Пресса фиксирует всё больше признаков социально-экономической устойчивости российского общества. Эйфория, однако, ничуть не почетнее сравнительно недавней моды на критиканство. Социологи свидетельствуют, что одновременно с постепенной нормализацией условий жизни усилилась тенденция к отчуждению граждан от власти и политики. Как это отразилось в газетах?

ОПТИМИЗМ И КОНФОРМИЗМ — БЛИЗНЕЦЫ-БРАТЬЯ?

Одной из самых заметных публикаций «Московских новостей» за последние месяцы стала беседа корреспондента газеты с генеральным директором Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ) Валерием Фёдоровым (№ 24, 22-28.06.07). Повод — вышедшая под его редакцией книга «Путеводитель по выборам: политическая Россия-2007» (к ней, а также к интернет-выпускам цен­­­­­­­­т­­­­ра отсылаю интересующихся более подробными данными социологических исследований). Тема разговора поначалу может показаться парадоксальной:

«— Валерий Валерьевич, действительно ли российское общество становится всё более аполитичным? И как это скажется на предстоящих выборах?

— Это видно даже невооруженным глазом. И быть может, выборы 2007 года — это первые неполитические выбо­­­­­­­ры, когда людей не волнует вопрос, устоит ли Россия, будет ли она сущест­вовать как государ­­­­­­­­­­ство, будет ли она демократическим государ­ством. Ответ на эти вопросы дан, и ответ этот — поло­­жительный. Больше эти воп­­­­росы неактуальны, их нет в новой повестке дня нашего общества. Поэтому выборы-2007 бросают вызов нашему политическому классу: те слова, лозунги, язык в целом, на котором политики привыкли общаться с гражданами, больше не работают. Круг интересов общества и повестка дня политического класса резко разошлись . Люди почувствовали твердую почву под ногами, разобрались с правилами игры, поняли, как можно по ним играть и как можно сделать свою жизнь лучше (не у всех, правда, это получается). Они больше не ставят решение своих жизненных проблем в зависимость от того, кто будет у власти в стране, какая партия победит на выборах, к каким целям эта партия нас поведёт. Люди поняли: в некотором смысле политика — отдельно, а жизнь — отдельно».

Прислушаться к этим выводам, думается, полезно не только политикам, но и журналистам, не правда ли? Мы ведь тоже по-прежнему занимаем львиную долю полос и эфира той самой политикой, которая в глазах людей существует отдельно от жизни. А вот о ней, об этой самой жизни — такой, как она есть, ежечасной и будничной человеческой жизни — пишем и говорим меньше всего. Продолжая обслуживать «повестку для политического класса», средства массовой информации, похоже, рискуют так же резко, как он, разойтись с интересами общества.

Но, может быть, руководитель ведущего российского социологического центра в чём-то ошибается? Или слишком кате­­горичен, склонен преувеличивать? Так ли уж на самом деле «людей не волнуют», поскольку «неактуальны», «положительно решены» наши главные, судьбоносные вопросы — устоят ли Россия и демократия в России? Корреспондент «МН» предпочитает с собе­­седником не дискутировать, сомнения же свои в его правоте высказывает весьма деликатно (жанр интервью обязывает?):

«— Быть может, просто люди понимают, что их голос в политике не имеет никакого значения?»

Ответ Фёдорова на этот вопрос ещё неожиданнее, чем на предыдущий. Оказывается, почти две трети сограждан (63 процента) считают, что их голос что-то значит в политике, противопо­ложного же мнения придерживается около трети — явное меньшинство. Но самое уди­­­­­­­ви­­­­­­тельное, что при таком раскладе, свидетельствующем, казалось бы, как раз о высокой политической активности населения, только 20 процентов считают, что всё в стране определяется выборами и другими демократи­ческими процедурами.

«Это — вердикт либеральному утопизму и фантазёр­ству», — говорит Фёдоров. Мне же представляется, что из приве­­­­­­ден­ных им цифр следует значительно более настораживающий вывод. Вдумаемся: в абсолютном своём большинстве (две трети!) граждане считают свой голос значимым в политике, и в то же время лишь малая их часть (одна пятая!) полагает, что политика эта определяется существующими демократическими процедурами. Что это может означать? Только одно: люди осознали и научились уважать себя в качестве потенциальной общественной силы — основы народовластия, но действующие формы, реальная практика наличной нашей демократии не вызывают у них интереса и доверия.

Это — вердикт отнюдь не либерализму. В кон­­­це концов, именно либеральная в основе своей экономическая политика, то есть, проще говоря, экономическая свобода, пусть в урезанном, в значительной мере даже искаженном виде, позволила преобладающей части общества, говоря словами Фёдорова, почувствовать твёрдую почву под ногами, научиться в новых условиях, как сделать свою жизнь лучше. Это и есть тот плодород­­­­­­­­­­ный слой, пусть пока тонкий, не застрахо­­­­­ванный от коррозии, на котором появились всходы стабилизации.

Не случайно, видимо, если взять данные того же ВЦИОМа, процент опрошенных, адаптировавшихся к сло­­­жив­­­­шейся в стране социально-экономической ситуации, приближается к числу тех, кто полагает, что их голос что-то значит. И если те же люди так равнодушны к выборам, к политическим партиям, их идеологиям и программам, это — вердикт тому состоянию, в котором находятся в стране демократические механизмы и процедуры, вся политическая жизнь. И одновременно — опровержение ходя­­­­­­чих мнений о якобы «разложении социума», указание на реальный потенциал общественной энергии, прозябающий втуне по вине всё тех же политиков, больше занятых самими собой, чем заботами общества.

Тут, однако, нас подстерегает ещё одна неожиданность. Сам Фёдоров таких, казалось бы, очевидных негативных выводов не делает, и корреспондент его не спрашивает, почему. Когда собеседник вновь констатирует (видно, это его любимая мысль), что «люди в массе своей дистанцировались от политики. И сама политика в нашей жизни заняла гораздо более скромное, но и более приличествующее ей место», коллега лишь робко произносит: «Может, это плохо?». И слышит в ответ: «Это значит, что наше общество нормализуется. Потому что, если общество активно интересуется политикой, то это значит, что в политике что-то не в порядке».

Даже если данное утверждение справедливо (а оно мне кажется сомнительным), Фёдоров, следуя своей манере недоговаривать, опять-таки не задаётся вопросом, логически из него вытекающим: а означает ли падение интереса к политике, что с ней всё в порядке? С помощью фигуры умол­­чания он как бы делает этой самой политике не замеченный коллегой (который и тут предпочитает реагировать деликатно) скрытый комплимент. И, по-моему, напрасно.

Скажу откровенно: очень, очень хотелось бы разделить оптимизм ува­жаемого социолога. Но не получается. Мне даже кажется, что это — не столько оптимизм, сколько довольно тонкий, неявный конформизм, в котором пресса изрядно поднаторела в последние месяцы.

Есть у этого неоконформизма и другая, более рас­­­пространенная разновидность, обладающая иным, почти что противоположным свойством, когда акцент переносится с позитива на негатив. Обе разновидности при этом служат одной цели: очернить либерализм, напугать недостаточ­­­­­­­­­­­ной якобы силой и жесткостью власти, оправдать и превоз­­­­­­­­­­­­­­­­­не­сти как некий идеал для Отечества тотальное огосударствление экономической и общественной жизни.

В ДЖАЗЕ — ВСЕ ЖЕЛАЮЩИЕ

Вот несколько цитат из разных газет, далеко не одинаковых по своим политическим позициям и клановой принад­­­­-

лежности, и в то же время составляющих в совокупности довольно слаженный оркестр, играющий хоть и разные моти­­­­вы, но — в общей тональности и как будто под управлением одного дирижера. Любопытно, что дирижера этого не все даже видят ясно, но угадывают по движениям соседей. Больше того, его присутствие и вовсе не обязательно, достаточно, как в джазе, почувствовать заданную тему и ритм и уметь в их рамках импровизировать.

Газета «Ведомости. Пятница», № 23, 22.06.07, из рецензии на новую книгу А. Аузана: «Про стабильность скоро будут вспоминать только те, кто читает старые газеты… Это говорит не оппозиционер, грозящий свергнуть проклятый режим, и не кремлевский идеолог, пугающий «оранжевыми революциями». О надвигающемся тотальном кризисе рассуждает профессор МГУ и член Совета при Президенте по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека. <...> Профессор Аузан предлагает системный разбор кризиса. На самом деле, считает он, власть в России — крайне слаба и подчинить себе общество в такой степени смогла лишь потому, что общества практически нет — «общественный договор» распался; «недоверие разъедает абсолютно всё кругом», причём не только и не столько недоверие к государству, банкам, бизнесу, сколько недоверие людей друг к другу. Сиюминутно это удобно для власти, но стратегически опасно для страны: «Общество, в котором социального контракта вообще нет, нежизнеспособно, — пишет Аузан. — Оно умирает». И первыми теряют дееспособность государственные институты».

Распад «общественного договора», отсутствие «социального контракта» — синонимы всё той же политической апатии, фиксируемой социологами. И то, что разные авторы делают из одного и того же объективного факта противоположные выводы (один считает утрату интереса к политике признаком стабилизации, другой предлагает о стабилизации забыть), не должно нас обманывать. Оба дуют в одну дуду: даёшь сильную власть! Только один приветствует её устойчивость, уже якобы достигнутую, другой сомневается (тоже якобы?) в её жизнеспособности. Обе крайности сходятся всё на том же — на апологии перманентного усиления государства, то есть фактически — несвободы, в противовес либерализму.

Газета «Газета», № 72, 20-22.04.07, из беседы с ру­­­ководителем отдела со­­­­циально-политического анализа ВЦИОМ Леонтием Бызовым: «Россияне ещё не задумываются о конкретных методах передела собственности. Свой протест они выражают тем, что не ходят на выборы. Происходит определенное отчуждение общества от власти. Вслед за этим возможно и усиление революционных настроений россиян».

Стоит обратить внимание на противоположность мнений даже внутри ВЦИОМ. В. Фёдоров, коллега и прямой начальник Л. Бызова, опасений своего сотрудника не разделяет. В беседе с кор­­­­­­­респондентом «МН», которую мы цитировали в начале этих заметок, он говорит: «Если общество активно инте­­ресуется политикой, <...> значит, назрели какие-то серьезные перемены. И для их претворения в жизнь нужен политический переворот. У нас этот период далеко позади, мы его оставили в 1990-х. У нас сегодня масса недовольных, но при этом нет никаких признаков революции. Это значит, что мы ворчим, но крутимся. Это недовольство — недовольство пози­­тивное. Сегодня люди недовольны не кризисом, спадом, разрухой, как было раньше. Сегодня недовольны характером переживаемого обществом роста и развития, его темпом и диспропорциями».

Снова скажу: как хотелось бы верить! Но трезвый рассудок подсказывает: увы, руководитель ВЦИОМ весьма склонен к эвфемизмам, призванным смягчить, по возможности, грубую реальность, которая заключается в том, что контраст между богатством и бедностью в современной России заметно выше, чем на Западе (децильный коэффициент зашкаливает за число 14), и большинство нации (54 процента) считает итоги приватизации 90-х годов «несправедливыми и незаконными». В 90-х осталась только опасная острота ( и то не полностью), но никак не коренная причина основного социального противоречия современного российского общества.

Газета «Аргументы неделi» № 3, 18.01.07 и № 6, 08.02.07, из высказываний под рубрикой «Трибуна реакционера»: «Уныние, отвращение ко всему происходящему, неприятие окружающей действительности, стремление отгородиться от политики — вот доминирующие черты сов­­­­­­­­­ре­­­менной частной жизни образованного слоя.<...> Нет перспективы. Люди перестали верить, что у этой страны есть будущее. <...> Общество переживает кризис разочарования от того, что Россия не стала Европой. Ведь каких-то десять лет назад «счастье» казалось и близким, и возможным. И вот теперь, как возмездие за наивный энтузиазм, мы раздавлены ощущением собственной никчемности, отсталости, дикости». (Подпись — Владимир ПАСТУХОВ).

«Всё уродство современного российского общества имеет одну причину — зависть, древнюю русскую особенность. Вот что пишет уважаемый автор Кирилл Навозников на форуме сайта (такого-то): «Спросим себя, что двигало революцию 1917 года? Зависть! Зависть к дворянству, к кулакам, к буржуям. <...> Что двигало революцию1991 года? Зависть! Зависть к номенклатурным карточкам, столовкам, партпайкам и дачам, к загранпоездкам и «Березкам». И всё та же вечная зависть к загнивающему Западу. <...> И советский народ молча и гордо про…л всё, за что заплатили огромную цену его отцы и деды, <...> рванув, кто в большой хапок, кто — кому не повезло — на социальное дно.» Благодарю, Кирилл, лучше не напишешь!». (Подпись — Андрей Кончаловский).

Вот так: мол, хотим по-западному, а не умеем, не получается. И рады бы в рай, да мешают «древние русские особенности». Этот распространённый мотив отзывается всё более громким эхом, провоцируя и усиливая противоположную крайность — агрессивную апологию «русскости», искажающую, затуманивающую нормальный, здоровый, жизнеспособный русский патриотизм, отнюдь не противостоящий столь же нормальным, здоровым и жизнеспособным на русской почве ценностям западного либерализма и европейской демократии. Там, где возможен и необходим пусть непростой, но единственно спасительный синтез, оба течения — лжелиберальное и лжепатриотическое — затевают разрушительную, непримиримую драку. Если что и считать «древней русской особенностью», то как раз вот эту непримиримость, фанатичную односторонность, отторгающую саму возможность диалога и всякое старание понять друг друга. Страдают же от этой верхушечной «интеллектуальной» распри, прежде всего, «простые люди», то есть большинство нации.

ПОЖАЛЕЕМ НАШУ ВЛАСТЬ: НЕ ТОТ НАРОД ЕЙ ДОСТАЛСЯ!

Газета «Компаньон и Ко» № 8, 01.03.07: «Вполне возможно, что после «разгула» демократии в 90-е годы, которые добрым словом вспоминать вроде как-то уже и не принято, наши умные руководители поняли, что «этому народу доверять нельзя» — иначе они себе таких «вождей» навыбирают, что «мама, не горюй!» — годы поздней перестройки покажутся образцом порядка и спокойствия!»

Смысл за шутливым тоном кроется вполне серьёзный. Автор приводит следующие слова Путина из широко комментировавшегося весной выступления нашего Прези­­дента в Мюнхене: «Формат конференции дает мне возможность избежать излишнего политеса и необходимости говорить округлыми, приятными, но пустыми дипломатическими штампами. Формат конференции позволяет сказать то, что я действительно думаю о проблемах международной безопасности». «Э-эх, подумалось мне, — пишет автор, — вот бы такую же конференцию да по проблемам внутренней политики провести! Чтобы весь наш политбомонд, а главное — сам Президент откровенно, без округлых фраз высказали то, что они действительно думают!»

Хорошее предложение. Только вряд ли осуществимое. Какой политик станет откровенно всем рассказывать о том дей­­­­­­­­­­­ствительном, практическом своём отно­­шении к народу, к партиям, к соратникам и противникам, к реальному поло­­жению дел, которое выражается в его конкретных действиях? Лишенная иллюзий, до конца правдивая и трезвая оценка как исторически сложившегося менталитета, так и сего­­дняшнего умонастроения нации входит в азбуку полити­ческого руководства. Но столь же азбучен для «умных руководителей» и запрет на публичное признание, что, мол, они поняли — «этому народу доверять нельзя». Хотя бы потому азбучен, что они тем самым распишутся в абсолютной своей глупости: не доверяя народу, его способности учиться демо­­кратии и ответственной свободе во всём, от экономики до любви, стараясь всё регламентировать, взять в руки государ­ства, власть обрекает себя на вечную роль гибрида из кукловода с жандармом, а свой народ — на неизбывную участь если не раба, то нации-дитяти — знай, корми, утешай да смотри, чтобы нос не расквасила.

Мы, журналисты, сначала — наблюдатели, а потом уж… Да, не выйти из этой роли прямо в жизнь, не вмешаться в неё непосредственно бывает чрезвычайно трудно. И всё же остаётся соблазн убедить себя в том, что самая раскрепощающая степень свободы мысли и пера человека пишущего (не скажу наивысшая, а скажу — желанная) — это свобода от политики и политических эмоций. Достичь её абсолютно и целиком вряд ли возможно. Это — задача внутренняя. Задача перестройки самого себя, а не внешних условий работы. Но если к этому постоянно не стремиться, столь же постоянный риск конформизма, то есть несвободы, зависимости от власти, от оппозиции этой власти, от любой вообще социальной страты, остаётся всегда.

Вы можете этой зависимости даже не чувствовать, что, видимо, и случилось с некоторыми из процитированных авторов, которые не заметили, как их «коллективное журналистское бессознательное» (или «сознательное» — не важно), заставляющее входить в унисон с ныне властно звучащим почвенно-державным доминант-септ-аккордом, враждебным либерализму и Западу, вынудило их в одних местах отказаться от логики и прибегнуть к умолчаниям, в других — дать явно односторонний анализ проблемы, пожертвовав его многогранностью и ёмкостью, в третьих — предпочесть такому нужному стране согласию через спор всё ту же надоевшую, банальную драку.

2007 год.

Никита ВАЙНОНЕН

Журналист