Дневник принцессы эльфов

Дневники пишут по-разному…

Если читать из дневника каждый вечер по сказке,
то получится долгая неделя.

Если читать и представлять,
то получится быстрый месяц.

Если читать и откладывать в стол,
то мимолетный год.

Если читать и верить,
то получится жизнь.

Колыбельная

Ровно двести лет назад старый бревенчатый дом стоял на берегу такого же старого заросшего пруда. Его было хорошо видно через забор, смастеренный из половинчатых бревнышек. При входе висело подвешенное цепями колесо от телеги. От малейшего ветерка оно раскачивалось, и раздавался размеренный приятный скрип. У дома расположилась небольшая скамеечка. С трудом открывались массивные сосновые двери на клиньях, за которыми прятались сени. Здесь к стене было прикреплено зеркало в рамке с вручную вырезанными завитками, и стоял круглый столик, накрытый шерстяной скатертью. Из сеней лестница с перилами из веток вела на второй этаж дома. Ее ступени были покрыты тканым половиком. А рядом с ней двери, такие же тяжелые, но сколоченные более тонко. За этими дверями находилась светлая комната. Большое окно занавешено льняной шторкой. В комнате было приятно жарко от белой печи. У стены из крупных потрескавшихся бревен раскачивалась люлька. Видно, она сделана недавно, так как дерево было светло-бежевым с кофейными прожилками.

Как-то происходит, что с возрастом отвыкаешь пользовать детскими и юношескими привилегиями, одна из которых – река, озеро, или любой водоём. Восторженное упоение летом остаётся в памяти, и взрослые, если случится либо подвернётся отпуск, с удовольствием поплавают, а уж будучи на море и вволю нажарятся под черноморским солнцем.
Но я имею в виду нашу, среднюю Россию с речками, воспетыми всеми писателями, что сослужило имя штампу – река детства.
Как оголтело, как взбудоражено, как нетерпеливо ждёшь следующего дня, когда лето и ты юн. То ли это обряд – некое священнодействие, то ли отголоски недавнего плавания в лоне матери, то ли тайное желание слиться телом и через него всеми дышащими чувствами с первоисточником, зачатком всего живого – водной стихией.
А может, жажда исповеди, свойственная всему живому, тоже ведь сокровенная, ибо вода не только всё смоет, очистит, еще и сохранит, сбережёт в себе. Скроет всё, что видела. Только бы прикоснуться к её свежему телу, такому сладкому, такому щедрому ненасытных ласках. И ведь глядишь – не наглядишься в любую проточную воду. Словно всякий раз возрождаешься. И самое острое ощущение от всего водного откровения – когда ты сам не переброжен, ещё в росте. В задумчивости, как вода в реке, где нет течения. Где обилие водорослей, спутанных, зелёных, отдельных от воды и слившихся с нею .А если это карьеры в Борках? И тёплый, молочный, июльский вечер. А вода настоялась, и уже смеркается.

Отец давно пришёл и теперь готов поплавать. «Ты со мной?» – спрашивает меня, девятилетнюю. «Чего спрашивать–то?!» – думаю я, вся в предощущении живой воды. И вот мы торопимся до сумерек. Я ещё не умею плавать. На реку родители не ходят, если изредка, на Павловку. А там сразу глубоко я боюсь, и только плещусь возле берега. Походка у отца легкая, неслышная, шаг скорый, и я скачу рядом, в прыжках, коротких перебежках, изредка улавливая его меру.

Я скоро уеду

Ксения - девочка улыбчивая, добрая, тихая. Не мышонок, забившийся в норку, а Золушка, готовая прийти на помощь каждому, не ожидая вознаграждения. Тёплый солнечный лучик поселился в девочке, и светит всем и всех согревает.
- Почему ты здесь?
Ответ идёт в будущем времени.
- А я скоро уезжаю. К родителям в Америку.
- У тебя есть… родители?
- Да. И брат, и сестра, и ещё старшая сестра. Хотите, покажу?
Она стремительно убегает и возвращается через минуту, прижимая к груди большой фотоальбом.
- Вот, смотрите.
Фотографий очень много.

- Это наш дом.

Ангел стрельнул в Настю острым весёлым взглядом, сверкнул белозубой улыбкой и лукаво подмигнул. Такой шальной! Ангелам не положено смотреть так на девушек, и уж, тем более, подмаргивать – шалопай, плейбой, приставалкин…

Ещё не совсем проснувшаяся, она решила: всё ей грезится, и лучше ещё немножко покемарить, чем мысленно продолжать ряд определений для ангела, случайно залетевшего в сновидение. Однако белокурое создание, взмахнув широкими рукавами, подлетело к люстре и, подобрав молочно-снежную хламиду, уселось на неё и ножки свесило.
Насте почудилось: ангел уменьшился, стал похож на статуэтку с комода – на выцветшей льняной салфетке, обшитой кружевными рюшечками, выстроились фарфоровые слоники, кошечки, собачки, балерины, солдатики. Ангелочек вполне вписался бы в эту компанию, но он предпочитал держаться особняком. Может, потому что был живым?

«Но настоящий ли он? – озадачилась Настя, рассматривая фигурку на люстре. – Был белый - теперь зеленеет, и крылья – пёстрые, а голова – как у попугая, и клюв вон какой, попугаичий… Да это же птица!»

Ангел обернулся разноперым попугаем. Растопырившись, он повис на хрустальных подвесках, клюнул лампочку – та шпокнула, отвалилась от цоколя и разлетелась вдребезги. Попугай невозмутимо проследил за падением лампочки, лениво хлопнул крыльями и неожиданно скрипучим голосом вякнул:

- Гоша хороший!

Тут Настя совсем проснулась. Откуда взялся этот наглец? Всё-таки у нас не Африка, пальмы под окнами не растут, а из птичьего племени самые распространённые – воробьи, голуби и сороки. Кстати, что-то они с утра пораньше расстрекотались под самым окном. Наверное, опять соседская кошка Муська полезла на тополь, где у белобоких было гнездо.

Шейх сидел на мягком ковре работы лучших мастеров государства Истарр и неотрывно смотрел на четырех танцовщиц, ловивших ритм легкой, как купол шатра, музыки. Словно острозубый ягуар, выслеживающий жертву, он жадно и трепетно наблюдал за каждым движением девушек, за каждым изгибом их стройных загорелых тел. Прозрачные одежды бирюзового и терракотового цветов, десятки тончайших и очень звонких серебряных браслетов, ярко подведенные глаза, особо выделяющиеся на полуприкрытых шелковой тканью лицах, чувственные губы, готовые к долгим и страстным поцелуям, − правитель грезил о темных ночах, наполненных любовью юных девиц, и дрожь пробирала его тело до колен.
Пронзающий, как острие фамильного клинка, взгляд шейха мог повергнуть в страх кого угодно. Но танцовщицы были слишком заняты, чтобы заметить его пыл. Вновь и вновь совершенствуя каждое движение, они следовали музыке, увлекаемые ее мягкими волнами, а потому не почувствовали рядом с собой хищника, который вел странную, понятную лишь ему одному, игру.

Когда закончился танец, правитель подошел к одной из девушек. Всем стало понятно: выбор сделан. Слуги замерли, боясь произносить слова и даже дышать, несговорчивый до этого ветер перестал играть с шелком шатра, вино не разливалось по кубкам, в саду не шумел фонтан, в воде не плескались золотистые разноцветные рыбки, не фыркал павлин, шагающий важной королевской поступью.

Июнь, июль (отрывок повести)

1.

(в конце июня, ночью)

Паша,

иногда твоё имя для меня желанней, дороже – воздуха.

Так, как будто: не назову – задохнусь.

А назвать тебя по имени – блаженство. Лучше, чем вдох. Куда там! И не сравнить. Райское сияние.

Каждым ударом сердца, каждым вздохом: Паша, милый Павел, родной мой друг.

Наверно, так не будет – уже скоро. Но до сих пор было – так.

Я сидела на работе и писала срочный отчет, когда пришло "СМС" от бывшей одноклассницы: "Лена, мне сказали, что Биганова умерла. Завтра похороны. Больше ничего не знаю.".
С минуту я сидела, не решаясь поверить собственному разуму.
Потом дрожащей рукой я набрала телефонный номер школы. Да, действительно: Ира умерла на пасху - причина никому не была известна. Похороны должны были быть уже не "завтра", как писала Катя, а через два часа.
Я попросила у начальницы разрешения вернуться с обеда позже и поехала в последний раз "повидаться" со школьной подругой.
По дороге, как назло, порвались колготки. Надо же им было пустить "стрелу" именно в тот день, да еще на таком видном месте.
Обычно, если у меня рвались колготки, то на пальцах под обувью, таким образом, что этого не было видно.
Так, как сегодня, случалось только в школьные времена - стулья для учеников были старые, поломанные, покрытые "заусенцами".
Я не знаю, как это получалось у Ирки, но у нее колготки не рвались никогда.
Она всегда смеялась надо мной: "Ну как обычно! Ты не можешь быть в целых колготках!" И сегодня, если она меня видела оттуда, из потустороннего мира, то. наверное, смеялась надо мной точно также: "Ну, ты как обычно, Ларшина! Как же ты могла прийти ко мне на похороны - и в порваных колготках!".

Я почти уверена была, что Ирка видит меня сейчас, как я рыскаю по окрестным магазинам в поисках новых чулок, а, может быть, даже это она сама каким-то образом сумела "подложить мне свинью".

Перед выпускным с утра Виктору было тоскливо. Хотя выпускной вечер ожидался незабываемым, выпускники и родители решили организовать его по мотивам праздника "Алые паруса" http://www.ptmap.ru/fun/alparusa_2015, ежегодно проходящего в Санкт-Петербурге.

Сегодня случится самое страшное – его окончательный разрыв с Галей. Никаких иллюзий: разве что в самых смелых мечтах рисовались ему сладостные картины, доводящие его по ночам до слез, но не было за ними ничего, что хоть на капельку могло изменить их отношения к лучшему. А уже завтра даже редкие встречи с нею на школьных переменах - единственное счастье его жизни! - станут невозможными.
Но сетовать на злосчастную судьбу было элементарно некогда. Хлопотни предстояло много, и Виктор романтическую скорбь переживал как бы между делом. Нужно было сходить в парикмахерскую, подготовить праздничный костюм, да еще около одиннадцати часов мать, задействованная в группу поддержки в подготовке праздника, позвонила из школы и попросила срочно доставить с фазенды килограммов восемь картошки.
На фазенду Виктор сгонял на велике, картошку не только доставил, а даже на пару с Алькой Кабировой, оказавшейся в школе по схожему поводу, почистил.
- Как настроение? – спросила Алия. – Не грустно расставаться со школой?
Виктор усмехнулся:

- Есть немного… - и напевным речитативом продекламировал:

Повесть

Предисловие от автора

«Где начало того конца, которым заканчивается начало?»
(Из народных вопросов, остающихся без ответа на протяжении тысячелетий).

Надеюсь, что повесть эта получилась достаточно увлекательной. И, если вы уже читали произведения Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» и «Единственная», то эта книга – их естественное продолжение не имеющее, однако, абсолютно ничего общего с ними. «Как так?» - спросите вы. И ответа на вопрос не будет до самой последней точки. А может – и далее…
Может быть, все дело в какой-то потаенной пружине глубинных знаний человечества, заложенной между строк, а может, в притягательной силе мечты сделать нашу жизнь хоть чуточку лучше и радостней. Ведь зачастую, захваченные круговертью повседневных дел, мы не замечаем пробившуюся сквозь асфальт травинку, не слышим первого соловьиного пения, не ощущаем того состояния полета, которое делает человека действительно свободным.
Эта книга адресована прежде всего тем, кто привык искать и находить. Тем, кому по-настоящему интересна психология со всем многообразием ее аспектов. И просто интеллигентным людям, чей «болевой порог души» не закрыт для волн сочувствия и сострадания окружающих.

Я посвящаю эту книгу моим Учителям: Жанну Годену, Жанну Беччио, Норману Воотону. Тем, кто помог мне сформироваться как личности, как специалисту, кто щедро делился самыми сокровенными знаниями, накопленными, пожалуй, за всю историю человечества. И частичку этого знания, как чистую, горячую искорку света, вместе со строками этой повести, я хочу передать вам, мои дорогие читатели.

Что такое любовь? Не знаю. Если бы меня спросили об этом прошлым летом, во время путешествия в Египет, я бы ответила так. Любовь… Это одна из сторон пирамиды, стены которой стремятся к одной абсолютной точке – Вечному Абсолюту Любви. В стене этой – дверь, кто её одолеет, тот беспрепятственно входит внутрь. А там – лестница вверх.
Я взяла листок бумаги и начертила план такой пирамиды. Сначала вид сверху. У моей пирамиды четыре стены-треугольника. В каждой по двери, но дверь любви – главная. Многие хотят взойти по лестнице к Вечному Абсолюту Любви. Но, входя, не видят лестницы: она становится видимой только тем, кто вошел одновременно в четыре двери: дверь Любви, дверь Веры, дверь Надежды, дверь Мудрости. Но это никому из живущих на земле не под силу, поэтому кто-то просто любит, но без веры и надежды, сиюминутно и непрочно. Иной верит в любовь, но не подтверждает веру своею любовью. Другой лишь надеется на любовь, но не поверил еще абсолютно в ее значимость. Чей-то взгляд – подобен змеиному: он мудр, но не знает любви.

И поэтому я разрываю листок бумаги: план не удался и его разрозненные частицы уносит течением Нила в бескрайнюю синь океана.

-Тебе куда надо?
-До Каменных Озёр или сколько можете.

-Садись...

***

-Живёшь что ли в этих благословенных краях?
-Да нет!Знакомых навещал.
-Сейчас же идёт Великий Пост.Ты постишься?
-Нет...
-Что так?

-Как-то не получается.Никак не удаётся проникнуться православным ду-хом...Все мировые религии мне интересны.И особенно- наше родимое православие.Весь наш русский быт, вся культура пронизаны им.

1

Интересно, когда человек впервые осознает, что он умрет? Не в том смысле, что да, все смертны, и, соответственно, он тоже когда-нибудь в неопределенном будущем должен будет умереть. Чаще всего это осознание приходит во время чьих-то похорон. Нет-нет. Я имею ввиду тот жуткий и пронизывающий холодом момент, когда его ВДРУГ настигает эта ужасающая своей простотой и очевидностью мысль: его, такого замечательного, прожившего такую незабываемую и уникальную жизнь, не станет… И все. И ничего тут не поделаешь. И это кажется ему невероятным, невозможным. Однако это неотвратимо…

- Хосе, как ты себя сегодня чувствуешь?
- Хорошо, мам. А… можно мне немножко какао?
- Хосе, мальчик мой, ты же знаешь, что тебе…
- Да, знаю я, знаю… Только вот какая теперь разница? Я ведь все равно скоро умру.
- Сынок, не говори так, ты же слышал, что доктор сказал…
- Ну хорошо. Прости меня, я просто переживаю из-за этой дурацкой операции. Давай сюда лекарство.

Хосе с рождения страдал от редкой неизлечимой болезни. Вот уже два года он жил в «палате смертников», как больные называли ее между собой. На самом деле это была палата интенсивной терапии в дорогой частной клинике имени какого-то святого. Вообще, странно, что люди называют все эти больницы в честь каких-то святых. Можно подумать, что этим можно хоть как-то помочь умирающим людям.

СОДЕРЖАНИЕ

ТАЙНА
КРАСНЫХ ШНУРКОВ
(рассказ)

КУКЛЫ

Мистическое преследование красных шнурков. Замок рода Стэйлхинов наполнен азбукой потусторонних сил. – Такими вот заголовками пестрели едва не все газеты и многотиражные плебейские листовки лондонской прессы.

А тем временем единственный продолжатель рода почтеннейших Стэйлхинов, мистер Бадли Стэйлхин, разделял одиночество с каменными стенами родового замка. И похоже, что мёртвая лживая тишина, в пленительных парах которой он существовал, как жалкий кусок падали ненасытным гиенам, порождала сладостный дурман, доставлявший желанную пищу для зловеще пытливого ума. В омуте болотных глаз сверкали кровяные пиявки, рыжие усы с обгоревшими кончиками аккуратно язвительно прокалывали дымчатые метаморфозы. Во всём напыщенном существе мистера Бадли проявлялась холодная усмешка и кислое спокойствие, необычной, в отличие от всех остальных дней, крутой консистенции. Событие прошлой ночи никак не затронуло чёрствого старика, и более того, он не изменил своим тёмным перемещениям по злополучным колеям родового поместья.

Редакция сайта начинает публиковать произведения авторов, поступившие и принятые к участию в "Открытом российском конкурсе на лучшее художественное литературное произведение о любви в сети Интернет 2008 г.".

На дворе осень. Свинцовые облака затянули небо. Капли дождя, попадая в окно, отбивают мелкую дробь, скатываются по стеклу на подоконник и дальше летят к земле, образуя настоящий водопад. В доме напротив кое-где уже включили свет. По времени ещё рано, но — погода: тучный сумрак опустился на город тяжёлой темнотой. За столом у заплаканной свечи сидят двое: Володя и Костя, самые что ни на есть закадычные друзья. Перед ними бутылка Токайского и бокалы. Прошло уже четыре го-да, как ребята, отслужив в армии, вернулись домой. И все еще — холостяки! Каждый знал, что есть на Земле та, единственная, которая суждена ему одному. Каждый из них был уверен, что когда-нибудь встретит ее, свою любовь. А потому — нечего размениваться по мелочам.

Но время шло, а сдвигов не было никаких. Женщин много — да, все не то. Эти двое, пройдя через горнило Афганской войны, где, словно в жерновах ветряка, перемалываются человеческие судьбы, умудрились выйти оттуда, не потеряв веры в людей, в себя, не утратив романтики жизни. Мало того, жизнь научила их не только мечтать, но и бороться за свои мечты. И все же сейчас они были беспо-мощны, как дети. Сидеть и ждать было не в их правилах.