В 90-е годы прошлого века я «поднимала целину» в Шиловском районе, пытаясь решить продовольственную проблему своей семьи. Сын в последние годы советской власти получил там десять соток пустоши под сад-огород. От последнего до первого снега ездила на электричке к неблизкой станции с символическим названием Новая пустынь. Возила саженцы, сажала, поливала. По тридцать вёдер воды вытаскивала сначала из крошечного прудика, потом из вырытого собственными силами колодца. Но зато возила и вёдрами со своего сада землянику, которая там только и росла. Продовольственной проблемы я не решила, но по дороге к саду-огороду обогащалась новыми знаниями и впечатлениями. В общем, я не жалею о потраченном тогда времени. Время тогда было интересным: всеобщих политических споров, которые в электричке особенно оказывались безудержными, поголовного опять-таки в электричке чтения литературы, которая годом, даже месяцем раньше была недоступной, всепоглощающего увлечения земледелием. Встречались мне там в немыслимой тесноте знакомые поэты и художники.
Как-то отважился поехать со мной известный рязанский краевед, мой соавтор по двум краеведческим книжечкам Сергей Васильевич Чугунов.
Выходец из крестьянской семьи, он, тем не менее, не любил сельского хозяйства, и эта поездка была для него шагом к преодолению своего нездоровья. Накануне он приехал ко мне прощаться в твёрдой уверенности, что не сегодня – завтра отправится в мир иной. Привёз особенно любимые им предметы, «чтобы не попали в плохие руки», статуэтку девочки с кроликом – свою студенческую работу, некогда оцененную самим Дейнекой (!), и первое издание «Истории княжества Рязанского» Иловайского, на котором оставил дарственную надпись с датой.
Так что я теперь с уверенностью могу сказать, что этот странный визит состоялся в 1995 году. Именно тогда, достигнув своего 70-летия, наш маститый краевед, художник и реставратор почувствовал свою ненужность. Рушились устои, подвергались переоценке ценности, все вдруг стали озабочены одним единственным – «чтобы выжить». И действительно, в материальном отношении жизнь очень многих, и его в том числе, ухудшилась. Он попробовал продавать свои книги. Всю жизнь, отказывая себе во многом необходимом, собирал книги и не только одного любительства ради: полагал, что на старости лет они станут ему надёжным подспорьем. Увы, увы! Люди запоем читали в электричке многочисленные газеты, детективы, любовные романы. Время его книг ушло.
В довершению к этому стала прогрессировать его глухота. Но всё это были далеко не смертельные симптомы.
Естественно, я посмеялась над его предчувствием: смертельно больные через весь город на общественном транспорте, да ещё и с пересадками, не ездят. И в доказательство того, что его болезнь вызвана самовнушением, предложила поехать со мной на огород. В общем-то, я рисковала и понимала это, но надеялась, что цель оправдает средства.
На следующий же день поехали и доехали благополучно, и добрели, доковыляли до моего участка. И сидя на перевёрнутом ведре у колодца-журавля, Сергей Васильевич рисовал этот экзот давно ушедшей эпохи, меня за работой, а на обратном пути в полупустой вечерней электричке любовался открывавшимися из окна видами и вдруг воскликнул:
– Сотрите, смотрите – Рождественский храм в Перевлесе!
Эту церковь вдали я видела из окна электрички много раз, и вызывала она у меня интерес, но, наверное, так и осталась бы она для меня одним из маяков рязанских раздолий, если бы не Сергей Васильевич. Он с воодушевлением стал рассказывать, что этот храм самый большой в сельской провинции, что это незаурядное произведение позднего классицизма с элементами ампира не только по своей величине, но и по архитектурному решению. Особенно интересна колокольня: на её нижнем четверике высятся пять(!) постепенно уменьшающихся цилиндров. Известно несколько цилиндрических классических ампирных колоколен, но второго такого пятиярусного круглого столпа, как в Перевлесе, нет.
– Я много не успел в своё время выяснить относительно этой постройки, – сказал Сергей Васильевич. – Известно, что воздвигалась она в 1824–1839 годах. Существует и другая дата окончания строительства – 1832 год. Деньги на её строительство давал владелец села, помещик Барыков. А вот почему он раскошелился на столь грандиозное сооружение, не известно. Не известно и имя зодчего. Георгий Карлович предполагал, что им мог быть архитектор Стасов. Он строил здания для игольных мануфактур Хлебникова поблизости, в Столпцах и Коленцах.
Ссылаясь на мнение Георгия Карловича, Чугунов имел в виду доктора искусствоведения Вагнера, в соавторстве с которым написал книги «Рязанские достопамятности», «Окраинными землями рязанскими», «По Оке от Коломны до Мурома». В «Рязанских достопамятностях» как раз описывается о Рождественский храм, но я не связывала это описание с тем, что мог уловить глаз на ходу электрички.
– Ну что ж,– сказала я,– «умирать нам рановато, когда есть ещё дома дела». Поедем теперь смотреть Рождественский храм.
Когда-то в детстве на меня сильное впечатление произвёл рассказ о больной, не встававшей с постели девочке, единственным (едва ли не предсмертным) желанием которой было увидеть слона. Отец смог привести ей слона в комнату, для чего разобрал потолок. Девочка выздоровела. Я поверила тогда этому случаю, верю и теперь. Тем более, имею и личное ему подтверждение: начала выздоравливать после затянувшейся болезни после того, как один мой сослуживиц, тоже когда-то прочитавший этот рассказ, повёз меня почти не ходячую в Мещёру, в Куршу.
Новую экспедицию, к Рождественскому храму, организовал Эдуард Петрович Кавун.
К этому времени из книги «Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Под редакцией В.П. Семёнова» участники её уже знали, что некогда в Перевлесе был крупный речной порт, где грузилось зерно, которое потом по Проне отправлялось к Оке и далее. Подходил туда и тракт. Село было большим транспортным узлом. Так что постройка в нём большого храма логически оправдана – были бы лишь деньги. Наверное, не один И.И. Барыков их выделял.
Что же касается эмоционального воздействия руин на человека, то, по словам Лермонтова, «храм оставленный – всё храм», мне же кажется, что, глядя на них, и заболеть можно. По крайней мере, мне стало не по себе, но не столько от остовов прекрасных сооружений, сколько от надписей, что оставили юные варвары – варварята на их камнях. Подростки, видимо, приезжающие в село на лето, демонстрировали в ротонде храма своё отречение от любви, от всякого рода романтизма, письменно заявляя, что отдают предпочтение сексу в физическом его понимании. И особенно усердствовали девочки. Возможно, это диктовалось модой тех дней на зарубежные боевики, герои которых вместо «люблю тебя» заявляли мужественно и категорично, без всяких сантиментов, «хочу тебя!»
Сергей Васильевич этих признаний не увидел: у него взыграло ретивое реставратора, и он отважно форсировал крапиву, осматривая храм со всех сторон, вспоминал о Барыкове и его роде некоторые подробности: старый род, представители его служили в ХVII веке в московских стряпчих и стольниках. Сам Барыков дослужился до действительного тайного советника, был большим женолюбом, возможно, из любви к какой-то особе построил этот храм. Сергей Васильевич, родившийся в первой четверти ХХ века, в отличие от юных насельников Перевлеса был романтиком, верил в любовь и в то, что во имя её настоящие мужчины способны на подвиги и прекрасное безрассудство.
За время этой первой экспедиции он не успел чего-то нужного ему углядеть и отправился во вторую уже с молодыми спутниками. С ними и сфотографировался на фоне храма.
Что удалось ещё старому краеведу раскопать об этом неординарном произведении, не знаю. Не знаю и дальнейшую его судьбу.. Но вспомнила о Рождественском храме, о путешествии к нему не случайно. Прочитала я в рязанском приложении к «Аргументам и фактам» статью Александра Абрамова «Грозовая «мать-кошёлка» о «уникальной находке в окрестностях села Перевлес Пронского района Рязанской области»; узнала из статьи, что «этот храм, с сорокаметровой колокольни которого открывается великолепная панорама на Проню, был построен ещё в допетровские времена», и не могла не поразиться: неужели же маститые специалисты, исследователи Вагнер и Чугунов так ошиблись. Но они приводят такие убедительные доказательства, автор же статьи ссылается на слова краеведа Грибова, видимо, не знакомого с упомянутой книгой Вагнера и Чугунова и не знающего, что Перевлес теперь в Старожиловском, а не в Пронском районе.

Подвергать сомнению уникальность его находки (найдена плита с изображением древней славянской богини Макоши) не берусь.

Ирина Красногорская