Некоторые культурные события – как будто первые узелки в сложном кружеве. Таким событием – поводом к серьезным размышлениям – представляется мне выход в рязанском издательстве «Русское слово» книги с интригующим названием «По ту сторону лета». (Татьяна Бочарова. По ту сторону лета. Стихотворения, поэмы. – Рязань: «Русское слово», 2009. – 128 с.)

Это четвертая книга стихов поэтессы Татьяны Бочаровой, члена СП России, лауреата всероссийских конкурсов имени С.Есенина и «Спасибо тебе, солдат». Татьяна Бочарова живет и работает в Рязани, но я не рискнулабы «наградить» ее словарной конструкцией «рязанский поэт», подчеркивающей региональную принадлежность и косвенно намекающей на локальность дарования и востребованности. Хотя связи Татьяны Бочаровой с социокультурной средой, где сложилась и развилась ее творческая личность, заметны. И об этом, как мне кажется, настала пора поразмышлять.

Литературоведение не отмечает, что в Рязани есть собственная поэтическая школа. Собственно говоря, в фокусе зрения современного российского литературоведения Рязань вообще появляется редко, и то в основном благодаря Есенину. Чуть ли не единственный из ныне живущих в Рязани «действующих» литературоведов – профессор Ольга Воронова. Она выходит на всероссийскую арену с трудами о наследии Есенина. Более близкие к нашим дням авторы, привязанные к Рязани рождением, ментальностью и духовными корнями, почему-то не подлежат изучению – или же оно есть, но никак не популяризуется, ибо, например, Сеть почти не выбрасывает на поверхность сведений о рязанских писателях. Исключение составляют авторы книг популярных жанров, активно издающиеся в центральных издательствах – о них я подробнее писала в статье «О сверчках и шестках» («Литературная Россия», № 39-2009). И поэт Евгений Маркин.

Популяризации современная рязанская литература не подлежит, а вопрос, существует ли она в принципе, остается открытым. Что касается исторической традиции, считается, что от рязанской литературы сохранился один памятник —это своеобразный «свод» различных произведений, составленный и разновременно пополнявшийся при церкви Николы в небольшом городе Заразске ныне Зарайск Московской области). В составе этого «свода» дошла до нас и «Повесть о разорении Рязани Батыем». Повесть традиционно печатается по публикации Д. С. Лихачева. В начале третьего тысячелетия к Николину своду вновь вспыхнул интерес историков. Современность же предоставлена самой себе. Насколько мне известно, единственный относительно полный обзор рязанской литературы написала доцент Рязанского Государственного университета, кандидат филологических наук Ирина Грачева для портала «История, культура и традиции Рязанского края» (http://history-ryazan.ru/node/90).

В этом обзоре также есть некоторые лакуны – например, ничего не сказано о прозаике Иване Макарове (1900 – 1937), авторе «крестьянского» романа

«Стальные ребра» и повести «Рейд «Черного Жука» о карательной операции на советском Дальнем Востоке. А также ничего не сказано о сложившейся (либо складывающейся) в Рязани поэтической школе. Похоже, что Ирина Грачева не рискует признать существование таковой. И совершенно конкретно возможность ее бытования отрицал покойный поэт и литературовед Дмитрий Пригов, утверждавший в начале XXI века, что в России существуют всего три поэтические школы — московская, питерская и уральская.

Думаю, не будет ошибкой допустить, что, несмотря на уникальный и бесспорный талант Сергея Есенина и его «бессмертие» в литературе, не сформировалось под эгидой есенинского имажинизма рязанской поэтической школы. Но, несмотря на это, Сергей Есенин априори является словно бы духовным родоначальником и покровителем рязанских поэтов, по нему «сверяют часы» поэтических тенденций, действующих в Рязани, до сих пор. Так, Валентин Сорокин пишет в своей статье «Звенят голоса над Окою» (: журнал «Молоко», 2008,): «Александр Потапов, Валерий Валиулин — талантливые поэты. Их стихи рождены голосом ливней и берез, светом серебристой Оки и распахнутым сердцем бессмертного Сергея Есенина». Подобных апелляций и почти инстинктивных отождествлений всякого литератора из Рязани с Есениным (в положительном либо хулительном смысле) можно встретить в литературной периодике весьма много, но считать их серьезным признанием «рязанской поэтической школы» трудно. Куда вероятнее, что рязанской литературы как целостного явления, единого духовного и культурного поля, не существует. Но этот факт не отменяет большого числа талантливых людей, работавших (работающих) в различных литературных, реже литературоведческих жанрах, и оставивших богатое, но разнородное творческое наследие, и продолжающего пополнять сокровищницу.

В силу всех вышеизложенных причин, всякий раз, как я берусь за темы, условно подпадающие под гриф «рязанская литература», чувствую себя почти первопроходцем, делающим выводы из известных, но не обработанных фактов. Итак, пусть не существует рязанской поэтической школы. Но черты стихосложения, процветающего в регионе с середины ХХ века по сей день, складываются в весомые признаки. Преимущественно в Рязани писались сюжетные стихотворения традиционных форм, классических размеров, с четкими рифмами – а тематика их в основном тяготела к сельской жизни и пейзажной лирике. Интимно-лирические переживания, житейские раздумья и попытки философии, гражданский пафос и прогностические ожидания чаще

«дислоцированы» на фоне окских просторов и густо переплетены фольклорными мотивами, народными преданиями и народной же героикой.

Любопытно, что, вопреки расхожим ассоциациям, такое звучание рязанской поэзии придали не ее «отцы-основатели» Яков Полонский (1819-1898) и Сергей Есенин (1895-1925). Эти классики стоят особняком от группы, о которой мы говорим, хотя бы потому, что имеют далеко не местное значение в русской литературе. Традиции же более узкой «рязанской поэзии» определили поэты, явившиеся в Рязани советской: Евгений Маркин (1938 – 1979), Анатолий Сенин (1941-2000), А. Архипов (1939 – 2002), В. Авдеев (1948 – 2003) – из них могла бы вырасти рязанская поэтическая школа.

Евгений Маркин, учащийся Литинститута им. Горького, был одним из наиболее известных вне Рязани рязанских авторов – так же, как и баснописец Евгений Осипов. Сын баснописца Александр Осипов в статье «Евгении. Жизнь рязанская» называет своего отца и Евгения Маркина «рязанскими классицистами», имея в виду разносторонность их дарования – но при этом отмечает, что известны-де лишь «генеральные» линии маркинской поэзии, остальное – не открыто. «За скобками остается поэт-философ,поэт-новеллист, поэт-языкознатец, поэт-ратоборец».

Генеральные линии маркинской поэзии – вот:
«Яблоки.

Я воровал их у попа Исака,/ Я ветви осторожно пригибал, / И лаяла осипшая собака, / И ветерок по коже пробегал, / А девочка следила сквозь репейник, / Стояла, прислонившись к городьбе, / И яблоки ловила с нетерпеньем, / И прятала за пазуху себе…»

Печальную роль в судьбе Маркина сыграло стихотворение «Белый бакен», появившееся в «Новом мире» в 1970 году, каковое Александр Солженицын в очерках «Бодался теленок с дубом» называл посвященным себе:

«…каково по зыбким водам / У признанья не в чести / Ставить вешки пароходам / Об опасностях в пути! / Ведь не зря ему, свисая / С проходящего борта, / Машет вслед: – Салют, Исаич! – / Незнакомая братва».

Евгения Маркина за это стихотворение даже временно исключили из Союза писателей… Правда, теперь, спустя почти сорок лет, факт посвящения «Белого бакена» Солженицыну начинают оспаривать, приписывая эту версию неумеренной гордыне последнего (см. вышеупомянутую статью В.Сорокина вжурнале «Молоко»)… Оба, знавшие правду, уже ее не расскажут.

Впрочем, общественная, призывная направленность была свойственна стихам Маркина, и чаще она совпадала с «генеральной линией партийной литературы»:

«Бей мне в грудь, упругий встречный ветер, / Раздувай костер моей судьбы! / Никаким не сбить меня наветам! / Никогда не выйду из борьбы!».

Анатолий Сенин более лиричен и философичен, его стихи отчетливо песенны (ниже – куплет из песни на его слова):

«Милые, светлые, разные / Годы бегут и бегут. / Дни моей юности красные - / гроздья рябины в снегу. / Ягоды красные падают - / Тихие, словно во сне, / Падают, падают, падают, / И засыпает их снег».

Как и стихи-песни Александра Архипова:
«Два сердца.

Она ходила тише и ровней, / Любовно распашонки вышивала. / Два чистых сердца трепетало в ней, / Одно в другое кровь переливало…»

Александра Архипова отличала от его собратьев буйная, горячая цветопись и неожиданные образы, связывающие все живое в мире в единую ткань:

«Зеленовато-желтый воздух / Походит на пушок гусят».

Самая полная книга стихов Архипова называлась «Рябиновое зарево», - это словосочетание точно отражает его творчество и перекликается с одним из любимых Сергеем Есениным образов. Но, к сожалению, книга Александра Архипова дошла до малого количества рязанских читателей, а ее электронной версии и даже выдержек из нее в Сети не появилось. Так что с людьми из иных краев о теоретическом наличии рязанской поэтической школы можно говорить лишь «на пальцах».

Почему же эта школа все-таки не выросла? Сложный вопрос, имеющий не один вариант ответа. Во-первых, количественно ее характерных представителей было маловато. Во-вторых, при всем к ним уважении, они были грамотны и старательны, талантливы, но не гениальны. Одного таланта и познаний мало для двух свершений - чтобы завоевать широкую читательскую любовь и чтобы «застолбить» территорию собственной, ни на кого не похожей поэзии – что и является первым признаком литературной школы. Рязанская поэзия не обладает категорическими признаками, позволяющими безошибочно отличать ее от пластов поэзии, формирующихся в других аграрных регионах с устойчивыми традициями крестьянского быта – на Брянщине, на Орловщине, на воронежской земле... Кстати, именно воронежская земля заслуживает пальмы первенства в родоначалии такой поэзии - имитирующей народные песни, частушки, припевки, даже былины, и обращающейся к жизни, быту и проблемам крестьянства – благодаря ее «самородку» Алексею Кольцову (1809 – 1842). Юлий Айхенвальд говорил о его поэзии как о «деревне русской литературы», в которой «все… непосредственно, искренне, естественно, и жизнь дана в своей первобытности и простоте». Непосредственности, искренности, простоты стихам вышеназванных поэтов, называемых иногда «рязанскими классиками», было не занимать – но до подлинно есенинской оригинальности никто из них не дотянулся.

В своем обзоре Ирина Грачева продолжает список классических рязанских авторов именами Татьяны Красновой (1946 – 2006), Нины Красновой (1950), Александра Потапова (1954), Владимира Хомякова (1955). Роднит их всех, по мнению филолога, «многоцветье палитры рязанской лирики» - определение красивое, но с неопределенным значением, - а также есенинские традиции в творчестве, с которыми «связаны темы родной пpироды и взрастившей их «малой родины». Однако осмелюсь возразить Ирине Грачевой - идеологическим предшественником «рязанских классиков» был Николай Некрасов (1821-1877). Может быть, отчасти - и его современник Алексей Плещеев (1825-1893), петрашевец, автор революционно-демократических стихов и жанровых сценок из крестьянского быта знаменитого стихотворения «Старик» («будет вам и белка, будет и свисток»).

От Некрасова пошла в русской поэзии ветвь сюжетной лирики, восхищающейся красотами родного края, прекрасными душевными качествами русского крестьянина, взывающей к его освобождению… «Да, поэтическое поколение 60х –от Евгения Маркина до Владимира Корнилова – накрепко усвоило некрасовский завет: “поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан”» пишет Мария Галина в статье о Евгении Маркине «У признанья не в чести» («Литературная газета»,. № 47 (5857).

У этого гражданственного завета есть и обратная сторона. Чрезмерность пафоса в стихах Некрасова, придающая им фальшивые нотки, происходит из того, что сам он был жесточайшим крепостником. «Размежевание» деревни стихотворной и подлинной сохранилось в лирике такого рода до сих пор, и далеко не всем поэтам-деревенщикам удалось избежать огорчительной раздвоенности.

Современная российская поэзия, надо признать, чаще строится «от противного» - от классических форм и ясных сюжетов, имеющих гражданскую направленность, она уходит в глубины словотворчества, звукописи и экзистенциализма. В современной Рязани тоже приживаются различные достижения авангардизма в поэзии. Их можно не цитировать здесь, ибо они легко находятся в Интернете. Например, полностью помещена в Сети книга «Нестоличная литература» издание Дмитрия Кузьмина 2001 года (http://www.litkarta.ru/projects/nestolitsa/texts/content/), также находятся и «автономные» подборки стихотворений Ольги Мельник, Сергея Свиридова, Евгения Калакина… Эта поэзия – простите мне словесную вольность – своего рода футуризм для рязанской литературы, ибо играет роль заявки на будущее. Ничего похожего в прошлом литературной Рязани не было – здесь не складывалось литературных течений, подобных футуристам,обэриутам, тем паче – квалитистам; правда, оказалась весьма мощной рок-среда. Только на рубеже ХХ – XXI веков вокруг издателя альманаха «Devotion» Дмитрия Макарова сгруппировалась эдакая сугубо литературная, а не песенная, «альтернативщина» (http://devotion.netslova.ru/ ). И, конечно, тот, кто заявил бы, что такая поэзия чужеродна рязанским традициям, а сформировалась на культуре «пришлой», был бы по-своему прав. Тем не менее, она не только существует, но и завоевывает позиции. Потому и приходит пора

«бросать кости» - каким быть будущему литературной Рязани? Принять ли общероссийские тенденции литературной моды или замыкаться в утопической трактовке былого как «исконно народного» искусства?

Мне представляется, что Татьяна Бочарова – знаменательная фигура для рязанского поэтического пространства. С одной стороны, ее творчество продолжает поэтические традиции «учителей» (по словам самой поэтессы, ей более всего помог в становлении Анатолий Сенин). Отчетливая доминанта пейзажа превращает книгу «По ту сторону лета» в панораму:
«Приезжайте, гости, право, / Если я вам дорога. / Речка, мостик и направо / Широченные луга».
«Озорная акварель / Розового цвета. / Ах, апрель ты мой, апрель, / Ни зима, ни лето».

«Немного небо наклонилось, / Едва качнуло старый дом».

В пейзажи весьма изящно (изящество, полагаю – след прикосновения нежной женкой ручки) «вписаны» явления нематериальные – то ностальгия о безвозвратно ушедшем детстве:
«Я в городе детства не буду уже, / Где домики серые в пять этажей, / Налево столовка, аптека направо, / И белым по красному: «Партии слава!», - смешанная с горечью взросления:
«Дорога казалась нам длинной, / Намного длиннее, чем жизнь».

То – глубокая и стихийная религиозность: здесь русский дух, здесь Русью пахнет!

У Татьяны Бочаровой религиозность в стихах каноническая, не бунтарская, ее Господь – образ из детской Библии, уютный старичок с бородой, ее Двунадесятые праздники – действительно радостные даты, когда сама природа ликует и сливается с Божеством:

«И звонниц эхо вдалеке, / И тень таинственных тропинок, / И сотни крестиков-снежинок / У прихожанки на платке».

Это вам не механистический Высший разум, не экзистенциальный шифр идеального человеческого универсума и не безликий Абсолют, к которым, что греха таить, часто взывают поэты, горделиво отрицающие прошлые верования человечества. Единственная ложечка дегтя в бочке медоточивых посвящений Православию у нашего автора - языческое начало, стойкое в рядовом россиянине даже сегодня.
«И – солнцем смазаны! – блины / Уже шипят на сковородках».

«Здесь эльфы ютятся / В кустах буерака / И больше не снятся / Ни дом, ни собака».

Многие стихотворения стилизованы под фольклорные жанры – частушки, припевки, или, напротив, былины. Естественно, поэтесса делает это сознательно; удается ей это хорошо. «Частушечные» мотивы – своего рода визитная карточка лирики Татьяны Бочаровой:
«Как давно я выросла / И от кос избавилась. Может, это вымыслы, / Что я с ними маялась…»
«Ах, зима, какая прелесть, / Злючая-презлючая, / Даже щеки разгорелись / С ветерка колючего!»

«На реке чешуйкой рябь, / Вечер распечален».

Насколько продуктивна демонстративная фольклорность в век хай-тека, вопрос не праздный. Опять начинается «с одной стороны»… «с другой стороны»… Это явное ретро, но винтаж сейчас в моде. Для поэта важна самобытность.

Урбанисты сейчас в большинстве – в той поэзии, что «на виду». Народное творчество – классика, занимающая вечную нишу и строго отведенное место под солнцем. Быть может, есть смысл выходить на большую арену поэзии с народными мотивами. Уповая на везение, удачу и… грамотный пиар. Поэтесса Нина Краснова, скажем, прославилась в огромной степени тем, что пишет частушки и сама исполняет их. Так что единственного ответа на непраздный вопрос нет и быть не может – поэтическая карьера и имя в литературе вообще большая лотерея.

Но пока Татьяна Бочарова душою больше принадлежит народности и историзму. В книге «По ту сторону лета» встречаются апелляции даже к былинам - их особенно много в поэме «Городище. 1237 год». Поэма о разорении Старой Рязани Батыем, но это не новое обращение к уже упомянутому в начале статьи летописному своду Николы Зарайского, а удивительная находка – голоса прошлого, подслушанные из дня нынешнего. Голоса реки, ветра, берега, призраков погибших защитников и надрывная песнь юной княгини Евпраксии…

Тут уж без вариантов - былинный жанр наиболее близок выбранной теме, и благодаря удачной стилизации Старая Рязань обретает вторую – поэтичную - жизнь:

«Вот и вечер настал, вот и зорька красна, / И метель начинает старинную песню. / …Тихо вышла луна, снег блестит, как слюда, / Но не будем мороза испытывать крепость. / Пусть не скоро еще мы вернемся сюда… / Но тогда постоим за Рязанскую крепость…» - так заканчивается поэма. Если бы поэтессе не удалось услышать те голоса… не удалось их отразить… тогда бы не было и поэмы. Но, к счастью для всех, она состоялась.

Татьяна Бочарова новые рубежи осваивает осторожно, - будто с опаской оглядывается на своих ушедших учителей в поэзии и слышит их (что немудрено при ее-то чуткости!). Старшие товарищи почти физически присутствуют в книге в виде стихов с посвящениями Евгению Маркину и Валерию Авдееву. Но есть в ее творчестве безусловные удачи, которые уже – шаг вперед от сусальной деревенской поэзии.

Одну из таких удач хочу привести целиком:

«Из одинокой деревеньки / Ушел последний человек. / Чуть слышно скрипнули ступеньки, / Вдруг замолчавшие навек. / Один лишь ветер, старый житель, / Гуляя от избы к избе, / Нашел последнюю обитель / В печной заброшенной трубе. / Отпели девушки за лесом, / Как откричали журавли, / И под соломенным навесом / Дворы крапивой заросли. / … А ночью ровным покрывалом / Укутал землю ранний снег. / Ему ничто не помешало - / Ушел последний человек».

Жаль, что такое красивое в благородной простоте стихотворение не вошло в книгу «По ту сторону лета». Но тема обезлюдевшей деревни раскрыта в книге: несколько текстов продиктовано скорбью по «отрыву от корней»: «Алеканово» (деревня под Рязанью. – Е.С.), «Земля исконного богатства». Они перекликаются с мотивом «раскола этносов» на постсоветском пространстве, меж Россией, Украиной и Белоруссией, в стихах «Удивительно в судьбе может все перемениться», «Степная желтая земля», «Крым» и так далее. О геополитической яви не знают, что умного сказать ни историки, ни политологи, - и решение задачи явно не под силу поэту, который мыслит эмоциями, а не дипломатическими нотами или политическими прогнозами. Отмечу лишь, что стихов с политическим подтекстом у Татьяны Бочаровой немного, а пафос в них умеренный. Последнее – радует: мне не по душе, когда стихи превращают в политическое оружие.

Но куда более свободно и искренне выливаются в стихи Татьяны размышления на вечные темы. Это еще не философия, но ее близкое предощущение, которое, надеюсь, разовьется в грядущем этапе творчества автора. Сюда относятся стихи «В ритме сонета» (усеченный венок сонетов), «Осенние раздумья», «А мы лежим и загораем», и особенно – эсхатологический верлибр «Стряхнув дела в тяжелые портфели». Этот верлибр воссоздает атмосферу «сумерек Всего» - и богов, и человечества, порожденных погасшим в буквальном смысле слова светом - электрическим.

«…И темнота просачивает руки / И тянется по стенам и портьерам, / И страшно, как при сотворенье Мира. / …Вот так грядет конец Цивилизаций. / Куда девался опыт поколений? / Молчит эфир, и город нем, как рыба. / Который час? Который день сегодня? / Мы так давно не покупали свечи…».

Признаться, мурашки бегут по спине от этой картины, хотя Татьяна Бочарова не из авторов-садистов, любящих смаковать ужастики либо мерзости. Просто (но просто ли это?) она смогла несколькими штрихами нарисовать весь ужас технологического Рагнарека, который грозит всякой цивилизации, чрезмерно доверившейся машинам, и всем людям, утратившим тысячелетний «опыт поколений» - опыт выживания в экстремальных условиях. Например, в условиях современной русской деревни… Стихотворение это написано не для того, чтобы взывать к разуму человечества, предупреждать, заставлять задуматься – оно похоже на отчет медиума, побывавшего в царстве теней, либо на бессвязные восклицания гадалки, заглянувшей в стеклянный шар: констатация факта, отдаленного во времени, но, тем не менее, неотвратимого… Жутко!

А самое красивое в сгустке минорного настроения – двузначное «Мы так давно не покупали свечи…» в финале. Фразу эту каждый волен трактовать как ему угодно, однако для меня она – словно залог вероятного спасения, простое действо, которое пора совершать здесь и сейчас… чтобы отсрочить исчезновение человека в мире.

Верлибр – практически единственная форма стихосложения у ведущих европейских поэтов прошлого и наступившего века, а в России он очень популярен как стихотворное новаторство. Рубрика поэтического журнала «Дети Ра» «Верлибр на карте генеральной» дает представление о широте карты, где он распространен.

В Рязани же вышел в 2006 году всего один коллективный сборник

«Нерифмованный, вольный» (издательство «Русское слово»), притом объединивший и живых, и ушедших авторов, а также канонический верлибр с белым стихом и стихами в прозе. Появление верлибров у автора классического толка – маленький культурный шок и большой шаг вперед.

Благодаря вот таким находкам, благодаря прорывам «размышлизма» на страницы книги Татьяны Бочаровой, я имею право завершить свой беглый обзор уверенным: а с другой стороны, Татьяна Бочарова – поэт талантливый и интеллектуально богатый. И у нее есть потенциал развития собственной поэзии. Присутствие философского контекста в стихах Татьяны связывает устоявшиеся формы поэтического бытописания с экспериментальными подходами к опоэтизированной Мысли. Проще говоря, ее поэзия способна выполнить нелегкую функцию «моста» меж вчерашним и завтрашним днем печатного слова, рождающегося в Рязани. Связующего некрасовско-есенинское прошлое поэзии этого региона с будущим. Пока еще неясно, с какими именами это будущее проассоциируется. Но – нить… но – связь времен… но – голосовая волна, уловимая через десятилетия… даже через века… подобно тому, как голоса защитников Старой Рязани до сих пор уловимы в звоне трав на высоком берегу Оки…

И даже, чем черт не шутит, вдруг стихи Татьяны Бочаровой явятся еще одним краеугольным камнем для возведения здания собственно рязанской поэзии как литературного явления?

Елена Сафронова