Я скоро уеду

Ксения - девочка улыбчивая, добрая, тихая. Не мышонок, забившийся в норку, а Золушка, готовая прийти на помощь каждому, не ожидая вознаграждения. Тёплый солнечный лучик поселился в девочке, и светит всем и всех согревает.
- Почему ты здесь?
Ответ идёт в будущем времени.
- А я скоро уезжаю. К родителям в Америку.
- У тебя есть… родители?
- Да. И брат, и сестра, и ещё старшая сестра. Хотите, покажу?
Она стремительно убегает и возвращается через минуту, прижимая к груди большой фотоальбом.
- Вот, смотрите.
Фотографий очень много.
- Это наш дом.
На снимке двухэтажный дом, обшитый светлым сайдингом, с синей крышей, с просторной террасой, где подвешена скамья-качалка. Перед домом просторная зелёная лужайка с аккуратно постриженным кустарником. Словом, дом с картинки благополучной «одноэтажной» Америки. На следующей фотографии красуется мальчишка лет 7-8 на электромобиле всё на той же лужайке. На таких машинках катают малышей у нас в парках культуры и отдыха. Вопросы едва сдерживаю, но не задаю. Теперь снимок в доме: на диване полусидя-полулёжа расположилось целое семейство. Очень улыбчивы. Похоже, отдыхают в семейном кругу. Ксения комментирует:
- Это дядя, это тетя, их дочь. А вот моя старшая сестра, - указывает на светловолосую девушку в белой майке и цветных шортах. Длинные ноги в сандалиях едва уместились в кадре.
- А вон стоит мама.
На заднем плане другая часть комнаты - кухня. Там действительно просматривается полная статная женщина, занятая у стола. Комната, судя по всему, очень просторная. Как в фильмах про Запад!
Перелистываем. Сразу же - с открытым смеющимся лицом Ксюша толкает велосипед с мальчиком (похоже, тот же, проносится в голове, хотя ещё не сопоставляются лица и их взаимосвязь).
- Это на втором этаже. Мы с братом в коридоре. Здесь моя комната, а это - моя сестра. А там - комната брата, - Ксения водит пальцем по фотографии. Кажется, она мысленно перенеслась в тот мир, в то пространство, где большой дом, много комнат и воочию знакомит меня со своей загадочной семьёй.
- А комната старшей сестры в другом коридоре, здесь не видно.
Дальше Ксюша что-то мастерит из бумаги, устроившись на кровати. Потом у компьютера со спины, развернувшись для снимка. И опять домашние фото самые разные.
- А вот отец и мама вместе.
Крупным планом - моложавые приятные мужчина и женщина примерно сорока лет. Безмятежные, открытые, без тени забот на лицах…
Всё-таки нужно спросить. Чтобы хоть что-то стало ясно.
- Ксения, твои… родители - они кто?
Пояснения следуют без запинки, как ни в чём ни бывало:
- Отец работает в службе спасения. Он пожарный. А мама библиотекарь.
- А… брат, сёстры?
- Брат ходит в младшую школу. Сестра как я, ей 14. Старшая сестра уже закончила колледж. Она работает в книжном магазине консультантом. Живёт отдельно. Приезжает только по выходным и то не всегда.
Листаем дальше. Хочется понять, так чтобы всё встало на свои места. Ксения говорит, но вопросов всё больше и всё труднее сдерживаться.
- …У нас три машины: одна «Крайслер», на ней ездит отец на службу. Кстати, вот он в форме… Другая - большой синий джип. Его любит мама... Есть ещё «Форд», он всегда в гараже, на нём никто не ездит… А вот мы на службе в церкви (в просторном зале стоят много людей, смотрят вперёд, никаких атрибутов культового здания - католики)… В супермаркете… (ряды витрин, уставленные банками, коробками, хотя сегодня и в нашей стране уже привычна картинка, где магазинные прилавки демонстрирует изобилие товаров) … А это в Диснейленде. Нет, это не настоящий Диснейленд! Там просто парк и как будто Диснейленд: горки крутые, подземелье, комната страха…
- Ксюша, подожди! Что ты говоришь? Это же не твои родители? Разве они Новиковы? Или твоя фамилия Смит?
Вопросы безжалостные, но больше нет сил слушать этот бред.
- Ты здесь давно? Почему? У тебя есть родная мать?
Обрывает на полуслове, замолкает и, кажется, не скажет больше ничего. Лицо темнеет. «Лучик» гаснет. Становится тягостно. Молчим.
- Я сюда сама пришла, - начинает медленно, смотрит в пол. - Не сюда, конечно, а в милицию.
Нужно большое мужество, чтобы продолжать. Она продолжает.
- Я тогда в третьем классе училась. Все дети в школу пошли. Мы тоже с сестрой пошли сначала. Потом стало холодно, а у нас одежды нет, всё старое и обувь уже мала. А печка развалилась трещиной посередине, и в крыше дыра. Мамка всё время пьяная приходит и валяется на полу. Мы с сестрой в сарай ушли… Там спали на соломе. А потом зима, снег. Мы окошко пакетом закрывали. Что ели? Картошку на костре пекли там же, в сарае. Так и теплее было. У соседей дрова воровали… Смотрели, как другие в школу шли, нам тоже хотелось. Но ведь нет ни тетрадок, ни учебников, ни портфеля… Тогда я в милицию и пошла… - уже сильным голосом, решительно, глядя прямо перед собой, она продолжала:
- Я сказала, делайте, что хотите, но мы отсюда никуда не уйдём! Отправляйте нас в детдом, в интернат, всё равно куда!
И уже не говорила, а кричала:
- Я больше не буду так жить! У меня до сих пор почки болят. Это потому что там было так холодно - и тихо и с болью - и Марюшу жалко.
…Детей оформили в разные интернаты. Ксения попала сюда, в один из лучших в городе и области. Сестру отправили в специализированный, для детей с замедленным развитием. Документы на их удочерение гражданами США были почти оформлены.
- Нам здесь всего несколько дней осталось и мы уедем. Да, нас вместе с сестрой забирают, - голос вновь обрёл уверенность и звонкость. Она взяла альбом, снова прижала его к груди и направилась к двери. На пороге остановилась и улыбнулась:

- Я скоро уеду!

В гостях

Леня сидел на кухне, откинув голову и распрямив плечи, устроив длинные ноги на перекладине табурета. Он был в гостях у своей теперь уже бывшей учительницы Евгении Витальевны. Вчера в его школе-интернате был выпускной. Ещё только день-два нынешним выпускникам осталось провести в родных стенах детского дома. Потом они поедут в летний лагерь, где проводят каждое лето «сироты и дети, оставшиеся без попечения родителей». Уже из лагеря выпускников-абитуриентов будут доставлять на вступительные экзамены. А дальше начнётся новая взрослая жизнь.
Леня был сама улыбчивость и безмятежность. Кажется, он готов был раствориться в этом маленьком кухонном пространстве, сияющем чистотой и домашним уютом. В кране журчала вода, открывались и закрывались дверцы кухонных полок, сквозь белизну кружева на подоконнике дышали прохладой зеленые листья диффенбахии… Маленький столик был покрыт расчерченной на квадраты белой клеёнкой, и в каждом квадратике чередовались фиалки: синяя, розовая, синяя, розовая и так до конца.
Евгения Витальевна заваривала чай. Она уже поставила на стол вазочку с конфетами, блюдце с печеньем.
- Ты голоден? Тебя покормить? - обратилась к Лёне женщина.
- Да нет, что вы! - категорически и поспешно отказался юноша. - Вы же знаете, какое вчера застолье было. Я сыт теперь на неделю вперёд. Да мы с ребятами с собой ещё всего набрали.
- Ну, тогда чай будем пить.
На самом деле Леня пришел, конечно, не к Евгении Витальевне, а к Евгении - дочери Евгении Витальевны. Незадолго до торжества у мамы-учительницы был аврал. Нужно было продумать оформление сцены, художественно оформить поздравительные открытки, обновить плакаты и ещё много чего. А настроения не было совсем, да и самочувствие тоже на нуле… Евгения Витальевна давно работает в интернате и готова к ежегодным «чёрным дням» своей полной занятости. Но в этом году она устала как никогда. Вот на помощь и пришла дочь - десятиклассница. Ей «выпускная» суета только предстоит в следующем году. Поэтому понаблюдать за всеми подготовительными действами даже очень полезно.
Так они и познакомились. Женя раньше частенько приезжала к маме на работу, но симпатий не образовывалось. Да и то сказать - выросла девочка: стройная, худенькая, с выразительными глазами, с легким макияжем на ресницах, на губах - как тут мимо пройдёшь! И Ленька парень видный - высокий, мускулистый, уже «бородеющий». Безалаберный, правда, учился неважно, на троечки, но добрый: детдомовец - что с него взять. В интернате он появился в старших классах. Прибыл откуда-то с области, тоже с госучреждения. Говорят, их, Сорвилиных, много, но здесь только он. Про родных, про дом никогда не рассказывал, хотя зарегистрирован где-то по городскому адресу. В прошлом году, как приехал, ездил очень часто домой. Отпрашивался у администрации на выходные с расчетом, что переночует дома, но возвращался в тот же день. Видать, никак не складывалось там. В последнее время отпрашиваться совсем перестал.
Ленька в тот день крутился в кабинете, больше мешая, чем помогая, что-то всё время говорил, говорил, не давая сосредоточиться. И тут Женя пришла. Ох, как он сразу приосанился, как плечики расправил, как стал сдержан - это мама-учительница сразу заметила. Глаза у парня засветились и уже не выпускали её девочку из виду ни на секунду. Он готов был рисовать, клеить, вырезать, подбирать по цвету нужные оттенки красок, словом, послушно исполнял любое поручение. Девушке была приятна такая обходительность, но голову не вскружило, может, потому что только-только у дочери начинался роман с боксёром – одноклассником. Леня, однако, несмотря на свой домашний в тот момент «прикид» (мятую неглаженную футболку и потрёпанные спортивные штаны), не спасовал, а настойчиво добивался внимания юной особы. В конце концов, он получил согласие Евгении «как-нибудь созвониться», а может, и в гости заглянуть. Телефон записал, но время визита не уточнил.
На следующий день Лёня зашёл к Евгении Витальевне в кабинет и, смущаясь, попросил разрешения позвонить её дочери. Такой «ход», по мнению юноши, не мог не произвести приятного впечатления…
Сегодня, когда Леня так неожиданно появился на пороге их квартиры, Жени дома не было. Она ушла к подружке за диском к DVD-плееру и никак не возвращалась.
- Ну и куда ты дальше? Определился?
Евгения Витальевна разлила по чашкам чай с ароматом любимого бергамота и присела к столу. Она была в курсе, что по результатам ЕГЭ по русскому языку Леня набрал минимум баллов, продемонстрировав, по сути, нулевую грамотность. Это значило, что даже с ходатайством от детского дома ни на какой физфак (Факультет физического воспитания) или в другой ВУЗ у мальчика просто не примут документы.
- Не знаю даже, - не то от скромности, не то от смущения улыбался Леня, пожимая плечами, - может, в училище пойду. Это как Светлана Ивановна решит.
- Вот тебе и «здрасьте». Светлана Ивановна-то тут причём?
- Ну, как же! Она же директор, куда захочет, туда и пристроит, - попытался быть рассудительным Леня. - Согласитесь, что тут всё от неё зависит.
- А ты сам-то чего хочешь? - Евгения Витальевна смотрела серьёзно.
- Да я на физвоспитание хотел, вы же знаете.
Юноша вздохнул, ожидая сочувствия.
- Ага, знаю, - закивала учительница. - Только ведь с твоим-то прилежанием да в институт! Не слишком ли самонадеянно? Ведь ты до первой сессии не додержался бы, даже если представить, что поступил - это же наперед ясно. Там пахать надо, учиться, на «дурачка», как в школе, не пройдёт.
Лёня поморщился от назидательного тона и сразу сник, поскучнел, ссутулился. Но в прихожей хлопнула дверь, - пришла Женя - Лёня выдохнул с облегчением и вновь засиял.
- Жень, это ты? Иди к нам чай пить, - громко позвала Евгения Витальевна из кухни дочь. - Я только что заварила. И у нас, между прочим, гость.
Девушка уже стояла на пороге и с удивлением смотрела на парня.
- Ты? - словно не веря себе, спросила она, вскинув брови.
- Я, - согласился Леня, всё также улыбаясь. - Вот в гости пришёл. Ты сама разрешила, помнишь?
- Помню, - кивнула Женя и бросила взгляд на стол.
- А пожевать чего-нибудь посущественнее не найдётся? Мамуль, я голодная! - пожаловалась дочь и добавила загадочно, многозначительно посмотрев на мать: - Мне же через час надо будет уйти.
Евгения Витальевна, заулыбалась, покачала головой и успокоила:
- Сейчас щи разогрею.
Леня поднялся, вопросительно глядя на девушку, и прошёл за ней в комнату.
Комната, плотно заставленная мебелью, была одна и казалась тесной. Большой платяной шкаф, диван, высокий стеллаж с книгами, стол, тумбочка с телевизором, узкая односпальная кровать, объёмное кресло - всё стояло по периметру вдоль стен и создавало ощущение полной занятости пространства. Ближе к окну, упираясь правым боком в стену, левым в комнату выдвинулось старое чёрное пианино. По всей поверхности крышки зеленел цветник из множества домашних растений. Между глиняными горшками мирно тикали часы. Сзади за инструментом спрятался письменный стол. Это был Женин угол. Задняя стенка фортепиано пестрела фотоплакатами молодёжных групп, какими-то рисунками, фотографиями. Треть стола слева занимал компьютер. Далее аккуратными стопками выстроились учебники с цифрой 10 на переплёте: «Везёт же, когда только десятый!», - с грустной завистью отметил про себя выпускник, читая знакомые названия школьных предметов. Тетради, девчачьи тонкие журналы типа «Cool Girl», подставка под ручки и карандаши, настольная полочка для СD - всё обнаруживало большую занятость своей хозяйки.
Женя плюхнулась в кресло на колёсиках и тут же начала раскручивать сиденье из стороны в сторону, выжидательно глядя на молодого человека.
- Ну, что скажешь? Что не позвонил? - не то игриво, не то насмешливо обратилась девушка, прервав затянувшуюся паузу.
- Я? - словно не понял Лёня.
- Ну не я же, - заулыбалась Евгения. - Это ведь ты так неожиданно пришел ко мне в гости. Развлекай теперь.
Лёня окончательно смутился и сквозь тюлевые цветы стал усердно разглядывать секции батареи под окном.
- Поделись, как она, жизнь выпускника - прикольна?
- А, ты про это, - нахмурился юноша.
- А про что же ещё! Ведь это самое классное - школа «гуд бай». Куда дальше? На физвос или уже передумал? - припомнила их разговор в интернате Евгения.
- Да не знаю пока, - нехотя отвечал Лёня и, кажется, только теперь он явственно ощутил, какая это сейчас подстава - двойка по русскому. Не это бы злосчастное ЕГЭ, всё было б сейчас по-другому. Как бы он сейчас «по-умному» рассуждал «о дальнейших планах на ближайшее будущее». А теперь вот стой, выкручивайся. И эта туда же, заладила: куда дальше, куда дальше, - сидит, лыбится, коленки выставила.
- А ты… какой музон слушаешь? - неожиданно даже для самого себя перевёл тему Леня и порадовался своей находчивости.
Женя нажала кнопку магнитофона, помещавшегося на узеньких полочках за креслом. Их Леня сперва не заметил, а, разглядев и там множество книг, с тоской подумал «умная, потому и умничает».
Музыку узнал сразу и обрадовано заулыбался: он тоже любит Савичеву.
- Женя! Всё готово, иди поешь! - донесся из кухни голос Евгении Витальевны.
Женя ещё немного покрутилась, подергав в такт плечами, потом встала, одёрнув коротенькую юбку, и пошла на кухню.
- Пошли? - кивнула она, приглашая с собой своего гостя..
- Да нет, я здесь, - невнятно отказался Лёня.
- Ну, смотри, - Женя улыбнулась и вышла.
Лёня стоял в нерешительности. Он не мог сесть в Женино кресло и не мог сообразить как-то себя занять: взять журнал, устроиться на диване… Он беспомощно замер, чувствуя себя полным идиотом, и не видел никакого выхода из создавшегося нелепого положения.
- Музыку слушаешь?
Леня опять обрадовано заулыбался, потому что в комнату вошла Евгения Витальевна.
- Пообщались? Может, всё-таки поешь? У меня такие щи вкусные! - опять предложила Евгения Витальевна. И, заметив Лёнину нерешительность, почти скомандовала:
- Идём!
Женя сидела на том месте, где до этого сидел Леня. Он сел с краю.
- Всё-таки уговорила, - насмешливо заметила Женя. - Мамуля всегда уговорит, можешь не сомневаться. Она любит кормить. Тем более, таких худеньких, - Женя встала, взяла уже пустую тарелку и поставила в мойку.
- Спасибо, мамуля. Ну, я пойду? - она чмокнула мать в щёчку и обратилась к Лене:
- Извини, мне пора. Увидимся! - и исчезла.
- Я есть не буду, спасибо, я сыт, - смущенно и категорически отказался Лёня.
- Это тебя Женька сбила? Ты на неё внимания не обращай, она любит пересмешничать.
- Да нет, правда, не хочется. Вы мне лучше ещё чаю налейте.
Ленька был расстроен. Он совсем не так себе представлял нынешний визит к молодой девушке. Конкретного плана в голове, конечно, не было, но всё должно было иметь эффект неожиданности, сюрприза, и потому его появлению все (а «всем» была Евгения) должны были удивиться и обязательно обрадоваться. «Не запала», - безжалостно правдиво признался себе юноша. Что-то тоскливое и жалкое начало царапать внутри, и улыбка от этого стала какой-то вымученной.
Евгения Витальевна, однако, по-прежнему оставалась заботливой и приветливой, может, даже чуть больше, чем вначале. Она стала расспрашивать про других нынешних выпускников, Ленькиных одноклассников, про воспитателей, про подготовку к отъезду в лагерь и пр. Юноша отвечал, как мог, но, почувствовав, что вновь интересен, приободрился. Он опять водил пальцем по сторонам квадрата с розовой фиалкой, и жалость к самому себе начала потихоньку удаляться. И тут неожиданно ему пришло в голову, что в гости он должен был прийти не к Евгении, а к Евгении Витальевне, и именно ей он может быть интересен… У юной самоуверенной красотки ухажёров наверняка как книжек на её полке. А вот Евгения Витальевна другое дело: живёт с дочкой одна, без мужа. Кому же не будут приятны похвалы и комплименты в свой адрес.
И Леня оживился.
- Честно вам скажу, Евгения Витальевна, вот посмотришь на вас и ни за что не скажешь, что у вас такая взрослая дочь.
На этом первом столь обширном для сегодняшнего вечера высказывании юноша не остановился.
- Возраст, как известно, у женщин спрашивать неприлично, да я и не собираюсь, вы не подумайте, но выглядите вы со своей дочкой как сестры: она младшая, вы - старшая. Я давно вам об этом хотел сказать.
- Спасибо за комплимент, - улыбнулась женщина. Сказала просто, так что и не понять, удивилась, обрадовалась или нет. И Леня продолжал:
- И чай у вас очень вкусный. Да и хозяйка вы хорошая, это сразу видать: чисто всё так, красиво.
Теперь Евгения Владимировна не улыбалась, а смотрела серьёзно:
- Я рада, что тебе понравилось.
- Вот и печенье у вас моё любимое овсяное, и «Ласточку» я люблю, - не останавливался Леня, прихлебывая чай.
- Я тебе ещё положу, раз любишь.
Она встала и открыла шкафчик. Вдруг Леньке почудилось, что сочные зелёные листья цветка на окне смотрят на него горделиво и равнодушно, всем своим видом демонстрируя своё превосходство: посмотри на нас, мы здесь живём, нас любят, холят, лелеют, а ты, ты кто такой? Он тряхнул головой, как от наваждения, но мысли уже лихорадили сознание. Покатые плечи, полные руки, сильный стан, собранные в клубок волосы.… Она вроде ещё ничего… Сколько ж ей, в самом деле - 35, 40, 45 или ещё больше?.. В голове всё спуталось… Ленькой вмиг, до головокружения овладело желание, чтобы всё вдруг остановилось, и так оставалось бы всегда: эта кухня, этот шкаф, чай с бергамотом, печенье, разогретые щи на плите, - и зачем только он отказался! И он - здесь и всегда, его слушают, о нём заботятся, его любят. Его прежняя мысль стала яснее и очевидней. Вот ведь лох, идиот, недотёпа! Сколько ж времени упущено! Да-да-да, именно упущено! И как это он сразу не понял! В голове совсем всё помутилось: мелькнул кабинет, парты, сама Евгения Витальевна, её всегда внимательные глаза… Вот прямо теперь надо встать, подойти вплотную и обнять эти плечи (одна ведь!), сжать посильнее и приказать: я остаюсь, ты будешь моя, я буду жить с тобой. У него похолодело внутри, но он поднялся, распрямился во весь рост, вдохнул полной грудью, намереваясь шагнуть вперед - и тут ноги развернули его и направили в прихожую.
- Ты уже домой? - Евгения Витальевна вышла вслед с пакетом в руках. - Я тебе тут конфет и печенья положила на дорожку, - улыбнулась она, протянув гостинец.
«Всё запросто, без вздоха сожалений, - думал Леня, спускаясь по ступенькам. Он заметил свой поэтический слог и приостановился: «Стихами, что ли, заговорил? Во отпад!» Он усмехнулся, толкнул дверь и вышел из подъезда. «Она меня за ребёнка считает, как малышу: вот тебе, детка, конфетки, печенье…» Ему стало смешно. «Ученик ведь как-никак!» - он вздохнул и посмотрел на кулёк. «Даже на миг не задержала, не остановила…»

Но обиды не было. Всё прояснилось и стало весело и легко. «Ничего, умнее буду в следующий раз, не промахнусь», - сказал себе Леня и бодро зашагал к остановке.

Ты меня любишь?

В больничной палате тихо. Солнечный свет рассеивается по комнате. Тихий час. Светка лежит на кровати, прильнув лбом к прохладной крашеной стене. Она лежит долго, уже час - или два? - и слышит тишину. Это так странно, когда совсем тихо. В Детском доме, где живёт Светка, такой тишины не бывает: там всегда не тихо. А чтобы вот так - ни звука и так долго - никогда.
Она смотрит в щель между матрацем и стеной на пыльный плинтус. Вон чья-то синяя гелевая ручка, такая же пыльная, как плинтус, лежит у стены. «Не моя», - определяет Светка, приглядываясь внимательнее. Конечно, не ее: ведь нет у неё здесь никаких ручек. Да и давно, похоже, лежит, судя по запылённости.
А вон и мячик - спрятался за ножкой кровати, его и не видно, не нашли. Светка сама себе усмехнулась, вспомнив, как старательно и смешно бегала по комнате эта малышка Милька, соседка по палате, искала свой мяч. Нет, ей «слабо», не найти, это Светке было ясно сразу: домашняя, заласканная, «к жизни» не приспособленная. Большая девчонка - четыре года уж точно есть, - а без матери ни шагу: ни в умывалку, ни в столовую. Да просто из палаты одна и носа не высунет - везде только с мамкой и только за ручку. И тоже ведь придумали «нормальное» имечко - Миля.
Но вот, кажется, и здесь тишина кончается. Кровать у окна заскрипела, значит, соседи её - мать и дочь - просыпаются. Светка всё же продолжает лежать тихо-тихо, не шевелясь: пусть думают, что спит.
- Ты меня любишь, мама?
Светка напряглась и замерла, чтобы не пропустить ни звука.
- Люблю.
Почти не слышно, но всё же различимо. Молчание. Наверно, гладит по голове.
- Очень?
Светка по-прежнему смотрит в щель, но словно видит эти вскинутые на мать глаза и лицо женщины над ними.
- Очень.
Опять голос и движение словно выдохнули это короткое «очень».
- А почему?
Светка чуть усмехнулась и ещё больше замерла.
- Потому что ты моя дочь, и я тебя люблю.
- Да?
- Да.
- А Нюсю ты тоже любишь?
Это про кого? Светка пытается сообразить, но здесь в отделении таких нет. И тут же догадывается, что это, наверное, сестра. И имечко-то «под стать».
- И Нюсю люблю, - невозмутимо отвечает мать. Светка опять усмехнулась: так тебе, так, собственница тоже нашлась.
- Как меня?
Вот ведь неугомонная! Сказали же, всех любят…
- Как тебя. Но тебя больше (кажется, мать смеётся), ты ведь моя доченька, моя любимая девочка…
- А Нюся?
- А у Нюси своя мама есть, она её любит так же, как я тебя. Лежи тихо, а то Свету разбудим…
«Ну, уж нет, про меня не надо». Светка нарочито резко заворочалась, так чтобы панцирная кроватная сетка под ней «реально» заскрипела.
- Проснулась, Света? - женщина приподнялась и приветливо кивнула. - Вставать не пора? Четвертый час. Что сегодня делать будем, чем займёмся? Может, сходим, погуляем после полдника? Погода замечательная!
- Может, и сходим, - отзывается Светка.
И Света, и её соседи по палате - Миля с мамой «тетей Мариной» - в больнице на обследовании, поэтому процедур, уколов, таблеток практически нет, а все анализы до обеда. Времени свободного много и даже скучно порой. Света уже и перезнакомилась почти со всеми в отделении, и всё вокруг обследовала. Выяснила, что внизу их корпуса буфет, киоски со всякой всячиной, аптечный пункт, гардероб и охранник.
Охранник сидит в маленькой комнатке, на входе в которую написано крупными печатными буквами «ПОСТ». На «посту» пахнет «куревом», и целых четыре «телека» сразу освещают небольшое безоконное пространство комнаты светом чёрно-белых экранов. Светка какое-то время озадаченно смотрела на странные, без действия, словно застывшие, кадры.
- Это что - ступеньки на входе сюда, внутрь? - вглядываясь в верхний левый экран, девочка неуверенно узнавала уже знакомый ей вход в детское отделение.
- Они самые, - важно кивнул «дядя».
- А это коридор…
Она начинала понимать.
- А вон ворота… Это при въезде во двор, что ли?
Мужчина угрюмо молчал. Она пристально и с явным интересом вглядывалась в «картинки» на экранах.
- Это же скрытые камеры! - наконец догадавшись, радостно сообщила она не то себе, не то неразговорчивому своему «собеседнику».
- Они самые, - важно и невозмутимо снова чуть кивнул охранник, не сводя глаз с экранов. - Здесь «шпионы» повсюду. Так что далеко не уйдёшь, не забалуешь! Точно предупреждая, «дядя» строго глянул на девочку. - Да я и не собираюсь, - обиделась Светка и тут же вышла из неприветливой комнатенки. - Очень надо! Мне и тут не плохо.
Конечно, не плохо. Там, в её интернате, у всех сейчас школа, уроки. В конце года эти учителя контрольными да самостоятельными напрочь замучают. Теперь ещё и тестов каких-то «понапридумывали», чтобы потом, видите ли, им легче было справиться с ЕГЭ (будь оно неладно). Нет, уж лучше здесь…
В самом деле, в больнице Светке нравится: делать ничего не нужно, уроков никаких, зато много новых людей: дети одни, дети с мамами, врачи, медсестры, студенты-практиканты. Да и жалеют здесь её все, она это чувствует. Сама она никому не говорила, что детдомовская, но все почему-то знают. Наверное, врачи рассказали: у них там в медкартах всё прописано.
Тут часто угощают её кто чем: яблоком, апельсином, шоколадкой, печеньем. Вчера Светка стояла у витрины в буфете на первом этаже, и тетя Юля с маленьким Серёжкой из второй палаты дала ей денег купить «себе чего-нибудь».
А ещё на несколько дней развлечением для обследуемой «больной» стал большой больничный лифт. Сначала было и не догадаться, что эти широкие, когда-то давно небрежно покрашенные белой краской двери и есть этот самый лифт. Но однажды двери разъехались, и как раз тогда, когда Светка стояла неподалеку и глядела в окно. Услышав шум, она подскочила прямо к дверям, и перед ней открылась вместительная кабина с широкими перилами вдоль стен.
- Тебе на какой, девочка?
Светка сразу не поняла, что вопрос был задан ей. Она оглянулась, и только теперь заметила высокую девушку в белом халате. Та заулыбалась:
- Я тебя, тебя спрашиваю, тебе высоко?
- Э-это… мне на шестой, - смутившись, с запинкой выдавила Света и неуверенно шагнула внутрь.
Теперь Светка «ездит» на лифте со знаньем дела. Много раз она съезжала и поднималась туда-сюда просто «заради» развлечения. Освоила все кнопки, проехалась с 1 по 9 этаж, с 9 на 1 и «всяко-разно». А один раз даже «приколола» пацана-малолетку:
- Тебе на какой, мальчик? Высоко? Я тебя, тебя спрашиваю!

Тот испугался, убежал. Во было классно!

На полдник принесли печенье и кисель. Миля ото всего отказалась.
- Будешь? - спросила Свету тётя Марина, кивнув на печенье.
- Не хочу, - покачала Света головой. Она уже пожалела, что начала жевать свою порцию. «Запомни же ты, наконец, что домашние дети не едят больничное», - мысленно говорила она себе. Но теперь уж поздно, чего там.
На прогулку до ужина так и не собрались. Светка хотела было пойти покататься на лифте, но Миля затребовала «разукраски», и Светка передумала. Теперь эта «дошколиха» (так школьники в интернате именуют дошкольниц) намалюет что попало и будет бегать к Светке хвалиться своими «художествами». Прикольно. Света улеглась и стала легонько раскачивать пружинистую сетку кровати.
Потом Миля читала кое-как по слогам, невольно развлекая свою «взрослую» и грамотную соседку неправильными ударениями и другими смешными ошибками. Потом читать начала сама тетя Марина и читала так хорошо, что истории про Дядю Фёдора хотелось слушать и слушать семикласснице Светке.
Потом ужинали. Света проголодалась, несмотря на съеденное в полдник печенье, и за «домашней» Миле следить не стала, с аппетитом уплетая гречку с котлетой: пусть себе не ест.
Гулять всё же пошли. По дороге тетя Марина купила яблок и соку и Миле, и Свете. Чертили на асфальте классики, прыгали, плели венки из одуванчиков.
Теперь «отбой». В палате ещё отсвечивает бликами уходящего солнечного дня, но уже опускается ночной сумрак. Рановато укладываться. Но Светка уже улеглась и убедительно изображает себя засыпающей.
Тетя Марина напевает что-то без слов тихо-тихо. Миля шепчет:
- Мамочка, ты меня любишь?
Светка ждала этого вопроса, но сейчас едва сдерживается, чтобы не подскочить, не встрять: так сильно она хочет понять, что всё это значит, зачем эта «мелкая» спрашивает одно и то же всё время.
- Люблю, - так же шепотом отзывается мать.
- Сильно?
- Сильно, - выдыхает женщина. - Спи.
- Всегда? - не унимается Миля.
- Всегда. - И тетя Марина шёпотом начинает привычно перечислять:
- Я люблю тебя всегда: когда ты смеёшься, когда ты плачешь, когда улыбаешься, когда вредничаешь и не слушаешься. Разве ты не знаешь? Я всегда тебя люблю.
Светка вздыхает. Ну вот, теперь, кажется, можно спать. Вчера было то же: они долго шептались, и Миля спросила точно так же, а потом уснула. Но сегодня после молчания вновь слышится шёпот:
- А еси я разобью чашку, любишь? - Миля не выговаривает «если», и получается смешное «еси».
- И если ты разобьёшь чашку, люблю.
- А еси я порву платье, любишь?
- И если ты порвёшь платье, люблю.
- А еси я буду громко плакать на всю улицу?
- И если ты будешь громко плакать на всю улицу, я всё равно буду тебя любить.
- А еси…
- Такого поступка нет, можешь даже не стараться и не выдумывать: я не могу разлюбить тебя, - тетя Марина перебивает, не давая «озвучить» пример нового «непростительного», по мнению Мили, поступка. - Я люблю тебя всегда и никогда не разлюблю. А теперь спи.
Милька вздыхает. Тишина.
«Мне бы твои заботы», - думает Светка. Становится совсем тихо, но Светка знает наверняка, что сейчас тётя Марина гладит Милю по волосам, как бы ещё больше развеивая сомнения своей малышки. И, не дожидаясь новых вопросов, продолжает шёпотом тихо и монотонно:
- Солнышко моё, доченька моя любимая, я люблю тебя всегда. Даже если для всех ты будешь плохая, и все от тебя отвернутся - мне будет больно, но я всё равно буду любить тебя.
Светка натягивает одеяло, укрываясь с головой и, стараясь не скрипеть, поворачивается к стенке. В голове вновь и вновь «прокручивается» услышанное:
- Ты меня любишь, мама?
- Люблю.
- Очень?
- Очень…

Апрель 2008 г.