Сегодня наш разговор о музыкальных критиках. Есть ли они в стране? Почему эта профессия так и не стала массовой в журналистике? Кто и почему становится критиком?

— Наталья Михайловна, вы один из лучших музыкальных критиков в российской прессе. Профессия в журналистике — не массовая. Кто и как становится музыкальным критиком? И как им стали вы?

— Я никогда не думала, что стану критиком. Когда годам к 16-ти я поняла, что не стану пианисткой-солисткой по причине негениальности, выбрала филологию. Но и еще после этого отыграла на сцене 23 года. О профессии музыканта знаю не понаслышке. А уж о профессии пианиста… С четырех лет все-таки сидела за инструментом, это не зачеркнешь. Из МГУ вышла специалисткой по славянским языкам и литературам и, кажется, успешно работала преподавателем и переводчиком с чешского. Увы, профессия моя была упразднена — в начале 90-х в издательстве «Художественная литература», где я работала редактором, впрямую говорили: «Зачем нам ваш Кундера?» И где сейчас Кундера, и где сейчас «Худлит»…

Ну, как сложилось — так сложилось. Я тогда прямиком перешла в недавно созданную очень живую, очень свойскую интеллигентскую газету «Вечерний клуб». Я и раньше пописывала, лет с 18-ти, по разным газетам и журналам. Но тут, в веселом и очень креативном коллективе меня просто понесло! Почитала, что да как журналисты пишут о музыке — и смело пошла в бой! Увидела, что выпускники консерватории, заведения для меня священного, музыку не любят, даже не понимают, в чем ее служение. А уж о том, что не понимают, где талантливое, а где нет — даже не говорю. А они все что-то ковыряются — там не ту ноту взял, здесь «неубедительная интерпретация». Тоска зеленая! Вот так я, размахивая шашкой, нагло протолкнулась в ряды музыкальных критиков, нисколько ни на что не претендуя.

А в общем, конечно, штучная профессия. Театральных критиков или кинокритиков — навалом, но у них и целевая подготовка в вузах, кажется, больше. И она более осязаемая, что ли. Взять театр — он есть и есть. Взять спектакль — он идет много раз. Фильм вообще смотри хоть сто раз. А концерт прошел — и всё!

— Сейчас много говорят о специализации журналистов, об адресной подготовке журналистских кадров. Возможна ли, на ваш взгляд, специальная подготовка музыкальных критиков на журфаке? И нужно ли их специально готовить или достаточно выпустить журналиста «широкого профиля», ориентированного на работу в отделе культуры, где он обучится музыкальной критике «по ходу дела»?

— Конечно, возможна. Я бы и сама пошла подучилась. Вопрос только, кто будет преподавать. Неосуществимый идеал — факультативные циклы лекций великих музыкантов, пусть даже о музыке вообще. В конце 60-х, проходя практику в Краковском университете, я записалась на лекцию Кшиштофа Пендерецкого. Она пробудила во мне просто-таки авантюрный интерес к современной музыке, от которой я до тех пор шарахалась.

В моем «высшем» теоретическом музыкальном образовании свою роль сыграло живое общение с Игорем Федоровичем Бэлзой (Шопен), буквально единичные лекции петербургского музыковеда Леонида Гаккеля (систематизация), Марины Рахмановой (композитор Оливье Мессиан), лекции дирижера Геннадия Рождественского перед его собственными концертами. Общение с профессором Московской консерватории Верой Горностаевой, которая, кажется, теперь свои уроки на ура дает в Японии. Огромное значение в моей жизни сыграла дружба с композитором и пианистом Михаилом Ермолаевым-Коллонтаем, мы говорили часами. Вот это и был мой «факультет журналистики» именно что по ходу дела: я жадно впитывала, как о культуре, о музыке гениальные люди говорили человеческими словами.

— Вузовскими лекциями это не заменишь…

— Так они же читаются, как вы говорите, для «журналистов широкого профиля». Сколько я работаю в газете — через меня прошло человек 300 практикантов, не меньше, с журфака. Все они были — сплошной гонор, безграмотность, отсутствие не то чтобы чувства формы и прочих атрибутов (интрига, анализ, завершение материала «восьмеркой», какое-никакое остроумие и уместная язвительность, легкость пера), но и элементарного четкого знания, что же ты хочешь, в конце концов, сказать! Снобы снобами. При этом ни один практикант с факультета журналистики НИ РАЗУ не придумал хорошего заголовка. Уж какая там музыка. В результате, настоящими журналистами, по-моему, становятся незанудные фанаты своего дела (музыки, кино, театра и т.д.), которые рвутся что-то сказать, поспорить, пусть даже спровоцировать. Один из признаков — они готовы не только кропать рутинные рецензии, но и ввязаться в драку за отбираемое здание, поруганную честь достойного артиста, за разоблачение прохиндея и т.п., что требует куда как большей работы при той же оплате погонного метра. О затрате нервов умолчу.

— Будь вы редактором газеты, кого бы вы взяли музыкальным критиком — выпускника журфака или консерватории?

— Все — в индивидуальном порядке. Взяла бы только личность. Да, вот журфак я разругала, добавлю и про консерваторию. В свое время, лет 30 назад, я подвизалась в «Комсомолке» как одна из ведущих «Клуба 33 1/3». В отчаянном и в наивном желании привлечь к работе хороших молодых специалистов, мы с Юрием Сергеевичем Липатовым, тогда зав. отделом культуры «Комсомольской правды», обратились в Московскую консерваторию, собрали там большое студенческое собрание, выступили с пламенными призывами, рассказали о специфике работы в немузыкальном издании. Вопрос запомнился только один: «А какие гонорары?» Из всего зала потом подошли три девочки и один очень интересный мальчик Саша Власов. Но мне не удалось тогда придумать ему материал, который он мог бы написать. И все-таки приятно, что сейчас он на виду — недавно прочла его интересную колонку в «Известиях».

— Со стороны может показаться, что работа музыкального критика — сплошной кайф: ходи себе на концерты, встречайся со знаменитыми мастерами искусства... Но наверняка есть и не видимые миру слезы?

— Без кайфа эта работенка — вообще только пойти и повеситься. Все-таки от хорошей музыки буквально оживаешь. Хочется любить весь мир. Что же касается не видимых миру слез — да вот они, пожалуйста. Я, например, работаю сейчас в «Вечерней Москве». Если по максимуму, получается так. С утра — в редакцию, весь день — обычная суета, дай Бог, если удастся заскочить домой перед концертом. Концертов (реже — оперных спектаклей) 4-5 в неделю. Приходишь к 11 вечера, до 2-х — 3-х ночи пишешь. Или с утра надо встать в шесть. Но тут риск велик — уже нет временнОго зазора и очень тянет съехать в спасительные банальности. Труднее всего усилием воли заставить себя в ускоренном темпе переварить услышанное-увиденное и вынести оценку. Вообще-то, на это надо хотя бы 2-3 дня, по моему ощущению. Но, во-первых, газета требует оперативней. Во-вторых, забывается масса непосредственных деталей и интересных связей, как ни помечай их в блокнотике на концерте. Поэтому ты будто в какой-то ржавой мясорубке с диким нажимом проворачиваешь все впечатления вечера и начинаешь писать, чувствуя, как из тебя вытекает здоровье. У меня, например, от одного этого «проворачивания» (сижу, думаю, тупо глядя в одну точку) поднимается давление… Трудно писать, чтобы читалось легко. И надо еще не забыть потом заменить все ненароком выскочившие штампы.

После всех этих мук я равнодушна к недовольству музыкантов, что я их поругала, лягнула, недооценила! Ведь я мучительно выбирала самые точные для них слова.

— От каких ошибок вы хотели бы предостеречь молодых коллег? К чему нужно быть готовым журналисту, решившему стать музыкальным критиком?

— Не идти на поводу у исполнителя. Артисты — по своей сути люди обаятельные, они вам сами с легкостью внушат, ЧТО про них надо написать. А вы потом прочтете самого себя — и обалдеете: я ли это написал после такого ничем не примечательного концерта? Стыдно-то как…

Вот яркий пример другого соотношения слов и концерта. Дирижер Владимир Иванович Федосеев говорит просто ужасно с точки зрения журналиста, по-моему, как-то стесняясь, ну, ничего за ним толком не запишешь. Зато как дирижирует! А тот, кто прекрасно журчит на пресс-конференции, гораздо хуже выступает (редкое исключение — Валерий Гергиев). У журналиста большой соблазн процитировать намерения, изложенные устно, хорошими, яркими словами, высказанными артистом. Потом он видит ужасный художественный результат. Ну, и как теперь?..

Надо писать, что слышал и видел своими глазами. Правда, впереди — почти неизбежная недружелюбность со стороны музыканта, иногда очень знаменитого. Один такой — и взрослый ведь человек! — с трясущейся нижней губкой подошел и сказал: «Наташа, я думал, вы мне друг, а вы мне — кто?» по поводу вполне спокойной, но не хвалебной рецензии на его концерт.

Еще совет — не идти на поводу у пиарщиков — ну, это вообще напасть нового времени. Впарят вам такое… Особенно билеты у них не просить — сядут на шею и не слезут. Сегодняшние пиарщики напоминают мне цыганок у Киевского вокзала.

А вообще, журналисту в любой области должно быть совершенно плевать на то, что говорят за его спиной. Конечно, если он уверен в том, что пишет.

— Скажите честно, приходилось писать заказные материалы?

— Некоторые музыканты готовы заплатить журналисту живые деньги за хорошую рецензию. Кто-то берет. Я не осуждаю, каждый в жизни устраивается, как может. Но у меня «брать» не получается. Однажды мне привезли 300 немецких марок с просьбой написать о вроде бы неплохом концерте музыканта из Германии. Время было тяжелое, я взяла деньги, пошла на концерт, ну, думаю, напишу обстоятельный анализ в любом случае. А его выступление оказалось настолько средне-статистическим, что я не выдоила из себя ни слова! Несколько лет пыталась вернуть деньги, но заказчик со смехом их не взял, ладно, говорит, чего уж там! А потом и марки отменили… Больше не беру.

— Вы встречались со многими выдающимися музыкантами, дирижерами, режиссерами. С кем из них было легко работать, а с кем — трудно? Что они ждут от музыкального критика? Что им не нравится в газетных публикациях?

— Самый мой любимый персонаж — режиссер «Геликон-оперы» Дмитрий Бертман. С ним по креативности не сравнится никто. Мне с ним всегда очень легко. За ним пиши и пиши. Трудность в том, что поскольку я «своя», мне теперь труднее всего взять у него обычное интервью. Что-нибудь спросишь у него — а он: «Ой, Наталья Михайловна, да вы сами все лучше меня знаете!»

Довольно сюрпризный человек — дирижер Теодор Курентзис. Я одна из первых его поддержала, когда он только появился в Москве. Сделала интересное интервью. Спустя пару лет снова к нему обратилась, а он вдруг говорит: «А давайте я у вас возьму интервью!» Тщательно подготовил серьезные вопросы — и мы это интервью сделали. Оно вышло в «Вечерке» в День журналиста и называлось, если не изменяет память, «Почему вы все, журналисты, такие гады?» Тем не менее, горжусь, что это — первый в истории случай, когда дирижер взял интервью у журналиста.

Как ни странно, очень легко работать с Мстиславом Ростроповичем. Это просто какой-то фонтан! И какая память на факты! И какой блестящий русский язык! И какое обаяние! Я, наверное, неделю ходила под впечатлением от интервью с ним. Это — один из гениальнейших музыкантов нашего времени, и я хорошо понимаю, что простота общения у него — внешняя, поэтому все время зудела про себя: «Наташа, знай свое место!»

При том, что Мстислав Леопольдович часто требует от собеседника перейти на «ты». К моему ужасу, попер он и на меня: «Или мы на «ты», или никакого интервью!» Но я не сдалась: «Хорошо, — говорю, — дайте мне вашу руку, я ее поцелую — и тогда мы перейдем на «ты»!» Он стушевался, что-то пробормотал и… подробнейше ответил на все вопросы. Но я, конечно, чуть не умерла от противостояния его энергии. Эх, есть же что вспомнить…

Всегда интересно говорит о музыке и жизни музыканта выдающийся пианист Андрей Гаврилов. Мне интересны его рассказы о Рихтере. Да и сам он — очень необычный человек, несомненной, но неопределимой для меня породы. Даже женат на японке.

Много лет я хочу взять интервью или хотя бы просто поговорить с Михаилом Плетневым. Но все мои попытки — тщетны. Он, кстати, и пресс-конференции практически не дает. Только если нужно сделать заявление, связанное с неурядицами в оркестре, который он возглавляет. А о музыке — никогда. Так бывает. Вот, например, я довольно-таки дружила с Эмилем Григорьевичем Гилельсом. Сколько же он мне рассказывал, этот необщительный, даже, по-моему, угрюмый человек! На все мои мольбы записать хоть что-нибудь, он сердито отвечал: «Пишите о том, что и как я играю. Ведь я весь там». Но я подтверждаю, что мысли его были глубоки и достойны обнародования.

Всегда интересные интервью мне дает дирижер Рудольф Борисович Баршай, когда приезжает в Россию (он теперь живет в Швейцарии) — и про Шостаковича, и про Прокофьева такие детали расскажет!

Слава Богу, доверяет мне дирижер Виктор Сергеевич Попов, великий подвижник хорового искусства. Вообще, доверие — лучшая отмычка, пардон за воровской жаргон. Некоторые музыканты даже не требуют визировать собственное интервью: «Ой, ну сама там посмотри…» Это, конечно, самое приятное. Но ответственность — жуть!

К сожалению, я потеряла контакт с Владимиром Спиваковым. Но он, видимо, как-то по-своему представляет себе отношения с журналистами. И у него немного — мания преследования, или мнительность, не знаю. Такой уверенный в себе человек, он совершенно не по рангу реагирует на журналистские шпильки. Наверное, он бы хотел, чтобы все его концерты были названы шедевральными. Хотя желание, в общем-то, понятное. А интервью он раньше давал мне очень умные, внятные, продуманные, одно удовольствие.

Невозможно разговаривать с певцами. Совершенно неинтересно. Мне удались интервью только с двумя: с Ириной Архиповой (еще бы: это просто Екатерина Вторая какая-то!) и Дмитрием Хворостовским, которому есть, что сказать.

Это — самое смешное: многие музыканты совершенно не понимают, что их просто не о чем спрашивать! Как и нечего написать об их пении или игре. Они думают, что профессионализм журналиста — гнать строку в лыко. Их психологию даже можно понять: перед ними кладут ноты, и они играют. Но перед критиком ничего никто не кладет.

Во время интервью 18 февраля 2006 г. в Доме звукозаписи на Малой Никитской.

Сейчас у меня сложилась интересная дружба с Женей Кисиным. (Хотя какой он Женя — в октябре будет 35 лет!) Когда он в феврале получил «Грэмми», я пыталась быстренько сделать с ним интервью. Но «быстренько» — это не про основательного Женю. Я послала ему 54 вопроса по электронной почте, на которые он очень честно, обстоятельно отвечал два месяца. Интервью уже давно, в мае, вышло в «Вечерке», а наша переписка продолжается. Разве назовешь это журналистской удачей? Это — просто подарок жизни — наверное, за все оскорбления, которые мне доводилось выслушивать. В том числе некоторые известные музыканты имеют обыкновение на пресс-конференеции поднять журналиста с места и выговаривать ему при всех (а «все»-то — это же коллеги, мы же все друг друга знаем, как облупленных!): «Вы про меня написали то-то и то-то!» Как можно до этого опускаться? Все сидят, хихикают — не над журналистом, конечно… Слава Богу, от этой привычки избавился Гергиев. Дозрел, значит, что не царское это дело.

Чего же музыканты ждут от публикаций? Они всегда вам ответят: объективного анализа и справедливой оценки. Это — вранье! Как говорила моя бабушка 1898 года рождения, клянусь честью! Они ждут только одного: чтобы там сто пятьдесят три тысячи раз было написано: гений, гений, гений…А все остальное им не нравится.

— Случались ли у вас конфликты с героями ваших публикаций? Что было причиной? Как вы выходили из конфликта?

— Пожалуй, расскажу об одном случае. Геннадий Рождественский лет пять-шесть назад вышел к оркестру на сцену Большого зала консерватории, встал за пульт, повернулся лицом к залу и… Все ждали от него вступительного слова о предстоящем концерте, чем он очень всегда славился. А он вдруг начал свою речь так: «Есть такая желтая газетенка «Вечерний клуб». И работает там некто Наталья Зимянина…» И дальше 20 минут (!) — какая я мерзкая, да и папа мой, которого он упомянул как главного редактора «Правды» (эх, жаль, не вспомнил, что папа потом был еще секретарь ЦК КПСС!), тоже хорош, а яблочко от яблоньки недалеко падает и т.д.

А дело было в том, что я накануне написала в «ВК» небольшую заметку об отмене выступлений Рождественского. Он дважды отменил один и тот же абонементный концерт (не понравилось, как играл оркестр), и публика, приехавшая во второй раз, уже просто возмутилась. Я и сама обалдела — на моей памяти такого неуважения к абонементной (т.е. «простой») публике никогда не было. Заметка была совершенно нехамского характера, так как я боготворила Рождественского с детства. За 20 минут кошмарной речи о себе я чуть не умерла от ужаса, ссосала весь тюбик валидола. Из зала орали: «Музыку давайте! Хватит про Зимянину!» А Г.Н. распалился на сцене, стоял красный, растрепанный, наверное, тоже чуть не умер. Вот была бы сенсация в мире журналистики — критик и дирижер умерли в зале одновременно!

Покойная Лена Курляндцева с НТВ, которая присутствовала на всем этом безобразии, успокаивала меня: «Какой он вам сделал пиар!» Некоторые меня даже поздравляли… Так все перевернулось в этом мире. Зачем мне такой пиар? Я с трудом прослушала концерт, написала рецензию (концерт вышел интересный, на бешеном драйве). Но больше не могу себя заставить ходить на выступления Рождественского. Для меня это — огромная потеря. Но я все-таки тоже человек. Так что, вообще-то, это и не конфликт. Как можно конфликтовать с такими великими людьми? Надо просто отойти в сторону и постараться забыть.

— На какого читателя вы ориентируетесь в своих материалах? Какую цель при этом ставите?

— На чайника. Но не всегда получается. Иногда так и выпирает какая-то псевдоученость.

Но чаще я будто отвечаю на упреки своих близких друзей: где ты? что с тобой? куда ты пропала? Я пишу для них — и говорю им: я — в газете, я бегаю, как жучка и про все интересное пишу, покупайте газету и читайте. А цель никакую уже не ставлю. Разве что, внятность. А, может быть, такую: чтобы человек прочел, а потом забыл бы — сам он был на этом концерте или мою заметку прочел о нем? Пытаюсь скорее репортаж написать о концерте, чем анализ.

— Что вы можете сказать о коллегах по музыкально-критическому цеху?

— Все мои коллеги разные. Все мы между собой то сходимся, то расходимся во вкусах. В кровь не сшибаемся — все понимают, что работа трудная. Я читаю всех своих коллег: Петю Поспелова в «Ведомостях», Катю Кретову в «МК», Машу Бабалову и Катю Бирюкову в «Известиях», Сережу Ходнева в «Коммерсанте», Юлю Бедерову во «Времени новостей», Сережу Бирюкова в «Труде»… В интернете, естественно. Мне нравятся Лена Казанцева и Лена Озерова на телеканале «Культура»: у них такой крошечный формат, такое мизерное время — и такие содержательные, грамотные репортажи!

Не нравятся публикации с типичным занудным разбором, который интересен одному только исполнителю, да и то он, как правило, в бешенстве. Ну, вот типичная цитата: «Низы певцу не удались, верха, напротив, порадовали». Умора. А по количеству выражений «похоже», «думается», «такого плана» и еще нескольких характерных клише я как филолог легко вычисляю уровень рецензента.

— О чем (о ком) вы еще не написали, но очень хотели бы написать?

— Мне бы очень хотелось больше поездить по знаменитым фестивалям в разных странах, да и просто по выдающимся концертам и оперным спектаклям в легендарных театрах мира. Посравнивать. Ведь интересно же: Москва — музыкальная столица или нет? Но для моей газеты — дороговато.

Вопросы задавал Николай МИХАЙЛОВ.

Досье.

Зимянина Наталья Михайловна закончила славянское отделение филологического факультета МГУ; второй диплом выдан по ф-ту общественных профессий как педагогу-концертмейстеру. Работала преподавателем чешского языка в МГУ, МГИМО, Интуристе, переводчиком в АПН, корреспондентом в журнале «Юность», редактором в издательстве «Художественная литература», в газетах «Вечерний клуб» и «Время МН». С лета 2003 г. — обозреватель отдела культуры газеты «Вечерняя Москва».

Лауреат литературной премии им. Бориса Полевого, дважды лауреат премии СЖ России. В 2003 г. профессиональная газета «Музыкальное обозрение» отметила журналистку как лучшего музыкального критика России.

Полная версия статьи на сайте Журналист