
Киевского государства ,// МИ А. № 74. М-Л.,1958.
В 2001 году в отдел археологических памятников ГИМ были переданы вещи, происходящие из случайной находки на городище Долматово, расположенном в междуречье правых притоков pp. Истья и Тысья, на западной границе Старожиловского и Пронского районов. (Археологическая карта... С.131. №1820) Описано В.П. Челяповым в 1986 г., при этом зафиксировано наличие на городище материалов городецкой культуры, первого тысячелетия н.э. и позднесредневековых - XIV-XVII вв. (Челяпов, 1986). По информации находчиков вещи располагались компактной кучкой на склоне мыса, образованного двумя оврагами, несколько ниже площадки городища.
В состав комплекса входили следующие изделия: ажурная бронзовая пряжка прямоугольной формы, литая, бронзовая, покрыта зеленой «благородной» патиной. Рамка изготовлена в виде сложнопрофилированного валика, состоящего из двух рубчатых валиков, имитирующих «веревочное» витье, разделенных выпуклым гладким валиком. На углах пряжки и в серединах боковых, узких сторон - выпуклые полусферические выступы. Поле пряжки разделено на две части рельефной полоской прямоугольного сечения с парными симметричными косыми насечками, каждая из которых заполнена ажурным орнаментом в виде треугольников, обращенных основанием к центральной части. Механизм состоял из иглы, закрепленной в петле на обратной стороне, и приемника в виде крючка. Размеры пряжки - 13,5х 7,3 см (рис. 1,1)
Две литые круглые бляшки. Более крупная - 4x4,1 см — бронзовая, плоская, на обратной стороне две петли для крепления. Патинирована, на обратной стороне бугорки и неровности - дефекты литья (рис. 1,3). Меньшая по размеру - бронзовая, максимальный диаметр сохранившейся части - 2,2 см. Края обломаны, сохранился фрагмент валика, сегментовидного сечения, первоначально украшавшего край бляшки. На обороте петля для крепления длиной 0,8 см. Лицевая сторона в древности возможно полировалась, что указывает на возможность использования в качестве маленького зеркала. ( рис. 1,2).
Три бронзовых гривны различных форм: круглодротовая бронзовая, изготовленная из проволоки круглого сечения диаметром - 0,6 см, концы прямо обрублены, наибольший диаметр - 14,5 см. Один конец в сечении подквадрат-ный. Патинирована, сломана в средней части, (рис. 2,6). Круглодротовая, бронзовая гривна, из проволоки круглого сечения, диаметром 0,5 см, закручена в два витка. Концы заходящие, один приострен, другой имеет утолщение длиной 1,5 см, в сечении овальной формы. Патинирована (рис.2,7). Массивная круглодротовая бронзовая гривна, изготовлена из круглой в сечении проволоки диаметром 0,6 см, концы раскованы в двускатные лопасти, плавно расширяющиеся в средней части. Окончания лопастей завернуты наружу в трубочки. Размеры гривны - 14,5 х 16,5 см, максимальное расширение лопастей - 1,4 см (рис. 2,3).
Тонкопроволочное височное кольцо с раскованным в овальную лопасть концом. Диаметр проволоки - 1,5 мм, диаметр кольца - 2,2 см. Патинировано, конец обломан (рис. 2,4).
Парные серебряные тонкопроволочные височные кольца с лопастью на конце. Толщина проволоки - 0,12 см, диаметр колец - 4,5 см. Лопасть вырезана из пластины, концы которой загнуты и закованы на подтреугольном расширении конца кольца. Размеры лопастей - 2,5 х 1,05 см, 3,5 х 0,9 см (рис. 2,1-2).
Железные, кованые удила со звеньями равной длины, по 9,7 см, круглого сечения, концы согнуты в крупные петли. В петли вставлены стержневидные псалии длиной 19 см, сечение стержней прямоугольное, с двумя асимметричными петлями для ремней оголовья в центральной части. Концы псалиев украшены фигурами в виде спиралей, завернутых против часовой стрелки, с завитком на конце (рис. 1,2).
Очевидно, к уздечному набору относилась железная овальная рамка овального сечения 3,3 х 2,9 см. Сохранился остаток крепления язычка (рис. 1,5).
Фрагмент железной овальной рамки от пряжки (?), круглого сечения, толщиной - 0,2 см, диаметр сохранившейся части - 1,7 см (рис. 2, 5).
Большая часть предметов имеет отношение к женскому убору. Височные кольца с лопастью являются прототипами многочисленных височных украшений, распространенных в комплексе костюма женских погребений рязано-окс-ких могильников II - IV вв. Наиболее ранние экземпляры широко представлены в Кошибеевском могильнике, в находке у хутора Еремеевки (у валов Шатрищенского городища), известны в ранних погребениях Шатрищенского могильника, хорошо документированы в м-ках Кораблино и Заречье. (Шитов, 1998. С. 13-14; Кравченко, 1974. Рис.17,8; Ахмедов, Белоцерковская, 1998. Рис.2,4; Белоцерковская 1998. С.43. Рис.1, 15; Белоцерковская, в печати).
Первой анализировала эти украшения Н.В. Трубникова, которая указала на многочисленные дальние прототипы, имеющиеся в культурах эпохи поздней бронзы и раннего железа. Однако, близкие по времени аналоги ей остались неизвестны, и она предположила, что вероятно, на территории среднего Поочья эти вещи восходят к реликтам фатьяновской культуры (Трубникова, 1978. С. 165-168). В настоящий момент установлено, что происхождение этого типа украшений связано с культурами Восточной Европы зарубинецкого круга, они известны в материалах городищ Мил оград и Банцеровщина в слоях датируемых 1 в. н.э. На более близких территориях они происходят из верхнеокских поселений начала I тыс. (Шитов, 1998. С.14). Находка этих изделий в рассматриваемом комплексе на западной границе поволжско-финнского мира подтверждает предположения В.Н.Шитова о заимствовании этого типа украшений.
Проволочные гривны с обрубленными концами известны в материалах впускных погребений 49 и 44 Андреевского кургана (Степанов, 1980. С. 39. Табл. 1,2; 49,1,6). Позже широко распространены в материалах кошибеевско-го этапа из рязано-окских могильников и синхронных древностей селиксенс-кого типа (Шитов, 1988. С.7). К этому типу примыкает и гривна с захлестнутыми концами. От более поздних гривен с захлестнутыми концами, широко известных в кошибеевских погребениях, ее отличают массивные размеры и отсутствие замка.
Гривна с расширенными концами не имеет прямых аналогов в андреевско-писеральских древностях и поволжско-финских древностях вообще. Возможно, в качестве более поздних параллелей следует рассматривать гривну с раскованными концами из погребения 24 Кошибеевского могильника (раскопки В.Н. Глазова), относящегося к наиболее ранним захоронениям на памятнике (Шитов, 1988. С. 7-8. Табл.VI, 8). По близкой схеме изготовлены браслеты с заходящими друг за друга, двускатными, ланцетовидными концами из п. 95 Кошибеевского могильника, близкие браслеты, с продольными каннелюрами на лопастях, входят в состав инвентаря погребения 5 Ражкинского и п.11 Ше-мышейского могильников (Шитов, 1988. Табл. XIII, 7; Гришаков, 2000. Рис.2,1; 3,1). Находки в этих комплексах пряжек с сегментовидной рамкой, прогнутым гладким язычком и прямоугольной пластинчатой обоймой позволяют отнести эти погребения к первой половине III в. н.э. (Малашев, 2000. С. 199-200. Рис.1; 2)
Прямоугольная, ажурная пряжка-брошь из находки на городище Долмато-во находит аналоги среди предметов убора из женских погребений памятников писеральско-андреевского круга. Близкая пряжка, отличающаяся более мелкими двойными прорезными треугольниками, найдена в нижней части груди погребенной в п. 38 Андреевского могильника. Подобное по назначению прямоугольное украшение, но выполненное из сплошной пластины, с полушарны-ми выпуклостями на углах и в середине боковых, узких сторон находилось на том же месте и в п. 53 того же памятника (Степанов, 1980. Табл. 23,7;29,9) В состав инвентаря входила фибула - «авцисса», что позволяет датировать погребение временем не позже середины I в. Определение хронологических pa-1 мок бытования этого типа фибул первой половиной I в. признано подавляющим большинством исследователей. (Амброз, 1966. С.26; Скрипкин, 1990. С. 109) Попытка Б.Б.Агеева доказать запаздывание использования фибул «ав-цисс» на территории Прикамья до II-III вв., которую он предпринял исходя из планировки Ново-Сасыкульского могильника, вряд ли может быть признана успешной (Агеев, 1992. С.77-79. Рис. 14).
Серия аналогичных украшений, декорированных мелкими прорезными треугольниками, происходит из курганов 1 (пп. 3 и 4) и 8 (п. 3 ) Писеральского могильника (Халиков, 1962. С. 134. Табл. XXVII, 1-3). Близкое по схеме нагрудное украшение, в котором поле пластины было разделено на три зоны, а ажурный узор имитирован ромбами, составленными из прочерченных косых линий, было обнаружено на груди женщины в п.5 Климкинского кургана. По нижнему краю украшения располагался ряд подвесок на пронизях (Архипов, Шадрин, 1995. С. 112. Рис.5,9).
Круглые плоские бляхи с петельками на обратной стороне являются одними из самых распространенных находок как среди древностей андреевско-пи-серальского крута, так и прикамских древностей позднепьяноборского облика. Известны они и в ранних погребениях Кошибевского могильника (Спицын, 1901. Табл. VI,24,31, VII,8; Шитов, 1988. С.6-7. Табл.Н, 1; VI,1; VII,1). В древностях андреевско-писеральского крута использовались в составе мужских наборных поясов и женских поясных кистей, в Кошибеевском могильнике преимущественно в составе головных уборов и накосников.
Сложно точно определить назначение небольшой бляшки с валиком по краю, такой способ украшения не характерен для описанных выше блях. Возможно, 1 она представляла собой миниатюрное зеркало-подвеску. Такие зеркала, как с боковой петлей, так и с центральной, появляются с финала среднесарматского времени и используются вплоть до раннего средневековья (Виноградов, Петренко, 1977. С.45-48). Мелкие зеркала, диаметром 3-5 см использовались в роли амулетов - оберегов и носились в составе ожерелий или вместе с другими нагрудными украшениями вплоть до эпохи средневековья (Мошкова, 1989. С. 188. Табл. 80; Флеров, 2000. Рис.ЗЗа).
Весьма широк круг аналогов уздечному набору со стержневидными псалиями. Они являются доминирующим типом трензеля степной зоны Восточной Европы финала среднесарматского времени от Южного Приуралья до Северного Кавказа, датируются в целом от второй половины I в. до н.э до первой половины II н.э. (сводку библиографии см. в Ахмедов, 1995; Ахмедов, 2001; Akhmedov, 2001). Окончания в большинстве случаев оформлены в виде дисков, колец, треугольников, стилизованных головок грифонов, а в наиболее богатых, «царских» комплексах (например курган «Садовый», «Дачи», курган 1, п.1), украшены рельефными бляхами с золотой обтяжкой или медальонами с эмалью и вставками полудрагоценных камней (L'Or des Amazones, 2001. P. 200. Cat. 225; P.206. Cat. 231). Сочетание спирали и завитка придает фигурам на концах псалиев из публикуемой находки тамгообразный характер. Подобные случаи известны на узде с подобными псалиями и на псалиях: на железных, плакированных золотыми пластинками псалиях из погребения второй половины I в. до н.э. — первой половины I в. н.э. кургана у станицы Воздвиженской, на концах были помещены тамгообразные фигуры в виде полумесяца с завитком (Гущина, Засецкая, 1992. С.57. Рис.3, 25). В погребении 2 кургана 1 могильника Кировский I, в Нижнем Подонье ремни оголовья были украшены девятью вырезанными из золотой фольги тиснеными изображениями якореобразных тамг, верхняя часть которых выполнена в виде полумесяца с боковым завитком (Ильюков, 2000. С.103. Рис. 7,13-21). Погребение, из которого происходит эта узда, датируется исследователями первой половиной - серединой II в. н.э. (Гугуев, 2000. С. 142-143). Пластины с изображением тамг известны на уздечном наборе из богатого «царского» погребения в кургане 10 могильника Кобяково, датируемого второй половиной I - началом II вв. н.э. (Прохорова, Гугуев, 1992. С. 154. Рис.12,9). В то же время именно этот мотив в таком виде - спираль с боковым завитком — является достаточно редким элементом сарматских тамг.
Он представлен лишь в трех одинаковых знаках нанесенных среди многих других на деревянной арфе, найденной в сарматском погребении середины I -первой половины II вв. в Козырке, в правобережнем Нижнем Поднепровье. С. А. Яценко, анализировавший набор изображений на этом предмете, считает что эти знаки имели локальное значение. В то же время по характеру других тамг на арфе, а особенно по знаку в виде «триграммы вихря», имеющего аналоги среди тамг Нижнего Дона, и который по расположению на предмете мог являться знаком хозяина инструмента, ему представляется, что хозяин арфы происходил из нижнедонских алан. (Яценко, 2001. С.77-78. Рис. 14,d. Рис.25,1,6,21).
Находки в комплексах 1 - начала 11 вв. н.э. из памятниках поволжских финнов узды сарматского облика, весьма многочисленны. Территориально наиболее близки псалии с дисками на концах из п. 39 Когаибеевского могильника (раскопки А.А. Спицына) (Ахмедов, 1995. С. 97. Рис. 1,2), относящегося к наиболее раннему хронологическому горизонту могильника, материалы которого тесно связаны с древностями андреевско-писеральского круга древностей (Ахмедов, Белоцерковская, 1999). Узда в этих памятниках всегда сарматского облика - целая серия удил с псалиями этого и других типов, найдена в как во впускных, так и грунтовых погребениях Андреевского кургана (Степанов, 1980. С. 31, 37. Т.7,16,18; 16,1;17,13; 28,19-20; Т.43) Писеральских курганах (Хали-ков,1962. Табл.XXIV.Pnc.l 1,12), а так же, в расположенном по соседству с последними Климкинским курганом (Архипов, Шадрин, 1995. С.116. Рис.10, 1).
Таким образом, находку с городище Долматово следует датировать в целом I - началом II вв. и, по характеру предметов ее составляющих, отнести к кругу андреевско - писеральских древностей. Состав комплекса позволяет его определить как набор женских украшений, чему не противоречит находка уздечного набора. Аналогичная бляха в женском п. 3 кургана 1 Писеральского могильника была найдена вместе с удилами и стержневидным псалием с дисками на концах (Халиков, 1962. С.119-120). Известно 10 погребений женщин с уздой в рязано-окских могильниках, из них три найдены в Кошибеевском могильнике и относятся к раннему хронологическому горизонту памятника (Ахмедов, 1997. С.17. Табл.; Шитов, 1988. Табл.УИ). Наличие узды в женских погребениях, очевидно, несло некую социальную нагрузку, можно указать, что на рубеже средне -и позднесарматского периодов уздечные наборы входили в комплексы погребального инвентаря знатных сарматок, возможно, «царского» ранга (см. погребение 10 Кобяковского могильника (Прохорова, Гугуев, 1992).
Судя по описанию условий находки, ее можно отнести к разряду «кладов» на поселениях. Известно некоторое количество подобных находок на поселениях правобережья средней Волги. Один из кладов был обнаружен на краю вала городища Ножа-Bap, он располагался в ямке на глубине 20 см, выше глиняной обмазки вала. В его состав входили металлические детали головного убора, бусы, детский наборный браслет из пронизей с надетыми бусами, подражающий по конструкции позднесарматским образцам, подвески-уточки, пластинчатые рифленые подвески. Часть вещей, в том числе и литые рамчатые пронизи с полусферическими украшениями и волютами имеют аналоги в Кошибеевском могильнике, в находке у валов Шатрищенского могильника (Трубникова, 1965. С.150-153. Рис.4-5; Смирнов, Трубникова, 1965. С. 25. Табл.16,1-4,6-14,18,19, 21, 26). В целом, это набор разновременных вещей, которые датируются от середины II - до сер. III вв. н.э. Другой «клад» был обнаружен на городище Пич-ке-Сорче, в ямке выкопанной недалеко от очага. В него входили железные проволочные браслеты в полтора оборота, ожерелье из стеклянных бус, бронзовые детали женского убора: круглые плоские бляхи с отверстием, пронизи на ремешке, подвески. Все предметы имеют аналоги среди древностей андреевско-писеральского круга (Смирнов, Трубникова, 1965. С. 25. Табл.18,1,3,8,13,29, 30,34,36,37). К тому же горизонту относится клад металлических деталей женских украшений с городища у деревни Тиханкино. Однако, в нем есть и пьяноборские вещи, такие как эполетообразные поясные застежки (Смирнов, Трубникова, 1965. С. 25. Табл. 21,1-13). Все эти городища расположены на территории Чувашии.
На территории среднего течения Оки к таким комплексам, возможно, относится находка у вала Шатрищенского городища, не связанная ни с каким могильником. В ее состав входили нагрудная застежка, витая гривна с заходящими концами, рамчатая ажурная пронизь, украшенная фигурами в виде знака «бесконечности», три отлитые вместе кольцевые застежки, кольцо с лопастью (Ахмедов, Белоцерковская ,1998. Рис.2,1-5). Эти вещи хронологически близки инвентарю женских погребений горизонта В1Кошибеевского могильника, которая в настоящий момент может быть датирована второй половиной II - первой половиной III вв. н.э. (Ахмедов, Белоцерковская, 1999).
Определение описанных кладов как комплексов ценностей, спрятанных в опасной ситуации, вряд ли будет правомерно, так как в подавляющем большинстве как андреевско-писеральских, так и рязано-окских, пензенских и пр. по-волжско-финских погребений содержится несоразмеримо большее число металлических украшений, являвшихся обязательной принадлежностью костюма взрослой женщины. Поэтому то сравнительно небольшое количество изделий, представляющих собой элементы декора головного убора, украшений шеи и груди, которое находится в «кладах» вряд ли составляли особую ценность для владельцев. Представляется, что эти «клады» несли иную, скорее идеологическую нагрузку, возможно, являясь жертвами при освоении нового места, или в других случаях, строительными или сакральными.
На сопредельных территориях, занятых носителями других культур, следует указать, в первую очередь, знаменитый Мощинский клад. Он был обнаружен под валом городища, и, возможно, был закопан при возведении последнего (Булычев, 1899. Табл.ХУШ; Никольская, 1959. С.49). Другой клад найденный на Троицком городище, изначально мог быть закопан на гребне площадки или внутреннем склоне рва, а затем в результате смыва, сместился к дну и частично рассеялся (Дубынин, 1970. С. 32. Рис.19). Щербинский клад был найден на северо-западном краю площадки городища (Дубынин, 1967. С. 99-104. Рис.33; Дубынин, 1974. С. 246-247). Все эти комплексы так же представляют собой наборы женских украшений и датируются в пределах первой трети I тыс. н.э.
Из более дальних параллелей следует указать клад женских украшений на поселении Шишино 5 раннего этапа киевской культуры в Белгородском районе Белгородской области. Он состоял из пары фибул, трех браслетов и пряслица и был найден в юго-восточной части поселения, недалеко от гребня дюнного возвышения, на котором расположено поселение (Обломский, 1991. С. 154-155, 180-181,198-199. Рис.42,54).
Итак, состав кладов и их расположение могут свидетельствовать о том, что они, возможно, были отложены в результате каких то ритуальных действий. Вопрос о характере этих действий и процессов, которые они отражают, остается открытым и требует дальнейшей разработки. В то же время гипотеза о том, что эти клады могли сопровождать освоение новых мест поселения, в частности, и новой территории в целом, представляется возможной. По крайней мере, в случае с кладом с городища Долматово, есть все основания предполагать, что
он оставлен людьми принадлежавшими к носителям культуры андреевско-пи-серальского круга, оказавшимися на этой территории.
Женский костюм является одной из наиболее традиционных устойчивых черт древних обществ, своего рода этническим маркером, особенно ярко это прослеживается у поволжских финнов. Еще в начале XX в. были известны случаи, когда мордовская женщина, надевавшая городскую «русскую» одежду, автоматически превращалась для окружающих в «русскую», а традиционная одежда была «олицетворением мордовской веры» (Рученькин, 1974. С. 241-242). Традиционная одежда была необходимым атрибутом приверженцев марийских и удмуртских религиозных течений, противостоявших насильственной христианизации в начале XIX в. (Владыкин, 1990. С. 42).
В свете вышеизложенного, включение в состав «кладов», которые могли быть отложены в результате ритуалов сопровождавших освоение нового места, предметов женского убора весьма показательно.
Несмотря на недостаточную изученность планомерными исследованиями поселений, содержащих городецкие и рязано-окские напластования на территории среднего течения Оки, и отсутствие подробных публикаций даже небольших раскопочных работ, следует все же указать на находки отдельных предметов андреевско-писеральского и раннекошибеевского облика и на этих памятниках. На Троице-Пеленицком городище найдена бронзовая круглая бляха с петельками на обороте, ажурная литая круглая бляшка и пронизи колодочки в виде полуцилиндриков происходят из находок на Шатрищенском городище, «бляхи и пряжки, прямо увязывающиеся с культурой рязано-окских могильников» известны в слое с рогожной керамикой на Мелеховском городище (Монгайт, 1953. С. 160-161 Рис.11; Монгайт, 1961. Рис. 17,4; С. 50-51,74;). Наиболее западные находки этого горизонта на правобережье р. Оки: крупная ранняя сюльгама, ажурная круглая бляха, подвеска в виде утиной лапки, ажурная пронизь, прорезной колокольчик - происходят с городища Ростиславль (коллекции Румянцевского музея) (Aspelin, 1878. Р. 197. №№917-921). Отдельные предметы этого горизонта известны и в погребальных комплексах рязано-окских могильников (Ахмедов, Белоцерковская, 1998).
Характер освоения новой территории андреевско-писеральсккими племенами еще не понят исследователями. Небольшое количество открытых к настоящему времени памятников пока не может объяснить причин прекращения существования позднегородецких памятников и образование древнемордовс-кой культуры. Однако, характер памятников андреевско-писеральского круга, наличие строгих культурных индикаторов, таких как погребальный обряд, устойчивый, самобытный комплекс женского костюма, высокая военизирован-ность носителей культуры, позволяет предположить, что эти памятники оставлены группами населения, появившимися в течении сравнительно небольшого отрезка времени, сразу в нескольких точках среднего Поволжья в результате серии военных походов. По определению С.Э. Зубова - это «военные выплески», источником которых могло быть пограничье Татарии и Башкирии, где в настоящий момент изучается более ранний памятник II-I вв. до н.э. - Кипча-ковский могильник, в материалах которого представлено множество прототипов андреевско-писеральских древностей (Зубов, 1998. С.46-49).
Таким образом, находки предметов с городища Долматово позволяют по новому поставить вопросы изучения этнической истории бассейна Средней Оки в начале I тыс. н.э. и могут рассматриваться в контексте освоения новых территорий предками рязано-окского финского населения.
Естественно, рамки данной статьи позволяют лишь наметить некоторые направления исследования, а выводы, ни в коей мере, не претендуют на окончательность и подлежат дальнейшей разработке.
Список литературы
Агеев Б.Б. Пьяноборская культура. Уфа, 1992.
Археологическая карта России. Рязанская область. Часть 3. М., 1996.
Амброз А.К. Фибулы юга европейской части СССР. САИ. Вып. Д1-30. М., 1966.
Архипов Г.А., Шадрин А.И. Исследование раннесредневековых курганов у с. Климкино // 11овые материалы по археологии Среднего Поволжья. Археология и этнография Марийского края. Вып.24. Йошкар-Ола, 1995.
Ахмедов И.Р. Из истории конского убора и предметов снаряжения всадника рязано-окских могильников // Археологические памятники Среднего Ноочья. Вып. 4. Рязань, 1995.
Ахмедов И.Р. О месте поясного и конского убора и снаряжения всадника в погребальном обряде рязано-окских могильников//Погребальный обряд. Археологический сборник. Труды ГИМ. Вып. 93. М., 1997.
Ахмедов И.Р. Псалии в начале эпохи Великого переселения народов //Культуры евразийских степей второй половины I тысячелетия н.э. (из истории костюма). Самара, 2001.
Ахмедов И.Р., Белоцерковская И.В. О начальной дате рязано-окских могильников.// Археологический сборник. Труды ГИМ. Вып. 96. М., 1998.
Ахмедов И.Р., Белоцерковская И.В. Хронология Кошибеевского могильника // Тезисы докладов на конференции «Научное наследие А.П.Смирнова и современные проблемы археологии Волго-Камья». М., 1999.
Белоцерковская И.В. Головной убор из могильника Корабли но // Историческая археология. Традиции и перспективы. К 80-летию Д.А.Авдусина. М., 1998.
Белоцерковская И.В. В печати. Ранние головные уборы из могильника Заречье. Сб.ГИМ.
Булычев Н.И. Журнал раскопок но части водораздела верхних притоков Волги и Днепра. М., 1899.
Виноградов В.Б., Петренко В.А. К происхождению сарматских зеркал-подвесок Северного Кавказа// КСИА. Вын.148. 1977.
Владыкин В.Е. Из истории религиозного синкретизма у удмуртов // Мировоззрение финно-угорских народов. Новосибирск, 1990.
Гришаков В.В. О ранней стадии пензенских могильников // Поволжские финны и их соседи в эпоху средневековья (Проблемы хронологии и этнической истории).Тезисы докладов Всероссийской научной конференции 2-3 февраля 2000 г. Саранск, 2000.
Гугуев Ю.К. О месте комплексов из могильников Кировский I, III, IV, в системе памятников позднесарматской культуры// Сарматы и их соседи на Дону. Материалы и исследования по археологии Дона. Выпуск 1. Ростов на Дону, 2000.
Гущина И.И., Засецкая И.П. К вопросу о хронологи и и происхождении «Золотого кладбища» в Прикубанье (По материалам раскопок Н.И. Веселовского)// Проблемы хронологии сарматской культуры. Саратов, 1992.
Дубынин А.Ф. Клад Щербинского городища// КСИА. Выи. 112. 1967.
Дубынин А.Ф. Троицкое городище//Древнее поселение в Подмосковье. МИА. 1970. № .156.
Дубынин А.Ф. Щербинское городище // Дьяковская культура. М., 1974.
Зубов С.Э. К проблеме этнокультурной интерпретации памятников андреевско-писеральского тина // Исследования П.Д. Степанова и этнокультурные процессы древности и современности. Материалы международной научной конференции, посвященной 100-летию П.Д.Степанова. Саранск, 1998.
Ильюков Л.С.Позднесарматские курганы левобережья реки Сал// Сарматы и их соседи на Дону. Материалы и исследования по археологии Дона. Выпуск 1. Ростов на Дону, 2000.
КравченкоТ.А. Шатрищенский могильник (но раскопкам 1966 - 1969 гг.)// Археология Рязанской земли. М., 1971.
Малашев В.Ю. Периодизация ременных гарнитур позднесарматского времени // Сарматы и их соседи на Дону. Материалы и исследования но археологии Дона. Выпуск 1. Ростов на Дону, 2000.
Монгайт А.Л. Из истории населения бассейна среднего течения Оки в 1 тыс. н.э.// СА. 1953. № XVIII.
Монгайт А.Л. Рязанская земля. М.,1961.
Мошкова М.Г. Среднесарматская культура// Степи европейской части СССР в скифо-сар-матское время/Археология СССР. М.,1989.
Никольская Т.Н. Культура племен бассейна Верхней Оки в I тысячелетии н.э. М., 1959.
Обломский A.M. Этнические процессы на водоразделе Днепра и Дона в I-V ив. н.э. Москва-Сумы, 1991.
Прохорова Т.А., Гугуев В.К. Богатое сарматское погребение в кургане 10 Кобяковского могильника// С А. 1992. № 1.
Рученькин В.И. Жизнь и быт мордовского народа в трудах П.И.Мельникова// Материалы по археологии и этнографии Мордовии. Труды МНИИЯЛИЭ. Вып.45. Саранск, 1974.
Скрипкин А.С. Азиатская Сарматия. Саратов, 1990.
Смирнов А.П., Трубникова II.В. Городецкая культура. САИ. Вып. Д1-14.М., 1965.
Спицын А.А. Древности бассейнов рек Оки и Камы//МАР. №25. СПб-М., 1881.
Степанов П.Д. Андреевский курган. К истории мордовских племен на рубеже нашей эры. Саранск, 1980.
Трубникова КВ. Городище Ножа-Bap в Чувашии// СА. 1965. №4.
Трубникова Н.В. Височные кольца со щитком из Кошибеевского могил ьника и вопрос о взаимосвязях древних племен // Вопросы древней и средневековой археологии Восточной Европы. М., 1978.
Флеров B.C. Аланы Центрального Предкавказья V-VII1 веков: обряд обезвреживания погребенных. Труды Клин-Ярской экспедиции. I. M., 2000.
Халиков А.Х. Очерки истории населения Марийского края в эпоху железа. Труды Марийской археологической экспедиции. Т.П. Йошкар-Ола, 1962.
Челяпов В.П. Отчет о разведках на территории Рязанской области в 1986 г.// Архив И A PAIГ Р-1.№ 11310.
Шитов В.Н. Кошибеевский могильник (По материалам раскопок В.Н.Глазова в 1902 г.)// Вопросы этнической истории мордовского народа в 1- начале II тысячелетия н.э. Труды МНИИЯЛИЭ. Вып.93. Саранск, 1998.
Яценко С.А. Знаки-тамги ираноязычных народов древности и раннего средневековья. «Восточная литература». М., 2001.
Akhmedov I.R. New data about the origin of some constructive parts of the horse-harness of the Great Migration Period// International Connections of the Barbarians of the Carpatian Basin in the 1st - 5st centuries A.D. Proceedings of the international conference held in 1999 in Aszod and Nyiregyhaza. Aszod - Nyiregyhaza, 2001.
AspelinJ.R. Antiquites du Nord Finno-Ougrien. III. L'agedu fer. Antiquites Morduines, Meriennes etTshoudes. StPetersbourg -Helsingfors-Paris, 1878.
L'Or des Amazones. Peuples nomades entre Asie et Europe Vie siecle av. J.-C. - IVe siecle apr. J.-C. Paris, 2001
И.В. Белоцерковская (г. Москва). Некоторые черты погребального обряда рязано-окских могильников
Материал рязано-окских могильников на протяжении уже более сотни лет является предметом интереса исследователей разных поколений, изучающих проблемы, в том числе и этногенетической, истории населения Средней Оки в эпоху раннего средневековья. Естественно, что в первую очередь привлекаются данные погребального обряда.
Однако, неудовлетворительная сохранность костного материала во всех памятниках этого времени и региона не дает возможности определения половой принадлежности погребенных. Основанием для разделения захоронений по половому признаку служит исключительно состав погребального инвентаря.
Значительные сложности возникают и с установлением возраста погребенных; в связи с этим вопросы изменения состава погребального инвентаря, а соответственно, и обряда, в зависимости от возраста умерших долгое время оставались за пределами возможностей исследователей.
И только относительно недавно при раскопках могильника Заречье (Рязанская область, Спасский район, бассейн р. Проня) хотя и весьма приблизительно, по состоянию зубной системы, удалось определить возраст целого ряда погребенных. Такая же работа проделана с серией захоронений могильника Кораблино в Рязанском районе (бассейн р. Листвянка).
В связи с этим появилась возможность: а) исследовать состав погребального инвентаря в захоронениях разных возрастных групп, б) выявить наличие или отсутствие зависимости между возрастом погребенных и сопровождающим их инвентарем, в) попытаться определить наличие или отсутствие локальных особенностей в составе погребального инвентаря памятников, расположенных в разных районах ареала культуры - на р. Листвянка и Проня.
Разнообразие состава женского инвентаря рязано-окских могильников отмечалось неоднократно. В первую очередь, это украшения - шейные, нагрудные, головного убора, рук, а в некоторых случаях - также строго определенный комплект инструментов: нож, шило и пряслице. Состав сопровождавших захоронения мужчин предметов более ограничен и труднее поддается анализу.
В связи с этим задачей этой работы является попытка анализа состава женского погребального инвентаря в соответствии с имеющейся в нашем распоряжении пока небольшой серией возрастных определений - 36 для могильника Заречье и 30 - для могильника Кораблино, из захоронений, имеющих хронологические маркеры.
Подобный анализ целесообразно провести по хронологическим группам, поскольку изначально можно предположить, что состав инвентаря на протяжении столетий не мог оставаться неизменным. Также априори ясно, что состав украшений и деталей детского костюма отличается от женского. Поэтому весь исследуемый материал поделен не только на хронологические, но и на возрастные группы.
* Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ, проект № 00-01 -00169а
В качестве дополнительной базы привлечены материалы других погребений, соответствующих выделенным хронологическим группам, но не имеющих возрастного определения. В целом по могильнику Заречье их 30 и по Кораблино - 28.
В результате потрем условным периодам построено 6 таблиц. В основу их положена взаимовстречаемость в погребениях следующих категорий вещей и признаков: 1 - головные венчики, 2 - височные привески, 3 - иакосники, 4 -нагрудные бляхи или заменяющие их украшения (крупные массивные сюль-гамы с лопастями, бляхи без крышек), 5 - гривны, 6 - ожерелья,? - браслет на правой руке, 8 - браслет на левой руке, 9 - перстень на правой руке, 9а -местоположение перстней не определено, 10 - перстень на левой руке, 11 -шило, 12 - нож, 13 - пряслице, 14 - височные кольца (ранние с лопастью и позднего образца - крупные браслетообразные), 15 - нагрудные ажурные застежки рязанского типа.
Для первого опыта подобного рода анализа пока достаточным, на наш взгляд, является применение разработанной еще П.П. Ефименко (Ефименко, 1926. Рис. 1,4) хронологии могильников рязано-окского типа. Наш ранний период соответствует этапам А-В1, средний -- С и поздний - С1 и отчасти Д по П.П. Ефименко, т.е. соответственно - III-IV вв. и, очевидно, самому началу V в.; V в. и VI - началу VII вв.
Для раннего периода существования рассматриваемых могильников харак терными можно считать: головные бляхи с концентрическим гравированныЦ орнаментом; гривны кругл од ротовые массивные с обрубленными концами браслеты того же типа; гривны тонкопроволочные с перехлестнутыми концами в виде петли и крючка с грибовидным окончанием, а также крученые квадратные в сечении с замком в виде раскованной ромбовидной пластины с отверстием и крючком, гривны массивные прямоугольного сечения с орнаментом в обрубленными концами; привески пластинчатые четырех и пятилопастные с одной округлой выпукл иной-»жемчужиной» на каждой лопасти и «кошибеев-ского типа» - трех и четырехлопастные с ложновитым кантом и одной жемчужиной на каждой лопасти; ажурные застежки «рязанского» типа; нагрудные бляхи небольшие с крестовидно расположенными накладками и типа « с крышкой» ромбовидной или подквадратной формы; массивные застежки-сюльгамы с лопастями; небольшие нагрудные бляхи с центральной частью в виде сюльгамы, прорезями и крупными «жемчужинами» на плоскости; такие же бляхи, но без сюлъгамы, а просто с выпуклым валиком вокруг выреза в центре; браслеты -пластинчатые орнаментированные одинаковые по ширине по всему периметру или с расширяющимися концами, массивные прямоугольного сечения орнаментированные; сюльгамы с концами, ширина которых равна или меньше ширины основной части пластины; височные кольца с «лопастью»; фибулы прогнутые с подвязной ножкой и «воинские».
Средний период маркируют: привески к накосникам пластинчатые пятилопастные крупные с тремя «жемчужинами» на каждой лопасти; височные привески на литой петле с двумя бутыльчатыми привесками; гривны - с проволочной обмоткой и напускными бусами на концах и с замком в виде крючка и петли либо круглой коробочки; нагрудные бляхи с крестовидными накладками или с крышкой, близкой к шестиграннику формы; лунницы трехрогие; головные венчики, состоящие из ремня с нанизанными на него широкими и узкими пластинчатыми обоймами с трапециевидными привесками; браслеты -массивные подовального сечения с расширяющимися концами и проволочные с уплощенными орнаментированными концами.
Для позднего периода характерны: многоярусные височные привески с бутыльчатыми привесками; крупные браслетообразные височные кольца; конические пластинчатые привески; наличие в составе ожерелий помимо бус бронзовых литых пронизей с привесками и без них; крупные нагрудные бляхи с крестовидным перекрестьем или с крышкой, усложненной вырезами формы; серповидные пластинчатые гривны; сюльгамы с удлиненными концами - «усами», сюльгамы с «крылатой» иглой; круглопроволочные браслеты с сильно раскованными округлыми или срезанными под углом концами.
В верхней части таблиц указаны погребения с возрастными определениями, в нижней - без них.
Таблица 1. Группа ранних погребений девочек (могильники Заречье и Кораблино) [24]
Во всех таблицах по вертикали - категории предметов и признаки в соответствии с заявленной выше нумерацией.
Судя по приведенным данным, головные венчики в захоронениях девочек раннего периода встречаются крайне редко. Наиболее типичны для них гривны и ожерелья, часты височные привески, браслеты и перстни; значительно реже кладутся шилья, ножи и пряслица (табл. 7). Полностью отсутствуют нагрудные бляхи и накосники.
В рассматриваемую группу захоронений входят погребения 11 девочек, начиная с младенческого (до или около одного года) и до 10-14 лет, но, как правило, это дети 5-6-8 - летнего возраста. Следует отметить, что приведенные данные отражают реальную ситуацию достаточно приблизительно, т.к. некоторые погребения были либо частично ограблены в древности, либо пострадали при совершении более поздних захоронений.
Тем не менее, полученные материалы позволяют предполагать, что головные венчики могли входить в головной убор девочек уже как минимум с шестилетнего возраста, а височные привески, браслеты, перстни и гривны - с младенчества.
Следует сразу оговориться, что речь идет о данных погребального обряда, а не о реально существовавшем традиционном костюме. Вполне возможно, что
Знаком " помечены погребения в Кораблино, мыс 2
часть этих предметов, например, гривны и, может быть, другие украшения, на самом деле на детей, тем более - очень маленьких, при жизни и не надевали. Скорее всего, весь этот набор представлял собой некий символ половой принадлежности погребенных.
Очевидно, иную роль играл обычай положения в могилы шила, ножа и пряслица, который, хотя и редко, но зафиксирован в детских погребениях. Интересно, что полный набор этих инструментов выявлен лишь в захоронениях девочек 10-14 лет, т.е. уже достаточно больших. В остальных встречены либо один из этих предметов, либо пара.
Таблица 2. Ранняя группа женских погребений (могильники Заречье и Кораблино) [25]
О - нагрудные украшения в виде блях раннего типа бел крышек, массивных сюльгам с лопастями; X - височные кольца с лопастью.
Для женских погребений наиболее характерны гривны, ожерелья, браслеты, перстни, а также шилья, ножи и пряслица, которые выявлены более, чем в половине рассматриваемых комплексов (табл. 8). Реже встречаются головные венчики, височные привески, накосники, нагрудные бляхи и нагрудные украшения раннего типа.
Заметим, что височные привески никогда не сочетаются с находками височных колец с лопастью. Вероятно, этот тип головных украшений возник и распространился позже и взамен колец с лопастью.
Нагрудные украшения - бляхи и массивные лопастные сюльгамы найдены в семи комплексах из 22, в четырех из них они сочетаются с накосниками. Последние, также как и бляхи, характерны для женщин, начиная с 18-20 лет и до пожилого возраста. Можно полагать, что эти виды украшений носили только замужние женщины, и именно поэтому их нет в детских погребениях.
Шилья, ножи и пряслица также характерны в основном для погребений женщин замужнего возраста, тем не менее, они выявлены далеко не в каждой
такой могиле и не в полном комплекте. Все три предмета вместе найдены только в трех комплексах - двух пожилых и одной женщины в возрасте около 25 лет. Отчасти это можно объяснить неудовлетворительной степенью сохранности остальных могильных комплексов, но вероятнее, что каждый из рассматриваемых инструментов играл свою особую роль в погребальном обряде. Речь об этом пойдет ниже.
Таблица 3. Группа погребений девочек среднего периода (могильники Заречье и Кораблино) [26]
Т - нагрудные бляхи с крестовидными накладками
Из хронологически определимых к среднему периоду отнесено только 4 детских захоронения, из них два - девочек 6-7 лет. В этой группе, как и ранней, полностью отсутствуют накосники, редки головные венчики; положение в могилы гривен также становится более редким явлением. Но появляются нагрудные бляхи с крестовидными накладками; из инструментов встречаются только шилья (табл.7). Заметим, что представленная здесь выборка слишком мала для окончательных выводов, и ее показатели можно учитывать лишь как информацию для размышления.
Таблица 4. Группа женских погребений среднего периода (могильники Заречье и Кораблино) [27]
1 - нагрудные бляхи с крышкой
Погребения среднего периода представлены 19 комплексами, принадлежавшими женщинам в возрасте около 25 лет и старше. Интересно, что 90-83,3% из них (первое число - процент погребенных, возраст которых определен, второе - процент от общего количества комплексов данного периода) сопровождались нагрудными бляхами с крышкой и все - накосниками (табл. 8). Судя по всему, нагрудные бляхи с крышкой и накосники были непременным атрибутом именно замужних женщин.
Таблица 5. Поздняя группа погребений девочек (могильники Заречье и Кораблино) [28]
Т - нагрудные бляхи с крестовидными накладками
Таблица 6. Поздняя группа женских погребений (могильники Заречье и Кораблино) [29]
Т - нагрудные бляхи с крестовидными накладками, 1 - нагрудные бляхи с крышкой
Наиболее типичны для этого периода и этой возрастной группы, кроме того, браслеты, перстни, ожерелья, ножи и шилья; чуть реже встречаются гривны, височные привески и пряслица. И значительно реже, чем в раннем периоде, -головные венчики ( 20-27,7%) (табл. 8). Характерно, что полный комплект инструментов отмечен в 4 из 10 определимых погребений женщин в возрасте 35-40 лет и позже.
К позднему периоду отнесено 18 погребений девочек в возрасте от младенческого и до 10-12 лет. Здесь нагрудная бляха с крестовидными накладками отмечена в единственном захоронении девочки 7-8 лет; также чрезвычайно редки случаи положения в могилы шила или ножа (табл. 7) и украшения, близкого по облику к накоснику. Оно представляет собой два узких ремешка с нанизанными на них бронзовыми пронизями и бусами, перехваченных обоймой и без каких-либо концевых привесок. Выявлено в двух могилах, одна из них принадлежала девочке 5-7 лет. Большой редкостью стали головные венчики и гривны; но по-прежнему, типичны браслеты и перстни, ожерелья и височные привески.
Женских захоронений позднего периода - 37. Наиболее часты в них находки ожерелий, нагрудных блях, браслетов, перстней, гривен и височных привесок. Чуть реже встречаются шилья и ножи, и как исключение - головные венчики, накосники и пряслица (табл.8). Нагрудные бляхи представлены, в основном, экземплярами типа с крышкой и, реже - с крестовидными накладками.
Первое число - процент погребенных, возраст которых определен, второе - процент от общего количества комплексов данного периода
Первое число - процент погребенных, возраст которых определен, второе - процент от общего количества комплексов данного периода
В целом данные приведенных таблиц отражают достаточно четко выраженную тенденцию в изменении состава погребального инвентаря по двум основным направлениям - хронологическому и возрастному. В частности, хорошо видно, что процент детских погребений с височными привесками, ожерельями, браслетами, перстнями со временем значительно возрастает, а сопровождение
их гривнами и шильями, наоборот, резко падает. Обычай положения в могилы девочек пряслиц на позднем этапе сходит на нет, а небольшой даже первоначально процент погребений с ножами уменьшается вдвое. Немного возрастает процент могил с головными венчиками, в то же время - нагрудные бляхи, отсутствовавшие на раннем этапе, изредка появляются на позднем.
В женских погребениях со временем значительно сокращается процент случаев сопровождения их головными венчиками - почти в три раза; но возрастает встречаемость височных привесок и колец. Почти на одном уровне удерживается частота положения в могилы гривен, браслетов и перстней; немного возрастает процент захоронений с ожерельями.
С другими категориями рассматриваемых предметов ситуация несколько более сложная. Процент встречаемости накосников, нагрудных блях и ножей достигает своего максимума на среднем этапе, затем довольно резко падает. Частота встречаемости шильев по сравнению с первыми двумя периодами немного снижается в третьем; а пряслица, которые в одинаковой степени характерны для первых двух этапов, на последнем становятся редкостью.
При сопоставлении данных таблиц 7 и 8 бросается в глаза то, что обычай положения в могилы набора инструментов более характерен для женских, нежели для детских комплексов. Кроме того, почти все категории украшений за исключением гривен на раннем этапе в детских могилах встречаются значительно реже, чем в женских. Вероятно, рассматриваемые категории украшений выполняли не только и не столько декоративную функцию, сколько несли определенную смысловую нагрузку.
Головные венчики раннего периода представляли собой, как правило, 2-3 ряда узких кожаных ремешков, нашитых на головной убор, с нанизанными на них бронзовыми спиральными пронизями; позже они становятся совершенно самостоятельной частью убора с собственной пряжечкой-застежкой, пластинчатыми обоймами и привесками и крепятся к основе убора сюльгамами. На позднем этапе, как в погребении девочки (Заречье 216), так и в женских (Заречье 33, Кораблино 132) такие венчики найдены в области шеи погребенных вместе с ожерельем.
Подобное положение венчиков есть еще в целом ряде погребений рассматриваемых и других памятников этого типа, но они хронологически менее определенны. В частности, как ожерелья венчики использованы в Заречье 118 и 175; Кузьминское 27,50,51,71,72; Шатрищи 1 (Спицын, 1901. С. 91-103). Можно, конечно, полагать, что в этих случаях венчики просто сползли со лба на шею погребенных, но многократность этих находок свидетельствует скорее о преднамеренности такого использования рассматриваемой детали убора. К тому же в Кораблино 87, например, сложенный вдвое венчик находился с левой стороны от шеи погребенной; в погребении 94 Шатрищенского могильника венчик найден также в расстеленном виде (Кравченко, 1974. С. 171). В Заречье 175 венчик положен на стопу ноги. Особенно показательно помещение головных венчиков в качестве дара в мужские захоронения, например, вместе с перстнями (Кораблино 97 и др.)
Налобные повязки или ленты, прототипом которых послужили головные венчики, у многих народов, в том числе русских и финно-угорских, были деви-
чьим головным убором; но могли входить одной из составных частей и в убор замужней женщины ( Мордовский народный костюм, 1990. С. 97,123,157; Лебедева, 1996. С. 151).
Наличие трапециевидных привесок у венчиков классического образца, явно свидетельствует об их охранительной функции как оберега. В то же время обычай помещения головных венчиков в могилы девочек не ранее, чем с шести-семилетнего возраста, наталкивает на мысль о том, что эта деталь убора отмечала какие-то этапно-возрастные моменты.
Височные привески, без всякого сомнения, также служили оберегом, а много позже у мордвы, южной группы русских и других народов эту роль выполняли височные и наушные подвески в виде бисерных кистей, шариков из пуха и раковин «каури» (Мордва, 1981. С. 137; Мордовский народный костюм, 1990. С. 97,98,200 и др.).
Накосники происходят, как правило, из захоронений той возрастной группы женщин, которые могли быть замужем. По традиционным представлениям некоторых народов о магической силе женских волос, замужние женщины, в отличие от девушек, скрывали волосы под головным убором (подробнее: Воронина, 1973. С. 47,48).
В Заречье прослежены некоторые виды женских причесок. В основном, волосы заплетали в две косы, иногда ниже соединяя их в одну; но зафиксированы и три косы. Выявлен случай, когда третья коса была завернута в жгут на темени. Вероятно, парные накосники, крепившиеся к головному убору, обозначая наличие кос, в то же время рассматривались и как обереги.
Интересно, что в ранних захоронениях рассматриваемых памятников накосники сопровождают лишь часть могил женщин замужнего возраста, в основном, это комплексы, тяготеющие к концу IV- началу V в. Эти украшения представлены здесь ранними формами - в виде небольшого кольца, через которое перекинут узкий ремешок со спиральными бронзовыми пронизями и без концевых привесок ( Заречье 83); с трех и четырехлопастными привесками на концах с отверстием в центре, ложновитым кантом вокруг и одной крупной жемчужиной на каждой из них (Заречье 172,175), с составными литыми привесками в виде усеченного конуса (Заречье 77). Очевидно, что на ранней поре этот тип украшений только формируется.
На среднем этапе накосники сопровождают каждое женское захоронение. В свое время при анализе встречаемости накосников в могильниках среднец-нинской мордвы Р.Ф.Воронина предположила, что они были характерны для определенной возрастной группы (Воронина, 1973. С. 51). Наш анализ подтверждает эту гипотезу - во всяком случае накосники в рязано-окских могильниках были отличительной чертой женщин только замужнего возраста.
Лишним подтверждением тому является частая встречаемость накосников в составе дарственных комплексов в мужских погребениях (Белоцерковская, 1997. Табл. 1,3). На позднем этапе накосники перестают быть обязательной деталью женского убора (табл. 6), что возможно, связано с изменением типа головных уборов: в них уже нет места ни для головных венчиков, ни для накосников.
На раннем этапе в качестве нагрудных украшений выступали массивные застежки-сюльгамы с раскованными лопастями; небольшие пластинчатые бляхи
с прорезями на плоскости, крупной сюльгамой или валиком в центре и иглой для крепления. На среднем этапе - это классическая для рязано-окских могильников форма бляхи с крышкой. Их находят в большинстве своем лежащими в нижней части живота, прикрепленными к костюму при помощи веревок или ремешков. В рассматриваемых памятниках бляхи этого типа сопровождают, как нам представляется, захоронения замужних женщин.
В пользу правильности этого предположения свидетельствуют не только находки блях в составе жертвенных комплексов в мужских могилах, но и необычность в некоторых случаях положения их в женских. К примеру, в целом ряде женских захоронений нагрудные бляхи не крепились к костюму, а были помещены в свертки из луба, иногда из ткани и луба, и затем уже положены на погребенную (Заречье 135,144,213 и др.; Кораблино 16,83,117,124). Это свидетельствует скорее всего об отношении к ним как к оберегам, предохраняющим от разного рода несчастий именно замужних женщин. Очевидно, бляха с крышкой связана с культом плодородия и соответственно с защитой детородной функции женщины, воспринимаемой древними прежде всего в роли продолжательницы рода.
К выводу о принадлежности рассматриваемых нагрудных блях замужним женщинам пришли и исследователи Старокадомского могильника рязано-ок-ского типа на Мокше, анализируя планировку памятника (Зеленеев, Шитов, 1979. С. 138).
Заметим, что несмотря на отсутствие ярко выраженной рядовой планировки в могильнике Заречье, здесь также можно попытаться выделить близкородственные пары. Основой для этого служат, с одной стороны, расположение мужской и женской могилы с бляхой в непосредственной близости друг от друга, одинаковая ориентировка погребенных и, естественно, хронологическая близость погребальных комплексов. Таких пар несколько: погребения 48 и 49; 53 и 60; 122 и 140; 135 и 139. Есть и парные захоронения мужчины и женщины в одной могильной яме - погребения 71А,Б. Любопытно, что при совершении парного одновременного мужского и женского погребений в одной могильной яме наличие нагрудной бляхи, очевидно, считалось необязательным (Заречье 223 А,Б, Кораблино 18 А,Б). Возможно, в данном случае на статус женщины указывало присутствие в этом же захоронении мужчины. А вот при дозахороне-нии женщины в могилу мужа (Заречье 71 Б) нагрудная бляха была положена.
Явным и бесспорным прототипом бляхи с крышкой является нагрудная бляха из Заречье 102 - без крышки, с округлым вырезом в центре, окруженным рельефным бортиком, подтрапециевидными вырезами на плоскости, и с железной иглой.
Что касается блях с крестовидными накладками, то они произошли от небольших блях с гравированным концентрическим орнаментом, использовавшихся на раннем этапе в качестве конструктивной детали женского головного убора. Как нагрудные бляхи с перекрестьем выявлены в детских и захоронениях женщин среднего периода, начиная с 6-8 летнего возраста и до 20-25 лет (табл. 4-6).
По этнографическим материалам известно, что рождение первого ребенка у мордвы, например, рассматривалось как определенный этап в жизни женщины, сопровождавшийся, в частности, сменой типа головного убора (Мордва
Заволжья, 1994. С. 75). В качестве гипотезы можно предположить, что нагрудные бляхи с перекрестьем носила определенная возрастная группа девочек, девушек и молодых женщин (судя по наличию накосников в Заречье 46,119 и 145) до рождения первого ребенка.
Гривны были типичным украшением и характерны как для детских, так и женских захоронений. Но если в последних они, примерно, с одинаковой частотой отмечены во всех трех периодах, то встречаемость их в детских могилах раннего этапа значительно превышает процент находок в последующих (табл. 7,8). Гривны сопровождали и часть мужских погребений рязано-окских могильников, где определенные типы этих украшений на некоторых этапах выступали как показатели высокого социального статуса их владельцев (Ахмедов, 2000).
Необходимо отметить, что в подавляющем большинстве случаев гривны были надеты на шею погребенных; но иногда, и это очень показательно, гривну либо клали на грудь (Кораблино 13), либо на голову умершим (Заречье 46; Кораблино 6,117), а в Заречье 194 - на шею и грудь женщины. Это обстоятельство, а также то, что 86,7% девочек раннего периода, начиная с самого раннего возраста, захоронены с гривнами, заставляет предположить, что гривна также могла использоваться не только как украшение, но и в качестве апотропея.
В состав ожерелий раннего периода помимо типичных для этих памятников бус из красного непрозрачного стекла входят еще и золоченые, в том числе многочастный бисер; позже золоченые бусы вышли из употребления, а на позднем этапе непременной составной частью ожерелий стали бронзовые спиральные и литые с привесками и без них пронизи. Частота встречаемости ожерелий как в детских, так и в захоронениях взрослых женщин со временем возрастает примерно на 20%. Но в большей степени ожерелья характерны для женщин.
Ожерелья, правда, очень небольшие по составу, буквально несколько бус, помещают в погребения девочек, начиная с самого раннего возраста. У взрослых женщин они более роскошные, в некоторых случаях в них включено до 700 экземпляров бус (Кораблино 13). Создается впечатление, что ожерелья, в представлении рязано-окского населения, как и височные привески, служили маркером половой принадлежности погребенных.
Браслеты и перстни, примерно, в одинаковой степени характерны для женских комплексов всех трех периодов; что касается детских захоронений, то на раннем этапе ими сопровождалось каждое третье захоронение, а на позднем -не менее 70%. Девочек начинали сопровождать браслетами с 3-4 летнего возраста (табл.5), а перстнями - с младенчества (табл.1). На раннем этапе их изредка надевали на обе руки сразу, но на одну, правую, в два раза чаще, чем на левую. В поздний период браслеты, как правило, носились на обеих руках, но в некоторых случаях только на одной из них. Перстни в это время встречаются реже, чем браслеты; их могли надевать только на пальцы левой, либо обеих рук, и реже - лишь на правую руку.
Для ранних женских комплексов одинаково распространено ношение и браслетов, и перстней. Браслеты чаще всего украшали обе руки, но также часто носились только на правой, и чуть реже - только на левой руке. На среднем этапе браслеты и перстни надевали, как правило, на обе руки. Обе категории украшений одинаково характерны для этого времени. На позднем этапе, также как и у
девочек, перстни использовались реже браслетов. Предпочитали украшать ими сразу обе руки.
Очевидно, что на ранней поре у девочек и взрослых женщин отдавалось предпочтение украшению только правой руки. Возможно, это каким-то образом связано с распространенным еще в недавние времена противопоставлением правого и левого (к примеру у В. Даля - «Правая рука всегда правее» и пр. -1995. Т.З. С. 377). Следует отметить, что в рязано-окских могильниках у мужчин браслеты надевались преимущественно также на правую руку.
Судя по дошедшим до нашего времени сведениям, перстню-кольцу мордва придавала особое значение - например, во время свадьбы молодую водили на реку, где устраивали моления в честь покровительницы воды Ведь-авы, и молодушка бросала в воду кольцо (Мокшин, 1998. С. 56).
Слабый отголосок магических свойств, приписываемых в древности браслетам, очевидно, сохранился в мордовской народной сказке, где непослушный младший брат лизнул медный браслет, принадлежавший Бабе-Яге, и превратился в барашка. Кстати в этой сказке браслет выступает в паре с кольцом, которое никакой самостоятельной роли здесь не играет (Народные сказки. 1996. С. 5-102).
Шилья были одинаково распространены в женских комплексах разного времени: у девочек они крайне редки (табл. 7,8). В могилы их клали либо у головы под голову, либо в ногах погребенных.
Таблица 9. Местоположение шильев, ножей и пряслиц по отношению к погребенным взрослым женщинам. [32]
la - шило, ранний период; 1а - шило, средний период; la - шило, поздний период
16 - нож, ранний период; 16 - нож, средний период; 16 - нож, поздний период
1в — пряслице, ранний период; 1в - пряслице, средний период; 1в - пряслице, поздний период.
3 - Заречье, К - Кораблино
Любопытно, что на раннем и позднем этапах культуры шило чаще всего клали под голову погребенной, а на среднем - с равной частотой в обе концевые части могильной ямы.
Столь устойчивая традиция помещать шило только в диаметрально противоположные концы могил девочек и женщин связана, очевидно, с магической функцией этого предмета. Значительно позже умерших женшин у мордвы сопровождали среди прочих предметов погребального инвентаря иголками, а в обрядах предохранительной магии во время свадьбы в одежду жениха и невесты спереди и сзади втыкали иголки, чтобы притронувшийся к ним колдун уколол руки (Мордва, 1995. С. 109,259).
Можно полагать, что изначально подобного рода оберегом служили шилья, а не иглы. С этой точки зрения показательно положение в качестве дара в муж-
ские погребения - Заречье 206 головного венчика с надетым на него перстнем и шила, а в Кораблино 79 - головного венчика вместе с шилом.
Ножи для погребений девочек среднего и позднего периодов нехарактерны. Но и на раннем этапе они входили в состав лишь 20% комплексов захоронений девочек, начиная с трех-шестилетнего возраста. В женском же погребальном инвентаре они играли существенную роль, особенно на первых двух этапах. В среднем и позднем периодах ножи, как правило, располагались у пояса умерших, очевидно, по месту их ношения при жизни. Тем не менее, на раннем и отчасти на позднем этапах, примерно, в равной степени встречено положение ножа или в ноги, или у головы погребенной, иногда вместе с шилом. Особенно показательно, что в Заречье 112 нож был воткнут в землю у головы погребенной.
В этнографии разных народов есть множество указаний на то значение, которое придавалась ножу в различного рода магических обрядах, в основном -предохранительной магии. В северорусских губерниях скот для сохранности стада прогоняли между воткнутыми в землю ножом, топором, замком и ключом; в лечебных целях у восточных славян боль упавшего ребенка передавали ножу; нож также клали под подушку роженицы для защиты от нечистой силы (Зеленин, 1991. С. 90,287,321).
Близкие по содержанию, и даже формам, обряды наблюдали у мордвы: при взятии невесты из родительского дома дружка троекратно обходил весь свадебный поезд с большим ножом; для оберегания ребенка от порчи трижды обводили зыбку ножом и клали его под подушку младенца. Нож вместе с золой, водой и огнем участвовал в действиях по предохранению от смерти и очищению после соприкосновения с покойником (Мокшин, 1998. С. 109,117; Мордва, 1995. С. 250,268).
Таким образом, не вызывает никакого сомнения, что ножи в рассматриваемых памятниках находились не столько в качестве обычного инструмента, сколько оберега.
Пряслица встречены всего в двух могилах позднего периода и, примерно, в каждом втором женском захоронении первых двух этапов (табл.8).
Наибольшего разнообразия достигает местоположение пряслиц по отношению к погребенной на раннем этапе - их клали у кисти правой руки, на груди, у пояса, головы и т.д. (табл. 9). В поздний период в могильнике Заречье пряслица отсутствуют, а в Кораблино найдены лишь рядом с поясом. Интересно, что в последнем система положения ножей по отношению к погребенной также более упорядочена, нежели в Заречье (табл. 9).
Заметим, что в могилах второго и третьего периодов Старокадомского могильника, которые соответствуют нашему позднему этапу, ножи, пряслица и шилья, также как и нагрудные бляхи с крышкой, в детских захоронениях полностью отсутствуют. Очевидно, все эти предметы принадлежали преимущественно взрослым женщинам (Шитов, 1988. С. 32-70).
Прядению и ткачеству в свое время придавалось большое значение. Например, у белорусов при защите от эпидемии скота в течение одной ночи следовало спрясть нитки и соткать так называемое «обыденное полотенце». У восточных славян у новорожденной девочки пуповину перерезали на прялке или веретене (Зеленин, 1991. С. 99, 321); у мордвы, чтобы не допустить заразу в
село при «огороживании» для предохранения скота от падежа круг чертился сохой или делался нитками (Мокшин, 1998. С. 108,109); мордовское население за Волгой, как правило, помещало в погребения женщин нитки и веретена (Мордва Заволжья, 1994. С. 115). Надо думать, что положение пряслиц в погребения рязано-окских могильников диктовалось их охранительной функцией.
Проведенный анализ женского погребального инвентаря дает возможность полагать, что практически все входившие в его состав предметы имели ярко выраженное смысловое значение. Являясь либо украшением, либо орудием труда, они одновременно выполняли функцию оберега, о чем свидетельствуют сохранявшиеся до недавнего времени у финно-угорских и славянских народов обычаи и обряды, в которых участвовали эти вещи.
Как показали таблицы 2, 4, 6 в частоте встречаемости разных категорий инвентаря в женских погребениях могильников Заречье и Кораблино наблюдается некоторое различие. В связи с этим представляется необходимым провести подобное сопоставление по отдельным памятникам и периодам, включив сюда и самый восточный в Рязанской области могильник -Старокадомский. Для этого анализа привлечены только происходящие из него погребения VI-VII вв. в соответствии с разработкой авторов раскопок (№№ 2,8,20,31,33,36,41,43,46,51,57,59,60,64,65 - Шитов, 1988. С. 32-70; Зеленеев, Шитов, 1979. Рис, 1).
Несмотря на небольшую в целом выборку комплексов, можно тем не менее отметить, что все указанные категории женского погребального инвентаря известны во всех трех рассматриваемых памятниках. Однако частота их встречаемости в разные периоды существования каждого памятника, а также степень характерности для каждого могильника анализируемых предметов - разные.
Безусловно, общей чертой можно считать наибольшую популярность ожерелий, браслетов и перстней, встречаемость которых достигает своего максимума на позднем этапе функционирования этих памятников. Головные венчики наиболее характерны для Заречья, но со временем встречаемость их сокращается; для Кораблино они менее типичны, а в Старокадомском могильнике, возникшем не ранее конца V в., единственный головной венчик найден в раннем захоронении в области шеи погребенной. Очевидно, обычай ношения головных венчиков был распространен лишь на раннем и отчасти на среднем этапах. В противоположность этому височные привески наибольшую популяр-
ность приобретают как раз на среднем и позднем этапах, особенно в Старокадомском могильнике.
Накосники наиболее типичны для средних периодов Заречья и Кораблино, затем встречаемость их резко падает в отличие от Старокадомского могильника, где они сопровождали почти каждое второе захоронение. Но там они все иного типа - в виде концевых крупных литых объемных привесок.
Нагрудные бляхи в большей степени использовали в среднем и позднем периодах всех памятников, за исключением Кораблино, где встречаемость их на позднем этапе несколько уменьшается. Но небольшой процент этой категории предметов на раннем этапе связан, в, первую очередь, с тем, что сам тип нагрудной бляхи оформляется лишь к концу первого периода.
Гривны в Кораблино, как и в Старокадомском могильнике, в течение всего времени его функционирования сопровождали примерно половину женских захоронений; но наибольшая частота их встречаемости отмечена на среднем и позднем этапах Заречья.
Встречаемость ножей в первых двух памятниках к позднему периоду несколько сокращается в отличие от Старокадомского могильника, где их находят, в основном, как и в Кораблино, у пояса погребенных. Создается впечатление, что на позднем этапе функционирования рязано-окских могильников ножи и шилья начинают рассматривать исключительно как орудия труда. Представление об их магической роли несколько ослабевает, и потому в могилы их кладут уже по месту ношения при жизни.
Пряслица, за исключением позднего периода Заречья и Кораблино, сопровождали почти каждое второе женское захоронение. Позже встречаемость их в Кораблино сокращается в 2 раза, в Заречье их нет совсем, а в Старокадомском могильнике, напротив, их примерно, столько же, сколько на первых двух этапах Кораблино и Заречья. Находят их в Старокадомском могильнике преимущественно у пояса или таза погребенных, один раз - у кисти правой руки. Судя по всему, возникший на заключительной поре среднего периода Старокадомский могильник продолжал традиции именно этого времени. Об этом свидетельствует процент встречаемости практически всех рассматриваемых категорий погребального инвентаря.
Таким образом, несмотря на небольшое на сегодняшний день количество возрастных определений погребенных детей и женщин в двух регулярно исследованных могильниках позволяет предположительно сделать следующие выводы:
1) практически всем сопровождавшим захоронения категориям украшений и орудий труда в древности придавалось особое магическое значение как оберегам, предохранявшим их владелицу от разного рода несчастий;
2) далеко не все категории женских украшений характерны для погребений девочек, где, как правило, отсутствуют нагрудные бляхи с крышкой и накосники;
3) последние две категории, судя по всему, были принадлежностью инвентаря исключительно замужних женщин;
4) височные привески, шейные гривны, головные венчики и ожерелья, вероятно, наряду с другими функциями имели значение своеобразного маркера половой принадлежности погребенных;
5) для обоих анализируемых памятников (Заречье и Кораблино) все выделенные категории погребального инвентаря являются типичными. Тем не менее, в их распределении по этапам функционирования могильников наблюдаются определенные локальные отличия, объективность существования которых подтверждена материалами еще одного памятника - Старокадомского могильника.
Следует еще раз подчеркнуть, что проделанная работа в целом имеет пока предположительный характер, т.к. подвергшаяся анализу выборка женских и детских погребений по отношению к основному массиву раскопанных ряза-но-окских могильников, хотя и объективна, но невелика. Тем не менее, она позволяет наметить тенденции в развитии состава женского погребального инвентаря, особенно среднего и позднего периодов функционирования памятников. Что касается их ранней поры - примерно, до середины V в., то это был период активного формирования культуры с участием очень разных по характеру этнических компонентов. Этот фактор обусловил, в частности, смену височных колец с лопастью височными украшениями иного облика. К явлениям того же порядка, вероятно, относится и отрицательная связь височных колец с лопастью и накосников любого типа (табл.2).
Список литературы
Ахмедов И.Р. 2000. Воинская материальная культура рязано-окского населения в эпоху Великого переселения народов. В печати.
Белоцерковская И.В. Погребения с дарами из могильника Кораблино (по материалам раскопок 1986-1991 г.) //Археологический сборник. Погребальный обряд. Труды ГИМ. Вып. 93. М, 1997.
Воронина Р.Ф. Женский головной убор среднециинской мордвы V1U-XI вв. // КСИА. 1973. Выи. 136.
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1995.
Ефименко П.П. Рязанские могильники. Опыт культурно-стратиграфического анализа могильников массового типа // Материалы но этнографии. Т. III. Выи. 1. Л., 1926.
Зеленеев Ю.А., Шитов В.Н. О планировке Старокадомского могильника //Археологические памятники мордвы 1 тысячелетия н.э. Труды МНИИЯЛИЭ. Вып. 63. Саранск, 1979.
Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991.
Кравченко Т.А. Шатрищенский могильник ( но материалам раскопок 1966-1974 гг.) // Археология Рязанской земли. М., 1974.
Лебедева Н.И. Русская крестьянская одежда XIX- начала XX в.// Научные труды. Т. 2. Рязанский этнографический вестник. Т. 2. Рязань, 1996.
Мокший Н.Ф. Религиозные верования мордвы. Саранск, 1998.
Мордва Заволжья. Саранск, 1994.
Мордва. Историко-зтнографические очерки. Саранск, 1981.
Мордва. Историко-культурные очерки. Саранск, 1995.
Мордовский народный костюм. Саранск, 1990.
Народные сказки. Подарочное издание. Саранск, 1996.
Спицын А.А. Древности бассейнов рек Оки и Камы // MAP. № 25. Вып. 1. СПб-М., 1901.
Шитов В.Н. Старокадомский могильник // Материалы но археологии Мордовии. Труды МНИИЯЛИЭ. Вып. 85. Саранск, 1988.
Ссылки:
[1] http://history-ryazan.ru/node/4992
[2] https://62info.ru/history/node/4991#1
[3] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,1#2
[4] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,2#3
[5] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,3#4
[6] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,4#5
[7] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,5#6
[8] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,6#7
[9] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,7#8
[10] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,8#9
[11] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,9#10
[12] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,10#11
[13] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,11#12
[14] http://history-ryazan.ru/node/4991?page=0,12#13
[15] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/ris_str18_0.gif
[16] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/1.doc
[17] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/2.doc
[18] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/3.doc
[19] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/ris_str73_0.gif
[20] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/1_0.doc
[21] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/1_1.doc
[22] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/2_0.doc
[23] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/ris_str96_0.gif
[24] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/1_2.doc
[25] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/2_1.doc
[26] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/3_0.doc
[27] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/4.doc
[28] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/5.doc
[29] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/6.doc
[30] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/7.doc
[31] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/8.doc
[32] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/9.doc
[33] https://62info.ru/system/files/images/user_images/u1/10.doc
[34] http://culture.rinfotels.ru/COKN/Izdan/Arh_sb_2003/oglavl.htm