Мою судьбу облегчили чужие дяди, которые просто взяли и выдернули штепсель из розетки

– Евгений Алексеевич, вы начали писать статьи в интернет-изданиях, ведете несколько программ на радио «Эхо Москвы», стали главным редактором RTVi. Стало быть, личный кризис после разгона «старого» НТВ преодолен? Вы «вернулись в большой спорт»?

– Я, собственно, никаких трудностей не испытывал. Я как был журналистом, так журналистом и оставался. Эти трудности для меня создавались другими людьми, они были в некотором смысле рукотворными. Я стал писать статьи в газеты, журналы и интернет-издания потому, что мне это было интересно. Есть люди, которые научились складывать слова в предложения и тем самым зарабатывают на хлеб. Но есть звезды, которые задают тон в профессии, а есть ремесленники. Я бы не считал журналистику искусством, все мы в большей степени ремесленники, чем художники. Но настоящий, хороший журналист отличается от ремесленника психологически тем, что он не может молчать. Ему хочется – считайте это проповедничеством или навязчивой идеей – вести диалог с массами.

– Вы были ведущим одной из самых популярных программ, генеральным дирек­­­­­­­­тором одного из главных кана­­­лов, вручали статуэтки «ТЭФИ» и так далее и тому подобное. И в какой-то момент потеряли абсолютно все. Что дало силы удержаться и выйти из этого пике спустя несколько лет? У всех бывают амплитуды в карьере, но многие просто исчезают.

– На самом деле, исчезают не многие. Назовите мне десяток фамилий журналистов, которые исчезли. Если посмотреть на ТВ-пространство, то, в общем-то, все присутствуют. Но если десять лет назад список самых популярных ведущих состоял из Познера, Сорокиной, Сванидзе, то сейчас самые популярные ведущие – Малахов и Ксения Собчак… Изменилась страна, изменилась жизнь, изменилось ТВ. Главные программы – это уже не про­­­­граммы новостей и политической аналитики, а программы развлекательные.

Я к этому отношусь философски. У меня бы был повод для самоедства и того, чтобы впасть в глубокую рефлексию и даже уныние, если бы стало ясно, что программа, которую я веду, стремительно теряет аудиторию, рейтинги, и если бы я сам почувствовал, что все заходит в тупик. Но ведь этого не произошло. Мою судьбу облегчили чужие дяди, которые просто взяли и выдернули штепсель из розетки.

– В последние несколько лет прак­­тически каждой заметной фигуре на российском ТВ пришлось делать выбор между деньгами, положением и принципами – совестью, честью и  т. д. Он вам тяжело дался?

– Я не хочу выглядеть большим героем, чем я есть на самом деле. Этот выбор за меня делали другие.

– Но вы могли пойти на поклон, покаяться, в конце концов.

– Я лично исходил из того, что никто меня не приглашал покаяться, и никто меня не приглашал вернуться. Возможно, потому, что эти люди прекрасно знают мой скверный характер: со мной очень сложно договориться.

– А почему вы не пошли в политику? Могли бы стать депутатом, членом партии.

– Мне моя профессия нравится, а про­­­фессия политика не нравится. Интересно о политике писать, за политиками наблюдать, описывая, как натуралист описывает животный мир, заповедник Серенгети в Танзании: львы, крокодилы, бегемоты, лев оголодал и набросился на ближайшего буйвола, все испугались, разбежались, а потом благополучно забыли о гибели товарища... Чрезвычайно интересно опи­­­­­­­­­сы­­вать, как ведет себя большой биз­­­нес – как стадо буйволов. Но сам в этом принимать участия я не хочу. Все эти политические страсти во время выборов мне напоминают брачные игры животных, и одно дело об этом писать, пытаться в этом разобраться, анализировать, а другое – самому в этом участвовать. Я не знаю ни одного коллегу-журналиста, который бы заслужил как политик почет и уважение.

– Вы занимаетесь ТВ-публи­цис­ти­­­­­­­­­­кой и аналитикой. И при этом говорите, что сейчас развлекательное ТВ убивает новости и аналитику. И даже возник спор, что важнее: инфотэйнмент или все-таки чистая информация. Какую позицию занимаете в этом споре?

– Я совершенно не собираюсь занимать какую-то жесткую позицию и упираться рогом. У нас вообще вся картина ТВ иско­­реженная, она – неправильная. Начнем с того, что у нас государственное ТВ занимается коммерческой деятельностью, что по определению неверно. Оно зарабатывает деньги и заботится о рейтинге, поэтому из эфира убирают серьезные, некоммерческие программы, хотя это уничтожает смысл государственного телевидения, которое должно заниматься просветительством, формированием общественных вкусов, воспитанием чувств.

С другой стороны, при нынешнем состоянии общества и низком интересе к политике, наверное, вообще надо убирать аналитические программы на субботнее или воскресное дневное либо утреннее время. Не в обиду Марианне Максимовс­­кой, но я ее программу – замечательную программу, между прочим! – смотрю только в повторе, который выходит на Рен-ТВ в воскресенье днем.

Все эти программы совершенно спокой­­­но можно убирать из вечернего праймового эфира. Когда же ситуация в стране изменится, когда в политике появятся яркие личности, вот тогда в обществе вновь будет спрос на общественно-политическую и экономическую информацию.

– А как вы выстраиваете свои отношения с политиками?

– Стараюсь держать дистанцию. Един­­­ственное исключение – это приятельские отношения с Борисом Ефимовичем Нем­­­цовым. Но при этом я понимаю, что из-за этих самых отношений не могу говорить о нем практически ничего. В последнее время мы приятельствуем с Ириной Хакамадой, но она отошла от политики, что мне как раз совершенно не мешает. А случай с Немцовым – классический пример того, когда слишком приблизился к человеку и уже не можешь быть объективным. И потому, если возникают какие-то события, связанные с его персоной, то я предпочту укрыться за объективные обстоятельства и его, что называется, выведу за скобки.

Если ты хочешь быть серьезным журналистом и независимым аналитиком, держи дистанцию, не дружи, не корешись с политиками. Тем более, что большинство политиков – люди глубоко неискренние. Как показывает практика, сегодня они дружат, а завтра могут превратиться в ваших злейших врагов.

– В какой степени ваш успех связан с теми людьми, с которыми вы работали?

– Конечно, ТВ – это коллективное творчество. Достаточно свет плохо поставить – и на экране на тебя невозможно будет без слез смотреть. Успех зависит от грамотной работы режиссеров, операторов, осветителей, звуковиков. Но при этом, конечно, очень многое зависит и от тебя самого как ведущего.

Если у тебя программа журнального типа, с большим количеством репортажей, то без дюжины крепких корреспондентов на успех не стоит рассчитывать.

– Евгений Алексеевич, вашу манеру говорить часто пародировали в разных юмористических программах. Вас пытались заставить говорить быстрее, двигаться в кадре? Почему вы не менялись?

– Я менялся. И в кадре стал двигаться, заметьте. Действительно, у меня долго было «э», «м-м-м», но я стал за этим очень следить. На самом деле, происхождение этого «э» и «мэ» простое. Все под­­­­­­водки и отводки писал сам, а когда програм­­­­ма стала очень большой – полуторачасовой – я прос­­­­то фи­­­­зически перестал успевать писать к эфи­­­­­ру все, что нужно, – подводки, отводки, вопросы гостю. В результате, на суфлере у меня не было части текс­­­­та. Но, к сожалению, импровизировать без некото­­­­­рых огрехов в дикции, в риторике тяжеловато.

Почему я делал все сам? Потому что безумно комплексовал на первых порах. Мне хотелось обязательно доказать, что я это сам делаю, что я – не попка, который читает по суфлеру чужие тексты. Кстати, когда я перестал работать на ТВ, то своими статьями в журналах, газете, в интернете именно это хотел продемонстрировать злым языкам, которые говорили, что Киселев двух слов связать не может, что на него работали литературные рабы. Но это так, к слову.

Я менял стиль подачи. Встал, опять же. И выяснилось, что стоять гораздо легче, удобнее, даже если тебя держат на крупном плане и не видно, сидишь ты или стоишь. Я начал вести ток-шоу в прямом эфире. «Глас народа» мы сделали в записи (три или четыре выпуска), а потом пришли к выводу, что работать надо живьем.

Нет, меняться приходилось… Но когда ты меняешься от раза к разу, то перемены не столь заметны.

– В какой-то момент ваша про­­­­­­­­г­­­рамма «Итоги» вышла за рамки всех возможных хронометражей. Вы не думаете, что переоценили свои силы?

– Да, это было неправильно, это была ошибка. Но я же не всегда был начальником. Шесть лет – с конца 1993-го по начало 2000-го – я на НТВ был в подчиненном положении. Часто слышал от своих руководителей: «Надо рассказать и об этом, и об этом, и об этом, ничего – переберешь». Мне говорили: «Нельзя об этом не сказать, этот репортаж нельзя не дать». Это был плод коллективных усилий. Хотя я все равно не снимаю с себя вины за то чрезмерное увлечение, перебор и раздувание передачи до безразмерного состояния, потому что часть зрителей от этого занудства устала.

– Как по-вашему: прошлое светлее, чем будущее?

– Перемены неизбежны, и они произойдут раньше, чем мы можем сейчас предполагать. Говорят, новый начальник всегда хуже предыдущего, но это на самом деле не подтверждается жизненным опытом. Однако новый начальник всегда отличается от предыдущего, даже если этот новый начальник выпестован предыдущим с младых ногтей. Как раз такие выпестованные преемники осуществляют самые радикальные реформы. Общественная ситуация наверняка изменится, и через два года или через пять лет наверняка представится шанс что-то вновь сделать на ТВ, в журналистике, что-то такое же громкое. Но я не уверен, что захочу в этом лично участвовать. В жизни есть масса вещей, которые я, к сожалению, не успел сделать, и которые мне ужасно хочется попробовать. Надеюсь, судьбой мне отпущено еще лет 20, а может, и 30. И мне очень хочется путешествовать – я хочу посмотреть мир.

Сейчас нельзя, просто негигиенично работать в политических программах большинства телеканалов. Но если появится возможность работать так, как мы когда-то работали, когда журналисты руководствовались только своим пониманием и какими-то базовыми принципами, тогда и подумаем, браться за это или все-таки отправиться в кругосветное путешествие.

Беседовал Павел ШЕРЕМЕТ.

Фото ИТАР-ТАСС.

Журналист