Он говорил, что хотел стать генералом и мечтать об этом стал в том возрасте, когда дети впервые задумываются о профессии, т. е. лет в пять – шесть. Помня, что мой сын в эти годы хотел быть солдатом, уточнила: «Так уж и генералом! Может быть, вообще военным?» – «Нет! – возразил он без колебаний. – Именно генералом. Я с малых лет хорошо разбирался в чинах».

Не удивилась: сын мой тоже рано стал разбираться в чинах, и это умение однажды позволило ему осадить блестящих выпускников какой-то военной академии. Они, заигрывая, принялись в вагоне метро как-то унизительно поддразнивать его. И тогда, глядя на их новенькие погоны, сын сказал: «Мой папа тоже военный, – и выдержав паузу, небрежно добавил: – Только он генерал». Офицеры по инерции моментально подтянулись. А папа не был военным…

Я старалась представить своего собеседника в генеральской форме. На мой взгляд, она ему совершенно не шла. Это был штатский человек, по внешности – барин. И это барство казалось даже утрированным: такими вальяжными обычно изображают бар на сцене. Так что скорее он был похож на актёра, играющего барина. Сходство подчёркивалось смокингом, бабочкой, длинными волосами. Он и держался, как актёр: мог вдруг произнести громогласно, с пафосом какой-нибудь монолог, рухнуть при всём чесном народе перед кем-нибудь на колени. Мог носить по людному коридору свой портрет с траурной лентой и каждому встречному сообщать трагическим шёпотом, что хоронит Поэта.

Его бравада, его неуёмная весёлость порой раздражали коллег. Но всё-таки они понимали, что в трудную для него минуту он не хотел показаться униженным, обездоленным или, сознавая, как плохо другим, пытался таким неординарным способом разрядить обстановку. Глаза выдавали его: в них были тревога и печаль.

Алексей Андреич, где Ваш юмор?
Почему печаль у Вас в глазах?
Неужели кто-то где-то умер,

Слова на прощанье не сказав?

Стихи «Признание» Бориса Шишаева посвящены Алексею Андреевичу Корнееву, о нём я и веду рассказ.

«Откуда у вас этот театральный дар и вальяжный вид? – однажды спросила его. – Получили по наследству?» – «Ну что вы, – ответил он тихо, – у меня сугубо крестьянское происхождение: деды-прадеды землю в Михайловском уезде пахали. Но, правда, были людьми видными: из рода отца и матери выбирали сельских старост. И, наверное, по многолетней привычке выбрали моего отца первым председателем колхоза, – пошутил он и тут же серьёзно заметил: Не зря выбрали – был хорошим председателем: ни один из его колхозников в 37-ом году не пострадал».

Удивительный довод служебного достоинства! Но он показался мне убедительным. Председатель сохранил своим людям относительную свободу и, возможно, жизнь, и уже поэтому считался хорошим. Меня поразила информация в доводе: от руководителя маленького сельского коллектива, выходит, тоже зависело исполнение репрессий, а не только от работников спецслужб – людей в чёрных кожаных пальто, являвшихся среди ночи.

Итак, его отец был хорошим председателем, сохранил колхозников и уцелел сам. Потом, во время войны, все они остались в прифронтовом, а вскоре и фронтовом селе и подвергались смертельной опасности, выйдя невредимым из-под бомбёжек и обстрелов, можно было угодить на немецкую виселицу. И семейство председателя было уже в списке на расстрел, ждали только карательного отряда… Но обошлось, немцев изгнали из села. Председатель благополучно возглавлял колхоз и после войны, неизменно оставаясь в глазах односельчан да и собственных детей человеком, беззаветно верящим в торжество коммунизма, преданным идеалам социализма, неукоснительно соблюдающим партийный устав и новые ритуалы. Он, например, всегда вставал и заставлял подниматься домашних, если по радио дома слышал «Интернационал».

Естественно, что у такого отца дети не могли сомневаться в политическом курсе государства, не могли не признавать гениальности лидеров партии. А потому первые стихи Алексея Корнеева написаны на смерть члена Политбюро ЦК ВКП (б) А.А. Жданова. Совершенно искренние стихи, отразившие неподдельную горечь утраты. И смерть Жданова взволновала его не случайно: Жданов был одним из кумиров молодёжи, о демократичности которого ходили легенды. У нас в семье бытовала такая. Моя сестра перед войной совсем маленькой девочкой попала в больницу, обычную, рядовую в Ленинграде. Соседом по палате оказался большой мальчик, Юрий Жданов. Узнавшие его фамилию не сомневались, чей он сын, и популярность его предполагаемого отца возросла. Юный поэт не знал этого случая, но существовали и другие не менее впечатляющие легенды. Знал ли семнадцатилетний школьник Алёша Корнеев о пресловутом Постановлении, подписанном Ждановым, которое растаптывало Ахматову и Зощенко?. Безусловно, его же изучали в старших классах и коллективно, организованно возмущались литераторами, которые пишут что-то не то.

Наше поколение, детей войны, не успело до Постановления прочитать их произведения, не знало в юности стихов Есенина, и большинство из нас, у кого наставниками в литературе и искусстве были только школьные учителя, на слово верили им, что произведения эти вредные для советского трудового человека. Нас приучали к поэзии труда, а не чувств.

В зрелые годы Корнеев восторгался стихами Ахматовой и жалел, что не знал их в юности. Думаю, напрасно жалел, едва ли бы они ему тогда понравились.

Просмотрела первые книги этих поэтов и… у него:

В обложке алой партбилет
храним мы рядом с сердцем нашим.
И кто сказал, что в алый цвет

он в типографии окрашен?

У Ахматовой:

Молюсь оконному лучу –
Он бледен, тонок, прям,
Сегодня я с утра молчу,

А сердце – пополам.

У него:

В его ладони уголь въелся.

Рубаху ест горячий пот.

У неё:

Сжала руки под тёмной вуалью…

Не буду больше сравнивать: ясно – у поэтов разные представления о предмете поэзии и вовсе не потому, что один – мужчина, другой – женщина, а оттого, что они представители разных эпох.
Наше поколение считало необходимым для литератора – обращать внимание читателей на явления масштабные, воспевать не какие-то там личные взаимоотношения, а труд:
Я славлю труд.
Что в мире краше,

Скажи, где доблести предел?

Цитата, возможно, неточная, но подобные строки копили школьники моего поколения в специальных тетрадках, чтобы использовать как эпиграфы в сочинениях.

Конечно, он тоже писал о труде, причём о самом простом, физическом, и называл стихи без претензий «Кузнец», «Кочегар», «Шёл комбайнёр», «Возчик горючего». Однако ни одна из строчек этих стихов не похожа на лозунг, её нельзя сделать эпиграфом, а стихи лишены пафоса. Интересная особенность для поэзии тех лет. Поэт не прославляет труд, однако и не относится к нему со снисходительной иронией, не считает обузой, как скажем А. Блок, предупреждавший:

Работай, работой, работой:
Ты будешь с уродским горбом
За долгой и честной работой,

За долгим и честным трудом.

Для Корнеева труд – естественное проявление бытия. А потому ни в одном из своих стихов не говорит он о труде в отрыве от человека. Труд – необходимая составляющая жизни, но главное всё-таки – сам человек.
Шёл комбайнёр усталый с поля.
Мазутом мечена щека.
И, как заплаты, пятна соли

на тёмном ворсе пиджака.

Из самобытных стихов составлена первая крохотная книжечка поэта «Солнце в росе», вышедшая в Рязани в 1963 году, когда ему было тридцать два года. В кратком предисловии к ней приводятся биографические сведения об авторе. Сколько же к этому времени он успел сменить профессий! Служил в армии, был кочегаром, трактористом, библиотекарем, рабочим по ремонту дорог. А как же с мечтой о генеральском чине – осталась вместе с деревянной лошадкой и игрушечным ружьём в воспоминаниях о раннем детстве? Не совсем так. Мечта начала было воплощаться. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», – так пелось в нашей юности. Он поступил в Саратовское военное училище. И продолжал писать стихи, не видя в этом занятии никакого противоречия выбранной карьере. Ведь и герой 1812 года Денис Давыдов писал стихи, что не помешало ему стать генералом. Стихи не мешали Алексею учиться. В училище он был на хорошем счету: перспективный курсант, способный, дисциплинированный, участвует в художественной самодеятельности, ещё и стихи пишет, которые печатают областные газеты. А перспективный курсант вдруг подал рапорт на отчисление, по состоянию здоровья. Болезнь, которую он обнаружил у себя сам, не фиксировалась термометрами, тонометрами и анализами крови.

Внешне она будто бы никак не проявлялась, но он понял – вот она непреодолимая преграда на пути к мечте. «нам нет преград ни в море, ни на суше», видимо, о такой преграде не помышляли авторы популярной песни. А медики и училищное начальство её не заметили и, не видя, кроме каприза, иной причины для столь странного поступка, перевели курсанта в солдаты. В действительности же причиной болезни была пуля, ранившая его, когда ему не исполнилось и года. Она предназначалась первому председателю колхоза, а попала в его сына. Ну и те пули, что готовили семье председателя фашисты, хоть и не попали в тело Алексея, ранили его душу.

Итак, ему не суждено было стать генералом. Но он не сумел сразу напрочь отказаться от мечты. Наивно пытался подменить истинный генеральский мундир бутафорским на сцене. И судьба позволила ему сделать полшага к этой подмене. Алексей оказался в труппе Саратовского драматического театра. Играл в пьесах Островского и вроде даже видные роли. Однако сыграть генерала не пришлось. Молодёжь страны всколыхнула Целина, и он очутился в Казахстане среди многих тысяч романтиков. Осваивал там одну за другой профессии, каждая оставила свой след в его стихах и – не стала делом жизни. Здесь, на Целине, пришла к нему любовь. Он женился на девушке, которая тоже не сомневалась : «мы рождены, чтоб сказку сделать былью».

Я пыталась найти отголосок их чувства в стихах Алексея и обнаружила, что он мало и очень сдержанно писал о любви. Пожалуй, наиболее раскован автор в стихотворении «Такое деялось вокруг», где чувства влюблённых передаются через восприятие ими природы и только в последних двух строчках говорится непосредственно о их состоянии:
Впервые их застигнул зной,

где нету никакой прохлады.

И такая сдержанность – не личное качество поэта, не от его эмоциональной холодности идёт. Она присуща нашему поколению, она считалась этикой и нормой поведения. Недаром же так любимы были нами слова песенки, выученные на танцплощадках, «о любви не говори – о ней всё сказано». Да и воспринимаемые тогда откровением, эталоном любовной лирики стихи Щипачёва предупреждали: «любовь – не вздохи на скамейке и не прогулки при луне».

Алексей Корнеев не решался писать о любви в юности, стеснялся в зрелые годы, когда тема эта уже перестала считаться у нас в стране мелкой и незначительной, но стихи, посвящённые женщине, включал в каждый свой сборник. Это хорошие, очень добрые стихи, особенно раскрывающие человеческую суть автора. В них внимание и уважение к женщине, умение разглядеть в ней красоту и значительность даже тогда, когда она занята повседневным, прозаическим вроде делом, его способность видеть в этом будничном деле один из притягательных символов бытия. Особенно мне нравятся такие стихи:

Как птичий след,
у глаз твоих морщинки.
Ты всё с шитьём
хлопочешь перед сном.
Клюёт без устали
игла машинки
горошины

на платьице цветном.

И ещё:

Настывают к утру половицы.
На окошках тускнет стекло.
Но приходит сюда истопница

и приносит в охапке тепло.

Это стихотворение о тепле написано на Целине. Вообще же, он писал там мало и не потому, что не хватало времени – было иное состояние души, чем необходимо поэту. Сказка не спешила становиться былью. Энтузиазм и трудовой задор молодых разбивались о косность, унылую трезвость, бюрократизм управленцев. Всё было не так, как мечталось… На Целине он отчётливо увидел, насколько лозунги расходятся с делом. Обесценивались прежние идеалы, ниспровергались былые кумиры.

Жесточайшей трагедией, ещё в Саратове, стала для него смерть вождя. Он заболел. А окажись в это время в Москве, возможно, и погиб бы. Наверняка, подобно тысячам сверстников, рискуя жизнью, по крышам, через заслоны из военных грузовиков устремился бы к гробу Сталина. Только-только на Целине оправился от потрясения, а тут новый удар – осуждение культа личности.

Легко ли было вынести такое, когда прежде, чем выучить присказку о сороке, варившей кашку, он начал лепетать общую для миллионов советских малышей фразу-заклинание: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». Но на сей раз он выдюжил, хотя на многих молодых это развенчивание кумира подействовало сильнее его смерти. Алексей справился с новой болью сравнительно легко, видимо, потому, что к этому времени догадался взять на вооружение против душевных мук шутку, иронию, фарс.

Ему было скверно на Целине. Он полагал: ещё и оттого, что оторвался от родимого дома, от своих рязанских корней, – не возможно быть счастливым на чужой земле. Позднее к такой мысли придёт режиссёр Сокуров, выстроит на ней один из лучших своих фильмов «Дни затмения». У поэта эта мысль прослеживается во многих стихах, одним из них «Чьи вы?» завершается сборник «Скатерть России»:

Прошли
метельные прорывы.
И сердцу мил грачиный гам.
Земля не спросит:
«Чьи вы? Чьи вы?» –
Сынов узнает
по шагам.
В отчем краю его ждало разорённое, опустевшее родовое гнездо.
Умер отец, разъехались братья и сёстры:
Что мне оставлено
в горнице отчей?
Маршала лик,
добрых прадедов след…
Старенький дом
у дорожной обочины,
где-то у звёзд

материнский рассвет.

Он тоже не смог восстановить прежних связей с землёй – прервался род хлебопашцев. Опять он менял профессии и лишь неизменно писал стихи, совершенно не помышляя о литературе как средстве существования. Стихи печатали весьма требовательные столичные газеты и журналы. Он писал о людях, среди которых жил в деревне, о простых деревенских событиях, свидетелем которых был, о родном Рязанском крае. Ни одной броской выигрышной темы, никакой бьющей на эффект экзотики. И, тем не менее, стихи очень привлекательны, их с удовольствием читаешь: тут интересные, добрые мысли, удачные образы и сравнения, романтизм. Алексея Корнеева можно назвать романтиком будней. Как доказательство приведу целиком одно маленькое стихотворение:

И снова плуг,
горбатый и белесый,
как будто ценности
в земле искал,
и жаворонки
пели в поднебесье,
которых снова
полдень выпускал.
И верилось:
припавших к небосклону
поющих птиц
и красный день весны
парнишка,
загорелый,
пропылённый,

выпахивал из тихой глубины.

В стихах он был очень серьёзен, тих и скромен, не стремился привлечь внимание к своей персоне, что, в общем-то, исключение для поэта-лирика.

Литературный труд всё-таки стал его профессией. Сделать окончательный выбор заставил такой случай. Работал Алексей на ремонте шоссейной дороги, поправлял кювет. Вдруг его напарник выскочил из канавы со славами: «Шабаш! Хватит землю рыть! Пусть это машины делают. Пора нам за ум браться, пока совсем не отупели». – «Как хорошо быть генералом, как хорошо быть генералом!» – затянул Алексей и взял под козырёк. «Не паясничай! – оборвал напарник. – И кончай искушать судьбу. Тебе на роду написано быть поэтом».

Корнеев окончил заочно в 1967 году Литературный институт им. А.М. Горького. Работал редактором многотиражной газеты «Цементник». В 1975 году стал членом Союза писателей СССР, к концу прошлого века имел восемь поэтических сборников.

Мне жаль, мне очень жаль, что говорить об Алексее Андреевиче Корнееве приходится теперь в прошлом времени. Он умер 25 июля 2001 года.

Ирина Красногорская