Здравствуйте! Я — журналист. Сельский. За спиной — 12 лет любимой работы, лучшие университетские годы, сотни исписанных блокнотов и авторучек. Работа — любимая, потому что моя.

Потому что сначала — она, а потом — все остальное. Университетские годы лучшие потому, что мы, заочники, на сессиях продолжали работать — утром сдаешь экзамен, а затем (сдал-не сдал) мчишься втридорога на попутке за 200 километров домой — у нас в станице праздник. Нужно быть. Писать. Можно, конечно, попросить коллег по редакции, но нет! Я сама. Тщеславие? Нет, работа…

А наши разговоры между парами в университете! Три слова о неподкупных «преподах» и…снова о работе, о газете, о редакции. Благо, что вокруг — все свои, а то просто — бред сумасшедших: «Мне постоянно выпадает «дырки» закрывать», «Мой шеф постоянно задвигает меня в «подвал», «…Я ей «шапку» придумала, а она мне говорит, что формат набора не позволит…». Студенты говорят? Нет, журналисты.

Пишу много. Исписываю блокноты вдоль и поперек, сидя и стоя, забывая о диктофоне. Новые технологии давно пришли в редакции районок, но даже нам, не столь маститым журналистам, ближе блокнот и ручка. Строчишь, как из пулемета (рифмуется здорово: блокнот — пулемет), одной тебе понятными знаками, ломаешь ручки. А потому, что все-все надо записать. Зачем, спрашивается, ведь нужно-то всего 60 строк? Не могу иначе. И каждый раз думаю: завести бы записную книжку для цитат и умных мыслей. Глупо? По-девичьи? Ничуть. А вдруг для заголовка пригодится?

Читаю умных. Ох, как здорово! Не умею так сказать и все тут! А у этого — мой заголовок. Вернее, я так думала, но не написала, не смогла, глупая.

Брось завидовать! В восемь утра придут считывать материал, в девять успеть бы забежать за цифрами по подготовке к зиме, в десять — позаседать в администрации — недолго, выскользнуть незаметно, ведь в пол-одиннадцатого ждет машина — у бабульки с улицы Мира кур поворовали. В одиннадцать — чай с булкой у монитора, сумасшедший стрекот клавиатуры. На все про все — пятнадцать минут: чай не допит, губы — чуть помадой, ручку в блокнот привычным движением — иностранцы интересуются нашим сельским ювенальным судом. Через полчаса — рука с сигаретой дрожит, в глазах — блеск: «Ребята! Вот вы не смейтесь. Я думаю, какая же у нас работа интересная». Никто и не смеется, все согласны.

Два часа дня. Иван Макарыч пришел жаловаться на жизнь. Он — не злой и не нудный. Он просто старый и устал. Он пришел в редакцию потому, что знает, что его тут хотя бы выслушают. Жалоба из разряда нерешаемых никогда и никем. Понимает. Говорит, что в следующий раз принесет стихи. Не о проклятой жизни — шут с ней! О природе и Родине — храни ее Бог! Пиши, Макарыч!

Полтретьего. Ответсекретарь теребит — ушли все сроки, полполосы «горят синим пламенем». Что у тебя? А что нужно? Есть все, а завтра к утру будет еще больше: в пять вечера — молодежная акция, в шесть — соревнования по футболу, в десять — ночной рейд с милицией.

Успеем? Всё успеем. Ведь мы — сельские журналисты. Нет у нас четкой специализации, нет зафиксированного рабочего времени. День начинается в восемь утра, а иногда и раньше, а заканчивается… Да Бог его знает, когда он заканчивается.

И даже дома, когда уже голова на подушке, вдруг загорится душа, заноют кисти рук, застучит пульс в висках: Боже, как я хочу вот это написать! И льется тогда мысль, не ограниченная газетными строками. Ночь-полночь. Муж ворчит: «Не наработалась…»

Чтобы быть журналистом, не нужно «кончать университетов». Образование делает нас умнее, точнее, глаже в рассуждениях, аккуратней в мыслях. Мудрее и злее делает журналистов работа. У нас в редакции был сотрудник. Был, потому что умер. Скоропостижно. Вмиг. Я еще застала его. Он на меня ворчал: «Молода еще, чтоб о жизни писать…» Анатолий Антонович был королем информации и одновременно мастером-очеркистом. Должна сказать, что с очерками Аграновских я познакомилась гораздо позже, чем с талантливыми материалами Антоныча. Читал ли он маститых очеркистов? Не знаю. Но скажу, что лучших очерков и более кратких, но емких заметок, чем у него, я не встречала. Он был сельским журналистом без образования, который умел все. Нам и сейчас иногда кажется, что он ходит по редакции. Страшно? Ничуть, ведь это же — наш Антоныч…

Нам трудно. Чертовски. Но это здорово. От мельтешения сотен лиц, от массы информации, от сумасшедшего темпа «газетных дней», когда вдруг заболевает верстальщик, ломается головной компьютер или выключают электроэнергию, от ночных рейдов и утренних отправок новобранцев из военкомата — голова кругом. Негазетных проблем не меньше, а больше — муниципальные районки в большинстве своем не живут, а выживают. Для людей. Для читателей, которые узнают стиль и руку любимого журналиста, под каким бы псевдонимом он ни скрывался. И мы не закроемся, не уйдем на покой, ведь нет его для нас, сельских журналистов. Как и чем мы жить-то будем?

Егорлыкского района Ростовской области

Журналист