В последнее десятилетие ХХ века самые страшные сны Господа Бога стали реальностью. Расшифровав свой генетический код и научившись клонировать живые организмы, человек фактически получил возможность воспроизводить себеподобных без Его Божественной воли. Но какими непостижимыми, не поддающимися воображению, ни были бы достижения науки в отдельных областях, есть вещи, в понимании которых медицина не продвинулась вперёд ни на йоту со времен Гиппократа. И первейшая среди них – смерть.
Hallo, Dolly!
Представления современной медицины о механизмах умирания и смерти расплывчаты и туманны. С определённой долей достоверности мы знаем лишь то, что человек уходит из жизни не израсходовав и 80% резервов своего организма. Полная невозможность получения каких-либо экспериментальных данных о том, что ждёт каждого из нас после смерти, делает эту проблему категорией более философской, нежели медицинской. Да, и философствовать на эту тему не очень-то тянет. Неизвестность рождает страх, а «боязнь страны, откуда ни один не возвращался» заставляет гнать от себя неприятные мысли о том, что я умру, мои близкие умрут, мои дети умрут, дети моих детей умрут – «так и уйдут в ничто без сна и сыновья, и внуки внуков в трёх веках»…
Питер Брейгель-старший. «Торжество Смерти».
Вместе с тем, с того момента, когда человек впервые задумался о смерти, первородный страх перед ней стал сопровождаться надеждой на то, что за этим непреодолимым барьером ждёт не небытие, а новая – лучшая! – жизнь. Любая культура, даже самая примитивная, сформировала своё представление о смерти и загробном мире, домысливая то, что нельзя было узнать. Можно смело сказать, что именно эти представления легли в основу последующего развития всех известных религий.
Первобытные люди, зависевшие от милостей природы, считали, что после смерти человек попадает в такой же мир, с той лишь разницей, что в загробных кущах всегда полно ягод и дичи, а в загробных реках – рыбы. Поскольку первобытное общество отличалось относительной однородностью, предполагалось, что этот примитивный «раёк» ждёт всех умерших, не взирая на пол, возраст и боевые заслуги. Вера в то, что после смерти настанет лучшая жизнь у некоторых народов была настолько сильна, что, например, сарматы горевали и плакали при рождении ребенка и веселились, когда человек умирал. А отголоски этих наивных представлений сохранились в верованиях народов, скажем так, не затронутых веяниями нашей суетной цивилизации. Эскимосы и чукчи, например, точно знают, что все поголовно попадут после смерти в рай, расположенный прямо в северном сиянии, где будут вечно смеяться и играть в развесёлую игру, перекидывая друг другу круглую голову моржа.
Расслоение общества на классы отразилось и на представлениях о потустороннем мире. Теперь, то, что мы называем «раем» стало доступно исключительно представителям господствующих социальных групп, как правило, вождям и воинам. Смерть в бою стала не только проявлением доблести в «этой» жизни, но и гарантией всяческих благ в «той». Классическим примером подобных военно-феодальных представлений о загробной жизни можно назвать древне-скандинавские верования, так вдохновлявшие в свое время Вагнера. Согласно им, викинга, погибшего в бою с мечём в руке, девы-валькирии препровождали в своеобразный «рай», в чертог Одина – Вальхаллу. Исландское слово valkyrja переводится как «выбирающая мёртвых». Упомянутый Вагнер и его поклонники из Третьего рейха образ валькирий сильно романтизировали, изображая их прекрасными юными воительницами на крылатых конях, тогда как согласно первоисточникам это были примитивные, дикие и необузданные создания, о чём говорят, хотя бы их имена: Хлёкк – шум битвы, Гёль – вой, стон, Скёгуль – яростная…
Константин Васильев валькирий сильно приукрашивал, как и Вагнер…
Вальхалла означает «чертог убитых». «Эдды» говорят, что убитые воины без труда узнают его:
…золотом пышно Вальхалла блещет;там – копья, а кровля – щиты и доспехи на скамьях («Старшая Эдда», песнь «Речь Гримнира»).
Доступ в Вальхаллу преграждает ревущая река Тунд – этот факт достоин особого внимания, поскольку, как мы убедимся чуть ниже, практически у всех народов в их представлениях о загробном мире фигурирует некая водная преграда. Избранные бойцы, преодолев реку Тунд и войдя в Вальхаллу, становятся эйнхериями (дословный перевод «люди, убитые оружием»). Теперь их удел проводить дни в битвах, а ночи – в пирах. И ждать когда петух Гуллинкамби (это прообраз пушкинского Петушка-Золотого гребешка) поднимет их на последний бой с силами зла.
А противостоять им в этой битве будут остальные мертвецы, не удостоившиеся чести попасть в Вальхаллу. Их участь незавидна: до конца времён они обречены пребывать в подземном царстве, которое называется Хель – «место тайного убежища». Как не сложно догадаться, вход в Хель представляет собой мрачную пещеру сокрытую среди скал. Её стережёт чудовищный пёс Гарм (у древних греков его зовут Цербер). Последним рубежом, отделяющим мир мёртвых от мира живых, является река с многозначительным названием Гьёлль – «Ужасная». Два её берега соединяет единственный мост, который стережёт дева Моргуд (а это попрошу запомнить, так как к этому мосту мы ещё придём другой дорогой!).
Вместе с тем, Хель не является классическим «адом». Посмертное воздаяние в тюрьме, сплетённой из живых змей, здесь получают только клятвопреступники, убийцы и прелюбодеи, тогда как остальные мертвецы просто слоняются без дела и влачат жалкое существование. В день Рагнарёка мертвецы из Хеля, под предводительством «отца всяческого обмана» Локи, и эйнхерии Одина сойдутся в последней битве на равнине Вигрид и взаимно уничтожат друг друга. Так свершится судьба богов!
Бога Одина Константин Васильев тоже изобразил не точно – тот был одноглазым.
Согласитесь, даже как-то неожиданно обнаружить наличие столь развитой и поэтичной эсхатологии у людей, которых принято считать отъявленными пиратами и кончеными головорезами! Хотя, конечно, на представлениях викингов о загробной жизни их «профессиональные вредности» сказались. Например, у кельтов тот же сюжет выглядит куда как более оптимистично. Для того, чтобы попасть в кельтский «рай» – за пиршественный стол солнечного бога Дагды – вовсе не обязательно пасть в битве. Обеспечить себе там место можно жизнью «исполненной достоинства и чести». К тому же, никакая сволочь прервать пиршество у Дагды не посмеет, поэтому не надо второпях глотать непрожёванные куски кабанины и по крику петуха бросать всё и бежать занимать место согласно боевого расписания. А угощает Дагда своих гостей «вкуснейшей варёной свининой с жиром в руку толщиной, политой сладким мёдом».
Раз, уж, я себе позволил выругаться при почтеннейшей публике, объясню заодно и значение слова сволочь, благо оно из нашей темы. Сволочь происходит от сволакивать, волочить. Во времена оны, поле битвы оставалось за победителем и по неписанным законам чести на него же возлагалась обязанность похоронить павших и своих, и чужих. Понятно, что своих хоронили со всякими почестями, а побеждённых, зачастую обобрав предварительно до нитки, стаскивали-сволакивали в одну кучу и сжигали. Вот эти мёртвые тела, сложенные в братский костёр и назывались сволочью.Всякие там викинги с кельтами это конечно хорошо, ну, а у наших-то непосредственных предков – славян – как дело обстояло с загробным существованием? Да, так же – всё узнаваемо до мелочей! Бойцов, павших на поле брани, разыскивают славянские валькирии – девы-перуницы: «И эта Перуница к нам прилетала, и павшим Перуница рог подавала, полный воды жизни вечной, всякому воину, мечём поражённому, иль потерявшему буйную голову» («Велесова книга» I 7г). Испив живой воды (за ней, кстати, очень часто будут хаживать персонажи русских сказок), уже в новом качестве воин отправлялся на белом коне к предводителю небесного воинства Перуну: «И не умирают они в час смерти наших тел. И павшему в поле Перуница давала выпить воду живую. И выпивший её отправлялся к Сварге на белом коне. И там Перун его встречал и вёл в благие свои чертоги. И там он будет пребывать в это время, и достанет себе новое тело, и так станет жить, радуясь присно и от века до века творя молитвы за нас» («Велесова книга» III 26).
Перун даже внешне схож с Одином.
Долг воинов, получивших «чин в храбром войске Перуна» («Велесова книга» I 8а) хранить мир богов (Правь) и мир людей (Явь) от мира нечисти (Нави): «И тогда впервые Правь была изречена отцам нашим от праотцов, охраняющим нас от Нави, кои в великой борьбе силы дают нам отражать врагов божьих» («Велесова книга» II 15а).
Такое трёхчленное деление вселенной, так же созвучно со скандинавскими взглядами на мироустройство. Прави, Яви и Нави славян соответствуют Асгард, Мидгард и Нифльхейм скандинавов. Однако, если викинги три мира своей космогонии считали всего лишь областями расселения тех или иных существ, то славянские представления о них гораздо сложнее.
Например, наш мир – Явь – рассматривался не только как место обитания человечества, но и как поле непрерывной битвы сил добра и зла. Соответственно, каждый живущий становился невольным участником этого противостояния.
Правь тоже понятие комплексное. Прежде всего, это ментальная инструкция, следуя которой люди исполняют Небесный закон, а, отклоняясь от нее, свершают зло. В рамках нашей темы, Правь – это место обитания богов (Сварга) и присоединившихся к ним предков (Ирий – рай): «Вы имеете славу иную. Вы дошли до нашего Ирия, здесь цветы увидели чудные, и деревья, а так же луга. Вы должны тут свивать снопы, на полях сих трудиться в жатву, и ячмень полоть, и пшено собирать в закрома Сварога небесного. Ибо то богатство иное!» («Велесова книга» II 7е). То есть, здесь уже появляются понятия «рая» в том виде, каким представляем его себе мы.
Сад Ирий на русском традиционном орнаменте.
Рай – Ирий – в отличие от скандинавской Вальхаллы доступен не только «убитым оружием» , но вообще всем, кто жил честно и следовал путём Прави («Велесова книга» II 7е, I 9б, I 3б). Ну, а прожившие недостойную жизнь, отправлялись совсем в другое место.
Покойников славяне делили на две категории – чистых и нечистых. В первую, как не сложно догадаться, относились те, кто при жизни следовал путём Прави. В загробном мире, они присоединялись к богам и сами становились домашними божествами, хранителями семейных гнёзд, добрыми пращурами Щурами (Чурами) – это к ним взывает ребятня в своих играх: «Чур меня!», «Чур это моё!» . Во вторую категорию попадали, мягко говоря, лица невысоких морально-нравственных качеств: самоубийцы, утопленники, опойцы, девки, помершие незамужними… Они становились после смерти навьём, обитателями Нави, злыми духами низших ступеней славянской демонской иерархии.
В широком плане, Навью считалось любое зло; в демонологическом – местопребывание нечистой силы. Понятно, что даже в языческие времена особого поклонения подобные обитатели потустороннего мира не вызывали – просить их было не о чем, поэтому мольбы к ним не возносили, треб не клали, святилищ не ставили. Выкорчёвывая язычество, христианские миссионеры с двойным энтузиазмом истребляли представления о нечисти – если, уж, сами язычники относили их к бесам, то у нас с ними, вообще, разговора быть не может… Потом «западники» объявили развитую религиозную мифологию славян не более, чем «системой примитивных племенных суеверий» . И, казалось бы, докончили уничтожение памяти народной исторические и диалектические материалисты, логично с их точки зрения рассудившие, что раз Бога нет, то и его оппонентов тоже в природе не существует, и всё это не более, чем предрассудки. Одним словом, после столь планомерной многовековой работы по стиранию памяти никаких сведений о представлениях наших предков о Нави до нас дойти не могло даже теоретически. Да, не тут-то было…
Информации о загробном мире дремучие наши предки нам оставили предостаточно. Её облекли в занимательную форму и передачу её через тысячелетия доверили самой беспристрастной части человечества – детям. Вспомните, что редкий сказочный сюжет обходится без путешествия главного героя «за тридевять земель, в тридесятое царство» . Искать его на картах бесполезно, потому что Тридесятое царство – это мир мёртвых, Навь! Зная это становится понятнее, что за задачку ставит себе сказочный витязь, вызываясь возвратить из Тридесятого царства каким-то образом унесённую туда матушку или возлюбленную – он собирается вернуть её с того света, он идёт сражаться с самой смертью! Надо отдать должное русским женщинам – они не менее решительно отправлялись в Тридесятое царство за похищенным полюбовником («Финист – ясный сокол») или братом («Гуси-лебеди»).
Теперь, когда мы знаем что такое Тридесятое царство, сомнения витязя понятны…
Навь, как и положено любому царству мёртвых расположена под землёй. Если вдуматься в элементарную математику затёртой до дыр формулы «за тридевять земель, в тридесятом царстве» , то получается глаз режущая несостыковка. «Тридевять» , то есть, трижды девять, это 27. Двадцать семь земель необходимо преодолеть, дабы попасть в «тридесятое», то есть, тридцатое царство. Где земли №28 и №29???
Дыры в сказочном пространстве нет. Просто земли №№1-27 лежат в горизонтальной плоскости, а №№28-30 в вертикальной. Большинство сказочных персонажей попадает в Тридесятое царство, свалившись в глубокую яму (причём, свободное падение может продолжаться до трёх дней! ). В сказке «Ворон Воронович», девица-колпица в обмен на украденную одежду даёт Ивану-царевичу точное описание маршрута в Тридесятое царство, где находится его похищенная Вороном Вороновичем мать: «Нужно вверх идти по синему морю, затем спускаться вниз в глубокую яму ни много ни мало – ровно три года». Мартынку, главного героя сказки «Волшебное кольцо», в Тридесятое царство дочь Змеиного царя приводит подземным ходом. А сказок, где завистливые братья перерезают верёвки на которых главный герой поднимается по окончанию своей миссии из какого-то глубокого подземелья и не перечесть («Сказка о молодильных яблоках и живой воде», «Три царства»).
Вход в подземный мир располагается в той единственной на нашей планете точке, где сходятся Правь, Явь и Навь, где выходит на поверхность земли и тянется ветвями в небо Мировое дерево – хребет мироздания. Место это – Северный полюс. Там, «на море-окияне, на острове Буяне» и произрастает тот дуб зелёный (скандинавы считают его ясенем) – Мировое дерево, ветви которого поддерживают небо, а корни достигают преисподней.
Славянская буква «Живете», наша «Ж» символизирует ветви и корни Мирового дерева; её «талия» – место схождения трёх миров.
По его стволу с небес нисходят на землю боги. А чтобы попасть в мир подземный необходимо спуститься в пещеру, расположенную у его корней. Девица-колпица крайне осведомлена в географии – она абсолютно точно говорит, что сначала «нужно вверх идти по синему морю [то есть, плыть на север], затем спускаться вниз в глубокую яму…».
Привален вход в ту пещеру бел-горюч камнем. Камень тот «всем камням мати» и зовётся Алатырь («Голубиная книга»). На передней его стороне и написано известное предупреждение, что своевременный поворот направо или налево сулит всяческие блага здешнего тленного мира (женитьбу или богатство), а движение по прямой гарантирует непременную встречу с праотцами. Камень Алатырь это пограничный столб на границе Мира Живых. За ним начинается полоса нейтральных земель, которые мы договорились обозначать номерами №28 и №29.
По представлениям славян, под землёй жизнь кипела не менее активно, чем на её поверхности. В разных произведениях фольклора фигурируют подземные Золотое, Серебряное, Медное, Жемчужное, Сонное, Змеиное, Мышье и тому подобные царства. Было и собственно Подземное царство, которым правили Озем и Сумерла, но оно не было Царством Мёртвых. Озем и Сумерла были повелителями подземных богатств – их владения освещались не солнечным светом, а блеском золота и драгоценных камней. Со временем Озем в фольклоре атрофируется, а Сумерла, напротив, затмив супруга, станет, благодаря сказам Бажова, очень даже популярной под псевдонимом Хозяйка Медной горы.
У Хозяйки Медной Горы, оказывается, есть имя – Сумерла.
Кстати, по некоторым версиям, в Подземном царстве обитался и Змей Горыныч. Для спасения похищенной Забавы Путятишны Добрыня спускается под землю в «норы змеиные» («Бой Добрыни со Змеем»). Это, в принципе, логично – несметным сокровищам Озема и Сумерлы нужна достойная охрана (не его ли потомство сопровождает бажовскую Хозяйку Медной Горы в виде двух зелёных ящерок? ). А, может, просто владения Озема граничили со Змеиным царством и Горыныч проживал там – змей всё-таки…
А мертвецы-навьё пребывали во владениях другого подземного царя – стража душ, покинувших тело, Выя. Обессмертил Выя Н.В. Гоголь, хотя и назвал в украинской мягкой манере Вием. У западных славян это имя звучало как Ный. В Гнезно (территория современной Польши) было его святилище, куда паломники приходили выпрашивать себе в его царстве места получше. Оружие Выя – убийственный взгляд, которым он способен испепелять целые города. К счастью, взгляд этот скрывают огромные веки и длинные, до носа, густые брови.
«Киношный» Вий.
Вый легко угадывается в одном из отрицательных персонажей архаичного варианта сказки «Иван – коровий сын». После того, как Иван изрубил на Калиновом мосту трёх многоголовых змеев, их мать решает мстить и обманом завлекает богатыря в свои владения:
…Утащила его в подземелье, привела к своему мужу – старому старику:Ивану старик предлагает необычный поединок – они балансируют на доске над ямой с огнём (геенна огненная), куда старик и сваливается (то есть отправляется в свой мир, а Иван, до времени, в свой). Почему «до времени» – да потому, что тот, кто хоть раз видел взгляд Выя, даже если остался жив, всё-равно вернётся к нему…
С приходом христианства черты Выя унаследовал святой Касьян. Его день 29 февраля, он связан с високосным годом и символизирует неудачу: на что Касьян ни глянет – всё вянет (поговорка).
Царство Выя отделяется от остальной вселенной, разумеется, рекой. Название её всем хорошо знакомо – Смородина. К плодовому кустарнику оно отношения не имеет, так как пришло в русский язык из санскрита, на котором «смарха» означает «кровавая» . И, действительно, течёт в ней некая похожая на кровь жидкость. При попытке реку Смородину переплыть оная жидкость вспыхивает пламенем до небес. Как и скандинавскую реку Гьёлль, берега Смородины соединяет один-единственный мост – Калинов. На Калиновом мосту по-над рекой Смородиной русские чудо-богатыри пресекают попытки всякой многоголовой нечисти проникнуть с деструктивными целями из мира мёртвых в наш мир. Согласитесь, не каждый мост удостаивается чести носить имя собственное. Происхождение названия «Калинов» непонятно. Официальная наука объяснение предлагает самое дебильное из всех возможных: раз, Калинов – значит, сделан из калины! Калина, конечно, в русской мистической традиции растение сакральное (хоть раз в жизни дослушайте до конца знаменитую «Калинку-малину» и поймёте, что это не песня, а заговор добра молодца на любовь красной девицы) , но объяснение такое выглядит притянутым за уши (а Калин-царь тоже из калины сделан?! ). Своей никакой версии предложить – увы! – не могу, но смутную аналогию с ведическими преданиями нашёл. Так вот, там есть сюжет, в котором Кришна побивает стоглавого ядовитого дракона Калию, живущего в реке Калинди – по крайней мере, фонетическое сходство есть.
Однако, даже добраться до реки Смородины не менее сложно, чем её преодолеть. Тот её берег, который примыкает к Миру Живых, порос непроходимым дремучим лесом. Найти в этих дебрях дорогу без посторонней помощи невозможно. А подсказать её может только одно существо во всех трёх мирах – конечно же, Баба-Яга.
Что современная наука знает про Бабу-Ягу? Начнём с того, что Баба-Яга – это не имя и писать данное словосочетание с большой буквы смысла, вообще-то, нет. «Баба» - обозначение любой рожавшей женщины, точно так же, как «девка» - нерожавшей. Про что такое «Яга» вразумительных толкований не существует (в некоторых сказках слово это звучит как прилагательное «ягая баба» ). Была неуклюжая, опять же основанная на фонетическом созвучии, попытка связать «яга» с глаголом ягать – громко кричать. Считаю, что с тем же успехом можно псевдоним Бабы-Яги вывести от слова «ягода».
То, что «Баба-Яга» не имя говорит ещё и тот факт, что она не одна. Бабок-Ёжек на самом деле три – все они сёстры, дочери Выя (этим и объясняется их информированность относительно кратчайшей дороги к папиным владениям, а так же наличие в их арсенале волшебного платочка, трижды махнув которым можно в мгновение ока создать мост через Смородину, который не сгорит в её пламени). По профессии бабки-Ёжки пряхи: «Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану-царевичу передом. Зашёл он в неё, а там сидит баба-яга, старых лет, шёлковый кудель мечет, а нитки через грядки бросает» («Сказка о молодильных яблоках и живой воде»); «В избушке старая баба-яга прядёт кудель…» («Гуси-лебеди»); «...в избушке сидит баба-яга, костяная нога – холст ткёт» («Баба-Яга»). Три сестры-пряхи очень расхожая мифологема – это же богини судьбы, прядущие нити человеческих судеб. В рассмотренном выше скандинавском эпосе таковыми были Норны: Урд (Судьба), Верданди (Становление) и Скульд (Долг). В древнегреческих представлениях, о которых речь ниже, судьба человека была в руках сестёр Мойр: Лахезис (Дающая жребий), Клото (Прядущая) и Атропос (Неотвратимая). Здесь же прямо таки напрашивается упоминание о немецкой народной сказке «Три пряхи»; а ещё пряхой по профессии был дева Мария. Вот какими серьёзными богинями были Бабы-Яги в лучшие свои годы! Поэтому, к кому-то они безжалостны, а к кому-то благосклонны – просто судьба у каждого своя.
А поскольку они пряхи, то и не мудрено, что герой получает от них вместо компаса волшебный клубок. Посмотрите по-новому на глубину символики: Яга вручает герою клубок и в пункт назначения герой приходит лишь тогда, когда клубок размотается полностью и нить кончится. Смысл этого: клубок Яги, как богини судьбы, свит не из простой нитки, а из нити судьбы героя. Нить-судьба ведёт героя через тёмный лес – будущее. Соответственно, когда заканчивается нить жизни, он и попадает в Царство Мёртвых. Всё логично и красиво!
После того, как я выяснил, что Баба-Яга это не одно лицо, а три, мне стало понятно значительное расхождение сказок в отношении её семейного положения. Из разных источников удалось установить следующее. Одна из них имела дочь Алёнку («Терёшечка»), которую похищенный мальчик Терёшечка изжарил и скормил Бабе-Яге вместо себя. У второй тоже была дочь – богатырка Синеглазка («Сказка о молодильных яблоках и живой воде»). Синеглазка не просто дева-воительница (чем не аватара валькирии? ), а владычица Девичьего царства (эхо матриархата). Ей больше повезло, чем двоюродной сестре: Иван-царевич, похитив в её саду искомые молодильные яблоки, изнасиловал её спящую (в адаптированной версии для детских изданий просто поцеловал, но от этого «поцелуя» у Синеглазки родилось два сына), через три года Синеглазка с сыновьями и с войском явилась за алиментами, но, узнав, что отца её детей едва не угробили из зависти родные братья, простила Ивана, вышла за него замуж и забрала его к себе в своё Девичье царство. Однако, третья сестра переплюнула двух предыдущих: у неё была сорок одна дочь от сорока разных мужиков («Заморышек», разумеется, в неадаптированном варианте! ). Куда делись её половые партнёры сказки напрямую не говорят, но я обнаружил интересное совпадение. Вокруг жилища этой Бабы-Яги стоял тын, в котором был сорок один кол; на сорока были надеты отрубленные человеческие головы и лишь один был показательно свободен. Сорок мужей – сорок колов – сорок голов… доказательств не имею, но на определённые мысли наводит! Несчастная старушка всех своих дочерей потеряла в одну ночь, когда доверчиво впустила на ночлег Заморышка с братьями. Неблагодарные гости девкам поотрубали головы и нанизали на те самые колья в заборе. Ну, и чтобы закрыть тему генеалогии, был у сестёр Яг ещё и брат по отцу – Кощей Бессмертный. Отношения между ними не складывались и, в конечном итоге, Кощей погиб из-за того, что одна из бабулек проболтала секрет его бессмертия заезжему искателю приключений.
В русских сказках Баба-Яга выполняет ту же роль стража Царства Мёртвых, что и дева Моргуд у скандинавов. Аналогия сама лезет в глаза: река Гьёлль (Ужасная) – река Смородина (Кровавая); единственный мост через Гьёлль – Калинов мост; дева Моргуд – Баба-Яга… Только, вот, Яга получилась куда более колоритным персонажем, чем Моргуд. Кстати, в молодые годы, как и Моргуд, и богатырка Синеглазка, Баба-Яга была ещё та воительница (сорок мужиков угробить не только желание нужно, но и умение! ). Одна из самых архаичных сказок «Иван-царевич и Белый Полянин» донесла до нас, что только с Белым Полянином Баба-Яга вела войну тридцать лет! А в её арсенале, помимо ступы и помела, имелся огненный щит, стрелявший огнём во все стороны. Сейчас эта деталь как-то стёрлась благодаря редакторам детских изданий, а ещё два века назад Ягу на лубочных картинках без этого вида оружия и не изображали. В таком ракурсе Яга напоминает Беллону – древнеримскую богиню войны и владычицу Подземного царства или Кали – тоже богиню войны, только индуистскую.
Когда-то Баба-Яга была воительницей не хуже, чем индуистская богиня разрушения Кали…
…или римская богиня войны Беллона.
Ещё у Яги, помимо огненного щита, самоходной ступы, клубка, указывающего дорогу в Тридесятое царство, платочка, возводящего мосты, и гребешка, при падении на землю превращающегося в непроходимый лес, есть золотые яблочки. За игрой в них застаёт украденного братца героиня сказки «Гуси-лебеди». Во всём сказочном мире такие яблочки произрастают в единственном месте – в саду Гесперид, на крайнем западе, там, где Атлант держит небо на своих плечах. У русских всё не как у людей – Гераклу, чтобы раздобыть три таких яблочка пришлось совершать одиннадцатый подвиг, на край света переться, толпу людей поубивать, а тут ребёнок играет! И вновь созвучие: мы помним, что вход в Подземное царство расположен между корней Мирового дерева, поддерживающего небесный свод – именно этим и занимается Атлант у древних греков (мышленьице у них было попримитивнее и до Мирового дерева они просто не додумались). Вот, только с географией несостыковка: Мировое дерево славян произрастает на Северном полюсе, а Атлант стоит на «крайнем западе» . Спишем на безграмотность греков – они считали, например, что Дон и Амударья это одна и та же река!
Ну, и наконец, принадлежать к Царству Мёртвых и быть живым нельзя. Вот и Баба-Яга есть ни что иное как оживший труп, славянский зомби. В чём-чём, а в описаниях её внешности и жилища сказки не просто сходятся, а говорят одними и теми же словами:
«…И вот выходит Марьюшка на поляну и видит: стоит избушка на курьих ножках – вертится. Говорит Марьюшка:Даже в словаре Даля содержатся некоторые интересные детали: «Баба-Яга, костяная нога, в ступе едет, пестом упирает, помелом след заметает. Кости у неё местами выходят наружу из-под тела; сосцы висят ниже пояса; она ездит за человеческим мясом, похищает детей…». Всё это описание полуразложившегося трупа. В некоторых сказках, самых архаичных, есть ещё упоминание о том, что у неё распущенные волосы. Славянские девушки до замужества волосы заплетали в косу, замужние женщины – в две косы, а распускали их только покойницам.
Жилище Бабы-Яги – избушка на курьих ножках – не что иное как типичное захоронение «срубной» археологической культуры (XVII-XII века до нашей эры). «Срубники» считали, что нельзя оскорблять Мать-Сыру Землю, зарывая в неё трупы, а потому умерших хоронили в бревенчатых срубах, подальше от населённых пунктов, преимущественно в лесной глуши (аналогичный способ захоронения был широко распространён в дохристианские времена у множества лесных и таёжных племён Восточной Европы и Сибири). Чтобы уберечь тела покойников от оголодавших диких зверей, срубы ставили на сваях на некотором возвышении над землёй. Но пресловутые «курьи ножки» ни к этим сваям, ни к лапкам представителей семейства куриных никакого отношения не имеют.
Ножки не куриные, а курьи…
Их название происходит от глагола «окуривать» . Дело в том, что под срубами разводились костры из можжевеловых веток. Это имело как ритуальный смысл, так и практический – дым убивал бактерий и заглушал трупый запах. Ну, и ещё одно доказательство, что избушка на курьих ножках это разновидность гроба приводит такой знаток и ценитель русского фольклора, как А.С. Пушкин – помните:
Там на неведомых дорожкахЭто что же за дом такой без окон, без дверей? Да, ещё размерчиком с кухню в «хрущёвке»? Баба-Яга лежит в нём, упираясь ногами в углы, а нос её при этом касается потолка. Возможно такое только в гробу. А поскольку Баба-Яга – труп, то понятно почему и зубы на полке: за ненадобностью. «Кабы не зубы, так и душа бы вон!» - говорит народная пословица, а Бабе-Яге зубы уже ни к чему.
А вот с малопонятным современному человеку пассажем «губы на грядке» мне пришлось повозиться. Недоумение у меня уже вызвала фраза «баба-яга, старых лет, шёлковый кудель мечет, а нитки через грядки бросает» . То есть, Баба-Яга зачем-то выкидывает только что спрядённую нитку в огород, как мне показалось сначала. Однако, в словаре Даля я нашёл, что грядка это не огородная полоска вскопанной земли, а цитирую: «шест, слега, жердь, подвешенная или приделанная лежмя; всякая жердь из стены в стену» . Использовали такие грядки-жердины для сушки лучины, а на зиму на них располагали на хранение лук в мешках или плетёных коробах. Получается, что Баба-Яга свой труд очень даже ценила. Нитки она не кидала в огород, а упорядоченно развешивала на жёрдочках. А мы помним, что будучи богиней судьбы пряла она нити наших судеб! Ну, а «губы на грядке» , оказались в неадаптированном первоисточнике титьками. Этот вторичный половой признак у Бабы-Яги настолько гипертрофирован, что болтается ниже пупка (ещё бы – сорок одного ребёнка выкормить! ). А это уже явная реминисценция доминирующего божества времён матриархата Великой Богини.
Гипертрофированные женские половые признаки Баба-Яга унаследовала от таких вот «неолитических Венер», изображающих Великую Богиню.
К Великой Богине, ко всем умершим предкам в лице общей Праматери и обращаются сказочные герои, обращаясь к Яге! И кровожадная богиня, которая не прочь закусить зажаренным ребёночком и покататься-поваляться после обеда на его косточках, приходит на помощь. Для того, чтобы герой смог вступить в Царство Мёртвых, мало указать ему дорогу – он сам должен уподобиться мертвецам. И Яга исполняет над ним ритуал (он тоже во всех сказках стандартный): сначала неизменное мытьё в бане – коррелят обмывания покойника, а затем еда-питьё – герой вкушает пищу мёртвых и становится на время одним из них. А потому в царстве Выя он ни у кого не вызывает подозрений и успешно выполняет свою задачу.
Вот какой сложный и интересный образ Баба-Яга! Это Щур, Великая богиня, Моргуд, Урд, Верданди, Скульд, Клото, Лахезис, Атропос, Беллона и Кали в одном лице – а вы ею детей пугаете!
И каждая наша сказка, в которой герой или героиня отправляются в Тридесятое царство и благополучно возвращаются оттуда, это рассказ о победе над самой Смертью! Вот какой огромный заряд оптимизма несут они нам от тех, кого современная «академическая наука» рисует чумазыми, в шкуры завёрнутыми, дикарями! Нет, ребятки, всё совсем наоборот: это стать академиком ещё не означает стать мудрецом…На фоне богатой мифологии наших славянских предков, античные представления о смерти выглядят достаточно блёкло. Древние греки, а впоследствии и римляне, перенявшие у них религию, считали, что жизнь и смерть человека находятся в руках трёх сестёр Мойр, о которых мы говорили. Клото пряла нить жизни, Лахезис её отмеряла, а Атропос – перерезала.
После того, как Атропос перерезала нить жизни, от тела отделялась тень, которая «точно лист, гонимый ветром» отправлялась в подземное царство Аид или Тартар, откуда ей не было возврата и где ничего заслуживающего внимания с ней уже не происходило. Греческим царством мёртвых правит Плутон (Аид). Располагается оно глубоко под землёй «в вечном мраке, в древней сырости и холоде» . Его не достигает ни один луч света и на земле есть лишь два или три места, где оно сообщается с миром живых. Это либо глубокая и узкая горная щель, либо дикая расселина, либо (как и у скандинавов) пещера – точно греки знали месторасположение только одного входа в Аид, пещеру Тэнара, по которой Орфей спускался за Эвридикой. Сторожит подземное царство, разумеется, собака – адский пёс Цербер. У него три огнедышащих головы, грива из живых змей, вместо хвоста дракон и хроническая бессонница – никогда не смыкает он своих глаз.
Геракл приводит Цербера к Эврисфею, а тот от испуга прячется в бочку.
Границей между мирами ещё живущих и уже нет являются реки Стикс, Ахерон и Коцит. В полном безмолвии катят они свои чёрные воды. Перебраться на другой берег можно единственным способом – седой паромщик Харон за мелкую монету перевезёт кого угодно через Стикс с берега живых на берег мёртвых. Для того, чтобы у покойника было чем расплатиться с паромщиком, древние греки клали мертвецам за щёку или под язык монетку. А те, кто на родню не надеялся, начинал вносить предоплату ещё при жизни, швыряя медные и серебряные денежки в водоёмы или фонтаны. Обычай этот знаком и нам – а вы думали, что когда в последний раз покидая Турцию, бросали в море монету, делаете это для того, чтобы вернуться? Наивные!
Густав Доре. «Переправа через Стикс».
А из следующей реки придётся напиться. Называется она Лета. Один глоток её воды обеспечит новопреставленному полное и абсолютное забвение всего, что было с ним в минувшей жизни. «Канул в Лету» - до сих пор говорим мы о ком-то или о чём-то исчезнувшем безвозвратно из нашей жизни.
Дальнейшее существование обитателей Тартара безрадостно: с громкими стонами, печальной толпой скитаются они по острым камням Плутоновых владений, тоскуя по солнцу и теплу. Лишь изредка покой их нарушают своими вторжениями отчаянные богоподобные герои, спустившиеся в Аид по какой-либо своей чрезвычайной необходимости: Орфей и Пирифой – выручать жён, Тезей – выручать Пирифоя, Геракл – совершать заключительный подвиг, Одиссей – спросить совета у мёртвых…
Кардинальное отличие от уже рассмотренных эпосов одно: небожители не формируют себе дружину из павших бойцов. В греческой мифологии не предусмотрен конец света, поэтому и рать из показавших прижизненную доблесть храбрецов олимпийским богам не нужна. Хотя, и тут есть нюанс. Одного героя боги, всё же, призвали под свои знамёна – Геракла. Без его помощи они не могли победить титанов, а потому после смерти Геракл был живым взят в обитель богов. Так, что, пусть в редуцированном виде, но сюжет про эйнхериев присутствует.
Можно предположить, что подобные представления о загробной жизни отразили общее гедонистически-эпикурейское мировоззрение античного общества – жить сегодняшним днём во имя земных удовольствий, не задумываясь о предстоящей кончине. Вместе с тем, детское жизнелюбие античных народов сочеталось с лёгкостью ухода из жизни. Желание остаться в памяти живущих зачастую приводило к тому, что человек добровольно расставался с жизнью на пике славы с одной лишь целью – быть увековеченным в момент своего рассвета (вспомним сцену самоубийства скульптора Клеофрада из «Таис Афинской» Ефремова).
В четырёх рассмотренных нами мифологиях народов, разделённых между собой не только пространством, но и временем, мы нашли сходств больше, чем различий. Но плагиата здесь нет – просто и древнегреческие, и кельтские, и скандинавские, и славянские верования происходят от одного корня. Их представления о потусторонних мирах базируются на арийской ведической религии. Уже в ней мы найдём все ключевые элементы представлений о жизни после смерти.
Итак, согласно священным «Ведам», в начале времён смерти не было. На дворе стояла Крита-Юга (Золотой век) и людьми правил справедливейший из царей Яма (авестийский Йима). Как не сложно догадаться, очень скоро люди расплодились в таком количестве, что Матар Сура Притхиви (универсальное божество, фигурирующее в русских сказках как Мать-Сыра Земля) взмолилась к богу-творцу Брахме, чтобы тот избавил её от этого непосильного бремени. Брахма, которого и самого назойливые людишки порядком достали, решил человечество уничтожить, но бог Шива подсказал ему другое решение – сделать так, чтобы люди умирали, но род их продолжался. И Брахма из своего гнева материализовал Мритью (Смерть), дав ему (у ариев Смерть – мужчина) несложное задание: «…Иди и уничтожай живущих – и неразумных, и мудрых!» («Махабхарата», книга VII). А тут как раз идеальный правитель Яма набедокурил – переспал со своей сестрой-двойняшкой Ями. И на нём-то боги и испробовали своё новое средство от перенаселения планеты.
Индусского Яму иранцы звали Йимой.
Яма стал первым умершим представителем рода людского. За столь выдающийся поступок, боги простили ему половую распущенность (даже отправили к нему Ями и она официально стала его женой), и приравняли к себе, сделав богом смерти и владыкой Питрилоки – мира предков (читай, мира мёртвых).
Мир мёртвых, разумеется, разместили под землёй. Подземное пространство у ариев называлось Патала и, по аналогии с семью небесами небожителей, имело семь уровней, заселённых противниками богов асурами, демонами и змееподобными существами нагами (вот оно Змеиное царство из русской сказки «Волшебное кольцо»!) . Под нижним этажом Паталы и разместились владения Ямы – мрачная Расатала. Вход в неё стерегут два гигантских четырёхглазых пса Шарбара («Пятнистый» - имя греко-римского Цербера, по-гречески Керберос, производят от него) и Удумбала («Чёрный»). Границей между Миром Живых и Расаталой является кровавая и огненная река Вайтарани (угадываются и Гьёлль, и Стикс, но просто дословно это описание соответствует нашей кроваво-огненной Смородине).
Слуги Ямы – кинкары – «страшные обликом, с красными волосами, острыми ушами и широкими пастями, одетые в чёрное» приносят сюда души тех, за кем посылает их бог смерти. Кстати, сам Яма статный красавец в ярко-красных одеждах, увенчанный золотым венцом. Когда случается очередная война богов с силами зла, Яма едет на поле боя на колеснице, запряжённой «блистающими, как солнце конями» , управляет которой возничий Рога (Болезнь). Впереди Ямы стоит Мритью – всеуничтожающая Смерть с булавою в руке; рядом – Кала (Время), от которого трепещут сердца не только людей, но и небожителей. Оружие Ямы петля, из которой никому не суждено выпутаться, и пылающий жезл данда, извергающий пламя (не прилагался ли в комплект к нему и огненный щит, стреляющий огнём, который мы видели у Бабы-Яги? ).
Яма не только владыка Мира Мёртвых, но и судья – Дхармараджа (Царь справедливости) – решающий последующую судьбу души. В отличие от остальных примеров, рассмотренных выше, в ведическом загробном мире душа умершего не просто находится до какого-то времени, но и получает воздаяние в зависимости от прижизненных поступков. Для грешников предусмотрен целый ассортимент всевозможных адов – для каждого греха свой. Вот что увидел в Расатале ракшас Равана: «Там он увидел кровавую реку Вайтарани, в которой, испуская жалобные вопли плавали грешники, расплачивающиеся муками за совершённые при жизни злые деяния. На берегах той реки другие грешники, погружённые в раскалённый песок, претерпевали ужасные страдания. Там росли деревья с шипами и мечами вместо листьев, и те шипы и мечи кололи и резали тела грешников. Жестокие слуги Ямы мучили несчастных огнём и острыми копьями, их грызли собаки и поедали черви…» и дальше в том же духе (в Смородине, вроде, никто не плавал, но, тем не менее, берега её по колено были завалены человеческими костями). Посреди этого бедлама возвышается золотой дворец Ямы. Он «великолепен и полон богатств, и там души праведных вкушают блаженство, услаждаемые хорами гандхарвов и апсар».
Суду Ямы не подвластны лишь герои, павшие в битве (знакомо: эйнхерии) и добрые благочестивые люди, исполнившие своей жизнью закон дхармы - закон справедливости (наши предки называли его «путь Прави» ). Они напрямую отправляются в небесное царство владыки вселенной Индры. Он правит в тысячевратном небесном граде Амаравати (аналог Вальхаллы) , название которого означает «Обитель бессмертных» .
Рядом с городом Индры зеленеет дивная роща Нандана (сад Ирий, Эдем) . Это излюбленное место отдохновения богов и небесных мудрецов. Сюда же в сопровождении небесных дев-апсар, выполняющих те же функции, что и валькирии, возносятся на колесницах, запряжённых белыми конями, герои и праведники:
По пути туда [в царство бога луны] он [Равана] увидел воина в богатых одеждах, ехавшего на колеснице по небу; множество прекрасных апсар следовало за ним. Небесные девы осыпали воина поцелуями. Равана спросил случившегося поблизости небесного мудреца:Равана хотел сразиться с праведным царем; но небесные мудрецы во главе с Пуластьей, его дедом, удержали его. («Рамаяна», книга VII).
В отличие от валькирий, апсары не воительницы, а куртизанки.
Что же мы выяснили из рассмотренного? Сходства – фундаментальные, различия – непринципиальные и обусловленные только расхождением ариев и их потомков в пространстве и времени. Основной пласт ведических верований, практически без изменений, войдёт в индуизм и его производные (кришнаизм, джайнизм, кабир-пантхи, учение сикхов). От себя к арийскому духовному наследию индуизм добавит лишь абсолютно новое понятие – реинкарнация (помните, у Высоцкого: «…хорошую религию придумали индусы, что мы, отдав концы, не умираем насовсем…»). В контексте концепции духовного совершенствования, играющей ведущую роль в религиозно-философских традициях Юго-Восточной Азии, реинкарнацию – вселение души после смерти в другое тело – так же можно рассматривать как вариант награды или расплаты за прожитую жизнь, в зависимости от того в высшее или в низшее существо по сравнению с исходным уровнем вселилась душа. Праведники, совершенствуясь от воплощения к воплощению, достигают в конце концов нирваны, а души неисправимых грешников, пройдя по нисходящей целую цепь превращений, подлежат уничтожению.
Из ведической религии выйдет и буддизм. Фактически, рассматривать его можно как индуистскую секту с явным перекосом в теорию дхармы. Буддизм отрицает бессмертие души и её единство. По буддистским взглядам, личность определяет не душа, а совокупность «дхарм» - душевных свойств. Они развиваются или хиреют в зависимости от поведения человека в предыдущих воплощениях и нынешней его жизни. После смерти человека дхармы, составляющие личность распадаются и в следующем его воплощении собираются уже в новой комбинации. Соответственно, если жил в последний раз праведной жизнью, то этим можно уменьшить негативное влияние отрицательной драхмы, полученной от предыдущего воплощения, а непотребным поведением, наоборот, промотать, как папенькино наследство, всё хорошее и светлое, что тебе досталось от твоих же прошлых жизней.
Просочилось кое-что и в ислам – в следующей, заключительной части мы без труда узнаем ведических апсар в гуриях из исламского рая.Итак, все индо-европейцы имеют сходные представления о загробной жизни, произрастающие из ведических верований ариев. Интересно будет сравнить их со взглядами на потусторонний мир неарийских народов.
Обширной и интересной загробной тематикой богаты мифы Древнего Египта. Тут надо оговориться, что за многотысячелетнюю историю страны Та-Кемет, которую мы знаем под псевдонимом Египет, они неоднократно претерпевали коренные пересмотры и потому, взгляды на жизнь после смерти времён Третьей династии мало чем схожи со взглядами времён Среднего царства. Рассмотреть эту динамику очень интересно, но это отдельная необозримая тема, размером в несколько докторских диссертаций, а потому позволю себе конспективно изложить лишь окончательно оформленный её вариант, изложенный в Текстах пирамид и производной от них «Книге мёртвых».
После смерти древний египтянин распадался на несколько частей. От тела не только отлетала душа, но и отделялось имя и загадочный объект Ка. Ка – явление уникальное, ни в какой религии больше аналогов не имеющее. Это как бы бестелесный двойник человека, который при определённых условиях способен пережить телесную оболочку. Ведёт он себя как заурядный покемон – если, допустим, его не кормить, то он умрёт от голода. Или если своевременно не защитить его магическими формулами, то его сожрут чудовища загробного мира. Но главное условие для поддержания Ка – сохранение образа покойника в виде мумии или хотя бы статуи. Пока изображение человека существует, существует и его Ка. И тем краше будет его существование, чем больше даров положат в могилу с покойником.
У души свой маршрут. Первоначально считалось, что она в виде птички улетает на небеса. Затем, что души усопших подсаживаются в ладью бога солнца Ра и он отвозит их на запад – туда, где расположена страна мёртвых (расположение мира мёртвых на западе нам знакомо из арийских верований). Ну, и в конечном варианте, к моменту создания Текстов пирамид, у египтян уже сформировалась концепция посмертного воздаяния за прижизненные дела. Душу стал встречать бог Анубис для того, чтобы препроводить её на суд Осириса.
Суд Осириса
Осирис, который сам был убит своим братом Сетом, но потом воскрес, повелевает Царством Мёртвых и определяет дальнейшую судьбу души следующим методом: на одну чашу весов кладётся сердце новопреставленного, а на другую встаёт богиня правды (как вариант – кладётся пёрышко). Если сердце оказывается тяжелее противовеса, то значит, что подсудимый отягощён злом и его душу скармливают некоему крокодилообразному монстру. Ну, а при противоположном исходе – её ждёт египетский раёк Дуат.
Не менее славной и продолжительной, чем у Египта была и история Китая. Представления о загробной жизни на её протяжении тоже неоднократно менялись и в конце-концов сформировались следующим образом. Китаец после смерти тоже распадается на части. Одна из трёх частей его души, если можно так выразиться, подлежит перерождению – в новом воплощении она может быть кем угодно, только не человеком. Вторая часть остаётся дома, присматривать за потомками и работать в качестве доброго домового, то есть выполнять ту самую роль «семейных» божеств, которую у славян играли Чуры. А третий компонент отправляется в царство мёртвых держать ответ за прожитую жизнь. Если она была достойной и праведной, то эта часть души перевоплощается в высшее существо, если нет – то добро пожаловать в ад, где грешников вмораживают в лёд, а на головах у них разводят костры из горящей серы.
Ни один рассказ об отношениях человека со смертью не будет полным без упоминания о Японии. Вплоть до 60-х годов XIX века эта страна находилась в добровольной изоляции от остального мира. Японское общество, наглухо закрытое для внешних влияний, варилось в собственном соку из причудливого коктейля религиозно-философских идеологий: даосизма, конфуцианства, буддизма, синтоизма. Классовое расслоение было выражено настолько, что простолюдины не имели даже имен. Их участью была жизнь на правах скота; долей знати была смерть! «Путь самурая – это путь смерти» – гласит основная заповедь кодекса чести Бусидо. В идеале это должна была быть смерть в бою, во всех остальных случаях – ритуальное самоубийство. Достойная смерть ценилась выше, чем достойная жизнь, а для людей небезупречных становилась иногда единственным способом заслужить уважение (хотя бы посмертное! ). Поэтому, вопреки распространенному у европейцев мнению, такую привилегию как харакири получал далеко не каждый желающий.
«Из всех дорог всегда выбирай ту, которая ведёт к смерти» («Бусидо»).
Скажем, самурай допустивший смерть своего господина или потерявший меч обрекался на проклятие и становился ронином – презренным изгоем, которого мог зарубить первый встречный. Сам же себя он убить не мог, так как такая смерть считалась трусливой и недостойной. Смерть становилась смыслом жизни, а жизнь – лишь подготовкой к смерти. Даже в учебниках по этикету обязательно присутствовала глава о правильном проведении ритуала… Нигде во всемирной истории я не сумел найти примера подобных взаимоотношений человека со смертью. Только средневековым японским воинам, восхищавшимся её страшной красотой и видевшим эстетику в самом процессе умирания, удалось превратить смерть в культ!
Задумывались над рассматриваемой нами проблемой и в другом полушарии нашей планеты. Благодаря стараниям конкистадоров и инквизиторов, научные, исторические и религиозно-философские труды практически всех индейских народов, в массе своей, до нас не дошли, но имеющиеся ныне в нашем распоряжении жалкие крохи свидетельствуют, что состояние человека после смерти интересовало даже примитивные племена. Выработанные ими взгляды разительно отличались друг от друга, что говорит о том, что постморбидную философию они формировали самостоятельно и независимо от кого-либо – в столь деликатный вопрос чужие веяния не допускались!
Северо-американские индейцы считали, что в мире мёртвых всё происходит шиворот-навыворот: люди ходят вверх ногами, говорят слова задом наперёд, спят днём, бодрствуют ночью, смеются, когда им грустно, и плачут, когда весело, а у тамошних женщин груди растут на спине. Амазонские племена, напротив, считали, что в загробном мире всё так же, как у нас. А попасть туда проще простого: нужно лишь открыть Врата смерти. Ключа к ним нет, так как открываются они только пуповиной. Поэтому, пуповину берегли паче зеницы ока, а после смерти её вешали на дерево, под которым располагалась могила, дабы покойник сразу мог её обнаружить. Ну, а не уберёг пуповину – скитайся неприкаянный по нашему миру…
Большими специалистами в изучаемом нами вопросе были ацтеки – на религиозных празднествах они на раз приносили в жертву по десять-двадцать тысяч человек. Пару-тройку пленников забивали ежедневно утром и вечером, посвящая их ещё сокращающиеся сердца Солнцу. Утром дабы придать ему сил для движения по небосводу; вечером, чтобы завтра светило вновь вернулось. Их загробный мир походил более на низкопробную компьютерную игру с несколькими уровнями. В этом лабиринте душе усопшего надлежит преодолеть сталкивающиеся скалы, восемь пустынь, ураган из обсидиановых лезвий и прочие испытания. Периодически на её пути возникают и одушествлённые преграды, как то говорящие змея и крокодил. Оные рептилии предложат отгадать их шизофренические загадки и, разумеется, сожрут, если ответ будет дан неправильный. Если же повезёт, то покойник попадает на берег Великой Реки Мёртвых (опять река! ). Оттуда до Царства Мёртвых уже рукою подать, но, вот напасть, войти туда могут только существа, как бы это выразиться, ангелоподобные, то есть лишённые половой дифференциации. А потому содержимое мошонки придётся повесить на произрастающее здесь же говорящее дерево, а оно в качестве утешения за столь непоправимую утрату предложит на бонус свой плод, дарующий потерю памяти. Сразу по завершению этой сделки, на берегу Реки Мёртвых появится невесть откуда красная собака (опять собака! ), на спине которой потрёпанная душа её и форсирует. Радует только одно, что судить здесь душу уже никто не будет. Владыка Царства Мёртвых Миктлантекутли проверит дары, которые для него положили в могилу вместе с покойником скорбящие родственники и распределит его душу, пропорционально полученной взятке, в одну из девяти подвластных ему областей, существенно отличающихся друг от друга условиями содержания.
Миктлантекутли.
Напрямую, без лишних мытарств, в ацтекский рай попадали три категории граждан: женщины, умершие в родах, добровольцы, принесённые в жертву и, разумеется, воины, павшие в битве (смотрите, разные этносы, разные континенты, а эталон мужской доблести одинаков – это только у нас в последние годы «крутизна» стала определяться маркой часов и машины! ).
Ну, и напоследок о мировых религиях и их отношении к смерти и загробной жизни. Мировыми религиями в настоящий момент считаются буддизм, ислам и христианство. О буддизме мы уже говорили, а потому конспективно взглянем на две оставшиеся.
Самая молодая из мировых религий – ислам – оставляет человеку возможность «распорядиться собой» в случаях, когда это связано с неминуемым позором или «угодно Аллаху» (последнее объясняет почему воинствующие исламистские организации делают такой упор на использование террористов-камикадзе, для которых это самый верный способ попасть в рай! ). Исламский рай окрашен во все цвета сексуальности: «Посреди садов вечности дворцы из жемчуга. В таком дворце семьдесят помещений из красного яхонта, в каждом помещении семьдесят комнат из зелёных изумрудов, в каждой комнате ложе, на каждом ложе постелены семьдесят постелей всех цветов, на каждой постели жена из большеглазых чернооких…». Всё это роскошество собрано лишь для того, чтобы правоверный испытывал постоянный оргазм.
Изо дня в день каждое утро правоверному в исламском раю надо «осчастливить» 343000 таких красоток-гурий…
А если трёхсот сорока трёх тысяч гурий ему для этого не хватит, то к каждой из них приставлены ещё по семьдесят «великолепных собой вечно девственных прислужниц» и, для разнообразия или на любителя, «столько же вечно юных мальчиков» . Остальные представления о загробном мире ислам почти без купюр перенял у христианства (вплоть до семи колец ада).
Христианство относится к жизни и смерти наиболее категорично. И то, и другое считается Божьим даром и, соответственно, только Бог правомерен решать кому и когда дать жизнь, а когда ее забрать. Убийство, самоубийство, аборт (убийство нерождённого младенца) считаются наитягчайшими из грехов и рассматриваются не как банальное сведение счётов с жизнью, а как восстание против Божьей воли. Не отрицая смерти телесной оболочки и даже гибели мира в целом (апокалипсис), христианская философия доводит догмат о «бессмертии души» до логического конца. Центральный момент евангельских повествований – воскресение из мёртвых Иисуса Христа – провозглашается победой жизни над смертью.
Икона «Схождение во ад» изображает победу Христа над Смертью
Земную жизнь христианство призывает рассматривать всего лишь как прелюдию к «жизни вечной». В зависимости от прижизненных дел, праведники получат после смерти награду в виде «райского блаженства», а грешники – наказание в виде «адских мук». Сама же смерть рассматривается, как некий переходный процесс от одного вида жизни к другому, поэтому классическая христианская традиция запрещает горевать об умерших, предписывая только молиться о спасении их душ.
Коммунистическая псевдорелигия – научный атеизм – отрицая Бога, отрицала и загробную жизнь. Земное бытиё объявлялось единственным видом существования. Атеизм стал первым «вероисповеданием», жестоко обрёкшим человека на небытие после смерти. Лишь ленинской мумии дана была привилегия именоваться «вечноживой».
Социально-экономические потрясения, связанные с «переходом к рынку», не могли не поколебать морально-нравственных основ нашего общества. Жизнь обесценилась! Убийства стали самым простым способом ведения бизнеса и решения пьяных споров. Ежегодно в криминальных разборках всех уровней мы теряем больше людей, чем за 10 лет войны в Афганистане. И говорить в такой обстановке о пересмотре наших отношений к смерти многим кажется неуместным и несвоевременным. Однако, с другой стороны, сегодня мы уже не всегда вписываемся в этические клише двухтысячелетней давности.
Стремительный прогресс медико-биологических наук с середины XIX века постоянно опережает моральное развитие общества. Медицинские новшества не сразу получают общественное одобрение из-за отсутствия нравственных и юридических норм. Даже столь привычная нынче пересадка сердца пробивалась в жизнь с великим трудом. А сегодня мы можем реально оказаться перед фактом настоящего правового и этического паралича деятельности целых отраслей медицины. Уже сегодня настоятельно требуют решения вопросы эфтаназии, трансплантологии, онкологии, геронтологии… замаячила перспектива дискуссий по использованию в медицинских целях клонированных органов. Подавляющее большинство этих проблем так или иначе затрагивает отношение общества к смерти. Ведь, смерть – это неотъемлемый атрибут жизни и так часто случается, что чья-то смерть становится началом чьей-то жизни.
…А жизнь – только слово. Есть лишь любовь и есть смерть.Орлов В.В., к.м.н.