Случая – нет, есть всеединство.

А.Ф. Лосев.

Справедливость приведенных в эпиграфе слов абсолютна. Да и вспомнились они в канун двадцатилетия со дня кончины крупнейшего мыслителя современности, учёного-диалектика Алексея Федоровича Лосева не случайно, поскольку центростремительная направленность моей памяти к этой личности тоже не случайна. Так сталось, что сумрак пространства моего внутреннего мира пронизали лучи света от многих людей, и Лосев среди них самый светлый. Оттого и невольно воспринимаю те или иные события, тех или иных людей в свете тех представлений, которые высвечены моими учителями. По иному быть и не может, особенно в моменты общения с тем, кто уже являет собой цельную, устремленную к истине натуру.

В среде Рязанского Союза художников такая личность, несомненно, Владислав Антонович Шестаков.

Выпускник Рязанского художественного училища (1959) он в 1965 году получил диплом об окончании Всесоюзного института кинематографии по специальности «живописец с квалификацией художника кино и телевидения».

Однако художником Владислав стал значительно раньше, когда, согласно диалектической логике А.Ф. Лосева, утверждавшего, что «художник зреет в процессе становления», заявил о себе участием на выставке художников-любителей в 1951 году и поставил перед собой цель – поступить в художественное училище.

В 1954 он был зачислен в РХУ (Рязанское художественное училище), в котором проявил себя старательным и способным. Всего добивался упорнейшим трудом. Неслучайно его учебные рисунки до сих пор служат образцом для нынешних учащихся.

Сам Шестаков с большим удовольствием продолжает учиться и по сей день, несмотря на солидный возраст. И как добросовестный ученик он верен учителям. Из выпускников РХУ он, пожалуй, единственный кто дал точную оценку выдающемуся педагогу нашего училища 40–70-х годов Молчанову Андрею Николаевичу.

− Молчанов-квинтэссенция педагогики! Он, как никто, строго следил за освоением основ академической школы рисунка и живописи. Именно это являлось обязательной, крепкой основой в РХУ. При всём притом, в студентах им воспитывалась инициативность (назло политиканствующим консерваторам), без которой невозможно, успешно работая, пребывать в большом искусстве.

Следует рассказать и о той искренней совершенно бескорыстной помощи, какую оказал Владислав, когда оформлял и развешивал 300 живописных работ Молчанова на его посмертной выставке. Никто не отозвался, все тактично «ушли в сторону», но не Шестаков. Ровно месяц, изо дня в день, он единственный, без помощников, выполнял эту работу с исключительным старанием.

В этом эпизоде весь Шестаков – истинно любящий, глубоко верующий в необходимость сохранения чести и ученика, и художника.

Его учеба во ВГИК(е) совпадает с периодом небольших «ослаблений» в жёсткой политической системе и художественной цензуре.

Театры и музеи, выставочные залы и кинотеатры, книжные магазины и издательства были буквально затоплены хлынувшим ливнем (иначе и не назовёшь) западноевропейских, да и нетолько, имён замечательных художников, литераторов, режиссёров, критиков.

Солидные журналы: «Новый мир», «Зарубежная литература», «Искусство кино» на своих страницах знакомят «зашоренного» советского читателя с произведениями Г. Бёлля (Шестаков до сих пор под впечатлением его романа «Глазами клоуна»), Г. Гесса, Дж.Д. Селинджера и других известных писателей. Фотографии с портрета Эрнеста Хемингуэя чуть ли не в каждой комнате студенческих общежитий. Повсюду страстные разговоры о кинофильмах выдающихся режиссёров Ф. Феллини, Бергмана, Антониони, Висконти.

Проще говоря, в годы молодости Владислава, молодёжь была так же бурлива, так же азартна, как и теперь, с той только разницей, что «сходила с ума» от переполняющего её желания немедленно творить. И творить ничуть не хуже, чем её кумиры. Страна 60–х годов уже прошлого века была опьянена космосом и искусством.

И тут вновь мне вспомнился А.Ф. Лосев, учивший «необходимости и думать, и делать».

Нелёгкое это умение приобретается вследствие постоянной работы над собой, своим воспитанием и организацией чувств в той системе чётких представлений о стиле, в котором развивается собственное творчество.

Умение «делать» появляется лишь после приобретения навыка «умения думать» − в том ещё значительное отличие рязанского художника Владислава Шестакова. Он человек строжайшей самодисциплины, воспитанной воли, не подавившей в нём нежных чувств.

Кстати, специфика кинематографического искусства предлагает художнику мыслить в системе протяжённых циклов, приучает видеть бесконечность развития картины, воспитывает мышление следовать правилу: за очередным вариантом эскиза или готового листа сохранять идею смысла.

Так вот, несмотря на то, что Шестакову не пришлось постоянно работать в сфере кино, он, по его признанию, «никуда не смог деться от этой системы восприятия мира». Он будто запеленован в её добротную основу художественного мышления. Да! Шестаков работает сериями и многостраничными циклами. Но он не раскадровщик! Возможно, в первом его студенческом фильме «Пустыня» сохраняются признаки «видения и мышления кадром», но уже в «Деревенских каникулах» каждая изображённая сцена мыслится и исполняется художником как самостоятельная картина. Та же глубина понимания основных художественных задач и в многочисленных вариантах на темы романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы».

Я очень хорошо помню то восторженное впечатление, которое испытали многие от первого знакомства с работами тогда ещё совсем молодого художника Владислава Шестакова. В экспозиции были представлены десятки (!) восхитительных «картинок-кадров». Тут и решило большинство зрителей (художников и искусствоведов), что Шестаков – «киношник». Многие из них, к сожалению, так и не избавились от этого мифа.

Но Шестаков никого не стал переубеждать, ничего не стал никому доказывать, он, просто, вот уже на протяжении долгого времени каждое лето исчезает из городской сутолочной среды и… И из года в год зритель с восхищением (а кто и с завистью) открывает в новых Шестаковских сериях и циклах то заповедный край Мещёры, то величественную серию под общим названием «Памир», потом «Саяны», затем снова родные «На р. Мокша» и «Осень на Оке», «Лесной Ручей», «Умирающие деревья». А в 1995 году издательство «Стиль» выпустило сборник Есенинской лирики «Сердцу снятся». В этой книге Шестаков выступил превосходным иллюстратором, художником, умеющим «и думать, и делать».

Кое-кто из собратьев-художников исподволь начал укорять Шестакова за присутствие в его иллюстрациях намёков на стилистику то Остроумовой-Лебедевой, то Сомова, то Билибина. На что сам художник говорит: «Ничего зазорного нет в том, что кому-то грезятся какие-либо имена. Но сама среда «Мира искусства» осталась в истории серьёзным явлением. И те мастера, которые творили в нём остаются образцами добросовестного служения своему делу».

Поэтому те кто, вспоминает «мирискуссников» правы уже в том, что Есенину пришлось жить и творить именно в том городе, в котором и рождено было это художественное явление. Не вздохнуть его ароматов он, безусловно, не мог.

В поэзии Есенина много света, нежнейшего отношения к природе, причём, совсем не вульгарно-языческого, какое старательно приписывают поэту современные исследователи, да рядовые читатели его стихов.

В современном мире модно щеголять в напяленной на себя маске-роже неоязычника и демонстрировать своё глубокомыслие в знаниях из области пракультур. Как правило, всё это прошлые, вульгарные разговоры и примитивные, дурновкусные изобразительные «байки».

У Шестакова в графическом цикле «Лесной ручей» ничего от неоязыческой болтавни нет. Современный художник, свободно владеющий техникой простого карандаша, создал единый, строго выверенный в деталях (и нетолько) цикл о природе и женщине.

Далеко неправы те, кто во всех светоносных листах этого цикла видит «постановочность обнажёнки» и «натурализм обученного графика».

Художника нисколько не смущают подобные замечания, поскольку он знает – природа и человек едины. «Но! − восклицает Шестаков. – природа, имеет свои одежды, а человек перед ней наг. У человека с лесным ручьём, впадающем в реку (река – море), есть схожесть. Стоит задуматься – и открывается восхитительный смысл: из чистейших нитей родников рождаются лесные говорливые ручьи, которые вырастают в реки и т.д. Так же происходит и с человеком. Прежде чем стать женщиной-матерью она была ребёнком, светлым и чистым, живущим среди разных людей, как и родник, сбегающий по корням живых и мёртвых деревьев».

Исповедуя многие принципы древних культур, Владислав Шестаков, тем не менее, не обрядился в шаманские одежды неоязычников. Художник-интеллектуал с высокоразвитым чувством стиля, он остаётся человеком со строгой, часто доходящей до «табу» самодисциплиной.

Этому он учится не только от людей, но не меньше от самой природы: «Байкал многому меня научил. Он способствовал освобождению от пустого и ненужного из того, с чем приходится мириться, встречаясь с высокомерием, художественным легкомыслием, торопливостью, конъюктурой».

От внимательного зрителя не должно ускользать жёсткое требование художника к себе – не выходить за размеры рисовального листа.

Намного важнее в небольшом формате суметь вместить как можно больше смысла, сохранив достоинство художественного материала. В этом узнается ранний Шестаков, который добивался в своих чёрно-белых рисунках цветоносности! И это ему часто удаётся делать.

Действительно, Владислав Шестаков прирождённый график, смелый и строгий художник, умеющий говорить о значительном без пафоса, рассказывать о малом тихо, но с достоинством.

Каким бы материалом не исполнялись его работы (карандаш, темпера, офорт, масло) в каждом он добивается высокого профессионализма.

Учился, и до сих пор Шестаков учится, в залах у работ любимых своих художников А. Ивáнова, Г. Сороки, А. Венецианова, В. Фаворского, П. Сезанна. Я до сих пор слышу, как уже в далёких 70-х годах Владислав восторженно и с огромным чувством уважения рассказывал о работах Григория Сороки и Алексея Венецианова. Говорил о строгой и возвышенной красоте их мира.

Впрочем, от Шестакова не услышишь ничего плохого в адрес любого художника. Замечания! Да! Он строг. И вольности в свой адрес или адрес искусства он пресекает. Видимо, учёба его ещё и в желании понять другого, объяснить первопричины его успехов и неудач, в способности полюбить за признаки достойнейшей Личности.

На юбилейной выставке Владислава Шестакова умный, внимательный зритель отметил сохранившуюся юность в самом художнике. Но мастеру уже 70 лет! Дух не стареет, если он пребывает в среде любви, разума, самодисциплины! Мощью духовный человек, пускай медленно, но целеустремленно, но целенаправленно поднимается к вершинам, к свету. Охваченный радостью, пусть даже малых побед над собой, художник пребывает в мире и согласии с самим собой. Его внутреннее «Я», − главный враг для большинства, становится не подневольным рабом, но сотоварищем. Ну, а вдвоём, куда интереснее и легче идти по трудной дороге большого искусства. Только даётся всё это далеко не каждому. Всё желанное в искусстве труднодоступно. Постигается оно теми, кто научен быть «верным до смерти».

Александр Бабий

Средний:

0